Елена Гапова - Классы наций. Феминистская критика нациостроительства Страница 30

Мне известен случай, когда инженер-электронщик, получив работу в Германии, уехал туда на несколько месяцев раньше жены. Все это время он звонил домой и посылал отчаянные сообщения, суть которых сводилась к следующему: приезжай скорее, ради бога, я ничего тут не знаю, что есть и что покупать, что делать и куда идти после работы и чем вообще заниматься. Речь идет о высококлассном и уважаемом специалисте (он не искал работу сам, а был приглашен немецкой компанией), снявшем удобную квартиру, получающем высокую зарплату и имеющем возможность обеспечить быт и досуг. Проблема состояла в том, что он этого делать не умел: «не умел» не в смысле того, что не знал, как поджарить яичницу, а не умел жить один, чем-то себя занимать, организовывать свободное время и вообще находить социальный смысл в жизни вне семьи. Он принадлежит к тому советскому поколению, у которого не существовало практики отдельного проживания «нормального» мужчины (не пьяницы, не субъекта со странностями и не гея), т. е. автономного, независимого от семьи мужского субъекта, как не существовало, в значительной мере, разделения публичной и частной сфер (для обоих полов, но для мужчин в большей степени) и вообще частной жизни как способа жизни. Елена Здравомыслова и Анна Тёмкина в статье о советской маскулинности отмечали, что, основываясь на практиках мужской жизни (росте заболеваемости, несчастных случаев, самодеструктивных практиках – алкоголизме, курении, неумеренности в еде), «общество рассматривало мужчин этой когорты (советских. – Е.Г.) как неудачников…», как пассивных жертв собственной природы или структурных обстоятельств и что одной из мер для исправления ситуации должна была бы стать забота о них «любящих женщин», включающая запись к врачам, приготовление здоровой пищи и т. д.[241] Иначе говоря, женский контроль над мужским повседневным поведением, структуризация и организация их повседневности[242].

«Женская власть», т. е. осознание мужчинами своей зависимости от женского умения организовать повседневную жизнь и придать ей социальный смысл, становится очевидной в тот момент, когда заходит речь об отъезде. Практически все, с кем я разговаривала на эту тему, отмечали, что мужья отказывались ехать без семьи («заработать и вернуться» либо «поехать посмотреть, а потом мы приедем»), если такой вариант обсуждался. Те, кто все-таки вынужден был это сделать, стремились вызвать близких как можно скорее, обосновывая это разными причинами, часто потребностью в психологической близости:

«У нас общение друг с другом все-таки очень много значит… У нас такие отношения… мы как бы друзья… большая часть моего общения приходится на Лену. И пока Лены не было… ну, может, тут еще дело в том, что так сложилось, что я снимал квартиру с парнем одним… и мы с ним как-то не… В общем, пока Лена не приехала, было очень тяжело» (Антон).

Для некоторых пар предстоящий отъезд становится решающим событием или катализатором в вопросе вступления в брак; иногда даже своего рода причиной брака, который в ином случае вообще вряд ли бы состоялся. Одна из респонденток рассказала:

«Мы встречались девять лет, и я предлагала, чтобы мы поженились, несколько раз, но он все как-то не решался… У меня нет высшего образования, и его родители были против… отец особенно… Потом… он узнал, что едет в Америку, и это как-то ускорило процесс… естественно, ему не хочется одному ехать, потому что он осознает это, что он будет один и что… незнакомые люди кругом, неизвестная страна, что трудности определенные будут» (Соня).

Отношение мужчины к браку изменилось в связи с боязнью одиночества и трудностей жизни в незнакомой стране, с невозможностью представить себя отдельным, автономным, а также неуверенностью в собственной «брачной стоимости» в условиях эмиграции. Я называю это поведение «лейтенантским», по аналогии с тем, как иногда оказываются связаны решение о браке и предстоящий отъезд для прохождения службы у выпускников военных училищ.

Нельзя считать, конечно, что эта связь всегда такова или что она существует во всех случаях, однако часть браков во все времена заключается непосредственно по причине осознания ценности услуг, которые семья предоставляет и которые необходимы в том числе для успешного функционирования членов семьи за ее пределами. Во-первых, семья дает «смысл жизни»: ответ на вопрос «Зачем зарабатывать деньги?» известен и предопределен. Во-вторых, считается, что дом – это место, где сырые продукты и бездеятельные товары (утюги, сковородки и стиральные машины) превращаются в еду и предметы потребления; являясь одновременно гостиницей, рестораном, прачечной и детским садом, он необходим для воспроизводства (мужской) рабочей силы – для того, чтобы та, вобрав в себя домашнюю атмосферу, поев и выспавшись, назавтра вновь отправилась производить[243]. Этот постулат, давно ставший общим местом феминистской теории и первоначально относившийся к эпохе классического капитализма, описывает семью как институт «присвоения» женского домашнего труда теперь уже в постиндустриальную эру, причем в той среде, которая – теоретически – более всех близка к прекрасному новому миру светлого будущего, так как ежедневно занята на работе производством технического прогресса.

Многие респонденты утверждали, что «для того, чтобы растить детей, нужны двое». Под этим подразумевалось, что обязанностей и забот так много, что, только рационально распределив их между собой, только «обеспечив тыл», можно со всем справиться. Ролевая конфигурация, которая назначает мужчине работу, а женщине дом, создается структурными обстоятельствами – визовыми статусами, а потому на время жизни в этих обстоятельствах неизбежна, однако ее успешное функционирование все равно является результатом переговоров и требует легитимации. У домашней работы множество недостатков, главный же из них состоит в том, что она не обеспечивает доступа к социальной власти, деньгам или престижу, который выстраивается на внесемейных обменах. Как бы ни уважали в семье бабушку, которая вырастила и досмотрела внуков, ее «ценность» за пределами семьи выражается размером получаемой ею пенсии. Ни одна женщина, выполняя ежедневную домашнюю работу, очевидно, не формулирует свою цель так: «Займусь-ка я тем, что не приносит ни денег, ни славы». Делегирование определенных обязанностей некоторым членам семьи есть процесс социальный: вся ситуация должна быть сконструирована так, чтобы представить некоторое положение дел как естественное либо как обеспечивающее выполнение проекта наилучшим образом и чтобы те, кому делегирована «грязная» (непрестижная)[244] часть работы, не подвергали бы статус-кво сомнению.

Традиционно для обоснования того положения дел, при котором женщины занимаются домом в большей степени, чем мужчины, используются варианты идеи женского предназначения: считается, что женщины интересуются домашними делами, они лучше умеют их делать, у них особая энергетика, они от природы обладают усидчивостью и терпением, необходимым, чтобы накормить кашей ребенка, когда тот не хочет ее есть. В социальной теории нет единой точки зрения, почему женщины действительно соглашаются заниматься домашней работой (сказать, что им это нравится, сегодня не решается уже никто); существует мнение, что женщины выполняют домашнюю работу, потому что на это не соглашается никто другой, чаще оказываясь в положении, не оставляющем выбора, имея меньше шансов на рынке труда и т. п. Известно, что существует фактор, который коренным образом влияет на время, которое они затрачивают на ее выполнение. Это – работа вне дома. Все остальные факторы второстепенны, и самым значимым из них оказываются (анти)эгалитарные настроения мужа: «…мужчины принимают участие в выполнении домашней работы, если они сами этого хотят»[245]. Для меня же более всего важно, как и почему этот ежедневный и непрестижный, несмотря на всю риторику святости материнства, формально неоплачиваемый труд, который по своей воле немногие хотят выполнять, может становиться способом достижения власти и повышения статуса.

Социолог семьи Тони Чепмэн утверждает, что домашняя работа позволяет женщинам достигнуть власти в семье в связи с двумя обстоятельствами. Прежде всего, она дает интимное знание о членах семьи и их привычках и возможность (скорее, теоретическую) отказать в предоставлении услуг и, таким образом, манипулировать поведением членов семьи[246]. Очевидно, самый первый «документированный» пример такого рода – знаменитая греческая «Лисистрата», в которой женщины решают отказывать мужьям в «предоставлении интимных услуг» до окончания ими всех войн.

Во-вторых, выполняющие домашнюю работу получают возможность устанавливать стандарты порядка, чистоты, привычек, образа жизни, потребления и т. д. для всех остальных, т. е. контролировать поведение членов семьи. Власть женщины над мужчиной, приобретаемая вследствие этого, является темой бесчисленных анекдотов, фильмов и литературных произведений. Ставший для (пост)советского общества классическим пример – капризная мама из серии мультфильмов про Простоквашино, которая именно на основании того, что она весь год обслуживает сына и мужа «как крестьянка крепостная», требует летом поездки на юг (в то время как «ее мужчины» хотят ехать в Простоквашино) и вообще «крутит ими как хочет».