Алексей Рачунь - Зачем Соловки Страница 3

Соловецкие экскурсоводы любят рассказывать ужасы. У них какое-то маниакальное стремление всех запугать. Всех и всем. Злодеяниями ли, чудесами — неважно. Там ангелы секут рыбачку, здесь воду голыми руками из проруби в прорубь носят. Нет, я понимаю, история, но все же. Так, будучи на Заяцких островах я осмотрел тамошние доисторические сооружения — лабиринты и насыпи. Добросовестно осмотрел все два лабиринта, что показал экскурсовод, и кучку унылых россыпей, про которые экскурсовод промычал нечто нечленораздельно-пугающее. А вернувшись на Большой Соловецкий остров купил книгу Олега Кодолы «Путь лабиринта», из которой узнал, что лабиринтов на острове не 2, а много больше. С ближайшим судном я опять отправился на Заяцкий остров. Там я подступил к экскурсоводу с требованием предъявить к осмотру недостающие лабиринты. Экскурсовод отнекивалась, отговаривалась, потом перешла к запугиваниям. Дело доходило до «духов мертвых» и их мести всем вторгающимся в пределы «сумеречной страны». Проводились параллели с археологами-первооткрывателями египетских гробниц и постигшей их каре. Мои намерения расценивались как гробокопательство. Духи ада сгущались над моей головой.

И я решил что уж на островке площадью 1.2 кв. км. разберусь как нибудь сам. И поскакал по мокрым валунам, минуя тропки, на поиски новых лабиринтов. Все описанные в книге я конечно не нашел, но кое-какие обнаружил. Несмотря на ужасы и проклятья.

Или другой момент. Было у меня несколько часов свободного времени. Я пришел в Соловецкое турбюро и попросил какую-нибудь короткую экскурсию.

— По лагерным местам не хотите? — спросили меня в турбюро.

— Нет, не хочу — ответил я.

— Отчего же?

— Вы знаете, я приехал к вам из края, в котором до сих пор огромное количество лагерей. Я достаточно осведомлен о теме.

— У нас сталинские.

— А у нас и сталинские и действующие.

— А у нас Соловецкие (как будто это аргумент), Флоренский и т. д.

— А у нас Вишера, Шаламов и Берзин.

Служительница из турбюро помолчала и, поджав губки гузкой, привела последний, убийственный с её точки зрения аргумент: У нас лагеря гораздо кровавее были, чем у вас. Я не стал спорить и ушел. Я вообще не люблю меряться масштабами трагедий. Но я отвлекся. О чем я, об ужасах? После спровоцированного Никоновскими реформами Соловецкого восстания на Соловках пролилась кровь. И место, физически оставшееся таким же, незримо изменилось. Могли ли Соловчане не восстать? Могли ли смириться, принять исправленные книги и служить, множа и без того свои обширные льготы? Если бы дело было только в деньгах, они бы так и поступили. Но то были люди с особым духом. Были. Вот главное слово в окончании очередной исторической вехи Соловков.

После подавления восстания сюда ехали не усмирять мятеж души, и не черпать силы для преображения мира. Теперь здесь усмиряли мятежные души. Сюда по — прежнему ехали авантюристы, но теперь они ехали умирать.

Разбойники и самозванцы, дипломаты и заговорщики, государственные деятели и расколоучители, мыслители и художники. Лучшие люди, искавшие применение своей натуры в самых различных областях, жаждавшие познать широкие объятья мира. А вместо этого их ждали тяжело давящие клещи Соловецких каменных мешков полтора на два метра.

Теперь Соловки не подпитывали кипучую натуру попавших сюда, а высасывали из них жизненные силы. Смиряли и усмиряли. Потребовалось двести пятьдесят лет чтобы Соловки начали укрощать дух, чтобы начали исполняться несбывшиеся мечты первых Соловецких страстотерпцев — Германа, Савватия и Зосимы.

Удивительно, но для этого потребовалось залить Соловецкую землю кровью и устроить из неё тюрьму. Узников в Соловки заточали и раньше. Но это был скорее вид ссылки, со всевозможными послаблениями в надзоре. Так еще в 1651 году Никон, тогда митрополит Новгородский писал Соловецкому настоятелю: «…Да к вам же в монастырь по Государеву указу присылают под начало старцев и всяких чинов людей, и вы их держите не по государеву указу, не крепко, во всём им свободу даёте, и против государева указу под крепкий начал не отдаваете и от тех ссыльных бесчинников бывает смута многая».

Нет, настоящая тюрьма, не по атрибутам, а по духу, на Соловках устроилась только тогда, когда пролилась кровь. Когда на Соловки пришли люди люди военные, оружейные, пришли с войной. Пришли не с миром, а усмирять. В этом природа тюрьмы, в этом природа застенков. История еще закольцует этот сюжет, но об этом позже.

Да, за все время существования монастыря его узниками было не более пяти-шести сотен человек. Что это по сравнению с десятками тысяч УСЛОНа? Но я, как уже говорил, не люблю измерять что либо масштабами трагедий. Любая трагедия печалит сердце неизбывной печалью. Любая трагедия такова, что её некуда девать. Её невозможно вместить ни в какие рамки, никуда пристроить, никак к ней приспособиться. Её можно только изжить.

А на Соловках изживали страшно. Приверженный расколу Семён Шубин пробыл в заточении 63 года, скопец Дмитриев — 60 лет. Последний гетман Украины Кальнышевский был брошен в Соловецкий застенок в возрасте 83 года и провел в холодной камере метр на два 26 лет!

А многих, таких как Афанасий Белокопытов, содержали в застенках «неисходно», «… во все дни живота… в молчании каяться о прелести живота своего и питаему быть хлебом слезным».

И все же Соловки, даже пускай и не по своей воле, но по прежнему влекли к себе сорвиголов и авантюристов. Соловецкие застенки не знали уголовников. Даже Стенькины разбойники окопались на Соловках вольной стаей. А соловецкие казематы заключали людей имеющих помыслы и замыслы. Декабрист Шаховской, участники тайного общества Попов и Критский, вольнодумец Андрузский. Соловки, совершая над людьми насилие, не вмещали в себя зла. Но и добром, после подавления мятежа здесь не пахло.

Одними из последних заключенных Соловецкой тюрьмы были народовольцы Потапов и Григорьев. В 1883 году тюрьма закрыта, а в 1886 году убран караул. В монастырь продолжали ссылать провинившихся клириков, но это уже не было заключением.

Соловки стали монастырем. Монастырем как он есть, без дополнительных, несвойственных ему функций. Технический прогресс привел к этому времени к тому, что Соловки утратили и оборонительные функции и крепостные стены монастыря стояли теперь вековечным памятником беспримерному трудовому подвигу их воздвигших. Радость бытия просияла, как торжество духа над скорбью. Соловки, казалось бы опять готовы были принять мятущиеся души. Принять добровольно, принять, чтобы взбаламутить их еще больше и послать обратно, в мир. Но не принимали. Кровь легко состирывается, но почти никогда не смывается. Надругательство, бывает, забывается, но никогда не прощается. Смысл места и смысл действия был искажен.

На Соловки потянулись богомольцы. В их потоке не было недостатка и ранее, но вот, настал период, когда только они одни и ехали на Соловки. Могла ли эта земля долго существовать в таком покое? Не слишком ли мал для нее лишь один, монастырский смысл?

Монастырь слишком громоздкая хозяйственная единица, слишком большое предприятие, слишком сложная в управлении посудина. Такую организуют для нескольких целей. Если монашество это способ самодисциплины и самопознания основанный на религиозных началах и имеющий собственную систему, то монастырь — это уже организация монашествующих. И, как любая организация, он стремиться расширить область своих действий. Помимо организации общежительства монахов и связанной с этим хозяйственной деятельности монастырь, и уж русский монастырь точно, нес еще несколько дополнительных функций. Как правило в числе этих функций были образовательная (миссионерская) и оборонительная, когда монастырь выступал как крепость, как неприступный рубеж на пути неприятеля. Соловецкий монастырь на протяжении истории немало потрудился как оборонительный рубеж. Два самых известных эпизода — уже упоминаемое соловецкое сидение 1668–1676 годов, и бомбардировка Соловков английскими судами в рамках Северной кампании Крымской войны в 1854 году. Менее известных эпизодов десятки.

С миссионерской деятельностью хуже. Нести веру Христову в необозримых просторах Белого моря было просто некому. Немногочисленных жителей побережья проще было окормлять с материка. А Соловки изначально — это пустынь. Место, где отшельники, в уединении и покое общаются с вечным. И все же на Соловках, вопреки всему, создается громадный монастырь и ширит свою деятельность. В другом бы месте он давно уже зачах, а здесь процветает. И тянет к себе людей. Опять время и место соединяются здесь и задают вопрос — зачем? Зачем не уединенная пустынь, зачем не военная база или крепость? А просто наверное место такое, притягивающее…

А я перехожу дорогу от монастыря и взгляд мой упирается в вывеску «почта».