Игорь Гергенрёдер - Антинормандская Великорось Страница 3

Николаю нетрудно было представить, что произойдёт. Он знал, как уже и без того настроены люди, ему докладывали: «В семьях, мало-мальски затронутых политикой, открыто и свободно раздаются речи опасного характера, затрагивающие даже Священную Особу Государя Императора». Его уведомляли, что в столице по ночам появляются надписи на стенах: «Долой династию Романовых!» Министр внутренних дел Протопопов докладывал ему о недовольстве венценосцем в армии, о том, что «оппозиционно настроены высший командный состав и низший».

То, что царь и царица чувствовали над собой дамоклов меч, следует из фактов. В целях конспирации чета пользовалась в переписке только английским языком и стала зашифровывать фамилии: Протопопов фигурировал как «Калинин», Керенский — как «Кедринский».

Когда Николай выехал в Ставку и туда начали поступать телеграммы о беспорядках в столице, ему 26 февраля, во время воскресного богослужения, стало плохо (это при его всем известном крепком здоровье). Он записал: «Сегодня утром, во время службы, я почувствовал мучительную боль в груди, продолжавшуюся четверть часа. Я едва выстоял, и лоб мой покрылся каплями пота».

В Петрограде 25 февраля, во время митинга на Трубочном заводе, поручик Госсе застрелил агитатора, угрожавшего ему кулаком. Поначалу толпы рассеивались — чтобы вскоре собраться вновь. Появились красные флаги и плакаты: «Долой самодержавие»! Председатель Государственной Думы Родзянко телеграфировал царю и всем командующим фронтами: «В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришел в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца» (выделено мной — И.Г.).

Николай не может не ощутить, как уверенно, с сознанием, что за козырь у них в руках, его берут за горло. В неменьшей тревоге и царская свита: министр Императорского Двора Фредерикс, герцог Лейхтенбергский, граф Граббе, Дрентельн, Штакельберг, Цабель… (Позже станет известно, что особняк Фредерикса в Петрограде оказался первым сожжённым толпой в начальный день революции). 27 февраля на завтраке у императора было мало приглашённых, Николай, обычно любезный, больше молчал. Комендант императорского поезда полковник Герарди, беспокоившийся за семью в Царском Селе, попросил отпуск на несколько дней и получил его. На место Герарди был назначен подполковник Таль.

Обстановка меж тем накаляется, Дума усиливает давление на царя. Получена телеграмма от Родзянко: «Положение ухудшается. Надо принять немедленно меры, ибо завтра будет уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии». Николаю, таким образом, дают поразмыслить над словами «завтра будет уже поздно». Императрица, дети, больные корью, — в Царском Селе: не скрыться, не убежать! Зная, как в Москве едва не разорвали сестру жены Елизавету, Николай видит, что разыграется в Царском… Уже не толпа, швыряющая булыжники, а масса солдат с винтовками рванётся во дворец: лишь только упадёт последняя капля, грянет правда о том, что царь — фон Гольштейн-Готторп.

За обедом монарх и окружение несколько приободряются: им так хочется верить в проблеснувшую надежду. Генерал Иванов, слывший «поклонником мягких действий», рассказал, как ему удалось успокоить волнения в Харбине при помощи двух полков без единого выстрела. После обеда царь сказал Иванову, что посылает его с фронтовыми полками в столицу, назначив главнокомандующим Петроградским округом. Иванов доложил, что он уже год стоит в стороне от армии, но полагает, что далеко не все части останутся верны в случае народного волнения, а потому лучше не вводить войска в город, пока положение не выяснится, — чтобы избежать междуусобицы и кровопролития. Николай ответил: «Да, конечно».

Всё, на что он счёл возможным решиться: послать против восставших — причём с условием «избежать междуусобицы и кровопролития» — генерала с русской из русских фамилией Иванов.

Самым надёжным подразделением, выделенным Иванову, считался батальон Георгиевских кавалеров. Однако назначенный командовать им генерал Пожарский тотчас объявил офицерскому составу: в Петрограде он не отдаст приказа стрелять в народ, даже если этого потребует генерал-адъютант Иванов. (Чего же можно было бы ожидать от Пожарского — узнай он ещё и всю правду о династии?)

В столице тоже имели место попытки опереться на надёжные войска. Брат царя Михаил Александрович и участники экстренного совещания наметили привести часть пехоты и матросов, которые ещё их слушались, в Петропавловскую крепость и занять там оборону. Однако помощник коменданта крепости барон Сталь, вызванный к телефону, сообщил, что на Троицкой площади стоят броневые автомобили восставших и орудия, а на Троицком мосту — баррикады.

Обер-гофмаршал Высочайшего Двора граф Бенкендорф телеграфировал из столицы в Ставку, что гвардейский Литовский полк убил своего командира, а преображенцы убили командира батальона. Бенкендорф спрашивал, не желает ли его величество, чтобы императрица с детьми выехала ему навстречу. Николай велел передать, чтобы ни в коем случае не выезжали, что он сам приедет в Царское Село. Императорский поезд отправился из Могилёва ранним утром 28 февраля, на станциях следования к нему выходили урядники и губернаторы и угощали «жареными» слухами из Петрограда: убиты управляющий министерством путей сообщения Кригер-Войновский, градоначальник Балк, его помощник Вендорф, уполномоченный по хлебообеспечению столицы Вейс…

Положение в Петрограде и в самом деле стало таково, что военный министр Беляев и его секретарь Шильдер принялись жечь секретные документы. Новым органом власти провозгласил себя Временный комитет Государственной Думы. Толпы громили аптеки и магазины, чьи владельцы удостоились чести быть поставщиками двора. Теперь с их заведений сбивали деревянных двуглавых орлов, императорские монограммы, топтали их и сжигали. В Кронштадте матросы убили адмирала Вирена и десятки (по некоторым публикациям — более ста) офицеров, чьи трупы сложили штабелем.

Вечером 28 февраля царский поезд прибыл на станцию Лихославль, где к нему вышли начальник Николаевской железной дороги Керн и начальник жандармского управления генерал Фурс, от которых стало известно о захвате толпой Николаевского вокзала в Петрограде и о распоряжении по всем железным дорогам: эшелон с монархом задержать. На станции Бологое свита, следовавшая впереди, получила известие, что Любань занята революционными войсками, которые могут не пропустить дальше. В Малой Вишере к свитскому поезду вышел офицер железнодорожного полка, сказавший, что в Любани ждут две роты с орудиями и пулемётами. (Позднее выяснится: это было не так. Местная запасная часть разграбила на станции буфет, вот и всё). Когда прибыл императорский поезд и Николай услышал «новость», он без разговоров приказал повернуть назад. Не понятно ли, что его страшила вероятность стычки революционных солдат с охраной? Лишь только прольётся кровь, думские деятели решат: он перешёл к наступательным действиям. И тысячами листовок извергнется: «Доколе немцы будут безнаказанно лить русскую кровушку?!»

На станции Дно поезд остановился. Приближённые Николая, делавшие свои выводы из обстановки, с облегчением встретили решение ехать в Псков и были за то, чтобы пойти на уступки Временному комитету, сторговаться с ним. Монарх и не думает спорить, протестовать. От его имени из Пскова телеграфируют Иванову: «Надеюсь, прибыли благополучно. Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать. 2 марта 0 ч. 20 м.».

Генерал Иванов прибыл в Царское Село вечером 1 марта. Полковник Гротен доложил, что гвардейская рота перестала подчиняться и ушла в Петроград. К Иванову поступили и другие сведения, из которых следовало, что выход не в вооружённой борьбе, а в соглашении с Временным комитетом. Прибежавший начальник станции принёс весть, что приближаются восставшие тяжёлый дивизион и батальон первого гвардейского запасного полка… Генерал, предполагая, что, «если пойдет толпа, тысячи уложишь», распорядился уходить. Покинув с батальоном Георгиевских кавалеров Царское Село, он выехал в Вырицу. Позже решил проехать по соединительной ветке через станцию Владимирскую, что между Гатчиной и Царским Селом, на Варшавскую дорогу и посмотреть выделенный в его распоряжение Тарутинский полк, но на станции Сусанино (в других публикациях: Семрино) железнодорожники загнали эшелон в тупик. (По некоторым источникам, они повалили на пути товарные вагоны). Генерал составил шифрованную телеграмму на имя начальника штаба Верховного Главнокомандующего: «До сих пор не имею никаких сведений о движении частей, назначенных в мое распоряжение. Имею негласные сведения о приостановке движения моего поезда. Прошу принятия экстренных мер…»