Борис Парамонов - Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода) Страница 30

Короткая вспышка чувственного его увлечения мной в зиму и лето перед свадьбой скоро, в первые же два месяца погасла, не успев вырвать меня из моего девического неведения, так как инстинктивная самозащита принималась Сашей всерьез.

Я до идиотизма ничего не понимала в любовных делах. Тем более не могла я разобраться в сложной и не вполне простой любовной психологии такого не обыденного мужа, как Саша. ...

Молодость все же бросала иногда друг к другу живших рядом. В один из таких вечеров, неожиданно для Саши и со "злым умыслом" (два слова в кавычках) моим произошло то, что должно было произойти - это уже осенью 1904 года. С тех пор установились редкие, краткие, по-мужски эгоистические встречи. Неведение мое было прежнее, загадка не разгадана и бороться я не умела, считая свою пассивность неизбежной. К весне 1906 года и это немногое прекратилось.

Я не понимаю, почему эти жалобы ординарной женщины на не способного ее любить мужа нужно воспринимать как оскорбление святыни, святотатство, богохульство. Только потому, что этот муж - поэт? Но ведь случай, подобный обсуждаемому, может служить основанием для любого бракоразводного процесса. Значит, русская женщина не может, не имеет права развестись с поэтом? Или даже изменить ему? И значит, это воспринимается в России - лучшими русскими людьми - как непрощаемый грех, грех против Святого Духа?

Глубокая нецивилизованность русских нравов, русского склада сознания ощущается тут, в реакциях вершин русской культуры на жалобы несчастной женщины, на попытку ее сказать просто о своих чувствах и о своем праве на какое-то элементарное эмоциональное счастье, не отнимаемое от любой прачки. В реакции Ахматовой и прочих на историю Блока и его жены русский дух явил себя злым, нетерпимым, инквизиторски безжалостным. Можно было бы сказать, нехристианским, если б в этой истории не было так круто замешано христианство, - о чем я и старался написать в той программе. Передача был не о латентной гомосексуальности Блока, а о смысле поэмы "Двенадцать", и если этого не пожелали, а вернее, оказались неспособны увидеть российские интеллектуалы с доступом к печатному станку, то мне их жалко.

Любовь Дмитриевна писала в самом начале своих мемуаров:

... я хотела попробовать избрать путь, даже как будто и подсказанный самим Блоком: "свято лгать о прошлом". ... Комфортабельный путь. Комфортабельно чувствовать себя великодушной и всепрощающей. Слишком комфортабельно. И вовсе не по-юлоковски. Это было бы в конец предать его собственное отношение и к жизни и к себе, а по мне - и к правде. Или же нужно подняться на такой предел отрешенности и святости, которых человек может достигнуть лишь в предсмертный свой час или в аналогичной ему подвижнической схиме. Может быть, иногда Блок и подымал меня на такую высоту в своих просветленных строках. ... Может быть, и во мне были возможности такого пути. Но я вступила на другой путь, мужественный, фаустовский. На этом пути если чему я и выучилась у Блока, то это беспощадности в правде. Эту беспощадность в правде я считаю, как он, лучшим даром, который я могу нести своим друзьям.

Как мы видели, среди высоколобых русских интеллигентов Любовь Дмитриевна Блок друзей не нашла. Устами Ахматовой они заклеймили ее воспоминания как порнографию. Но Ахматова нашла свою Немезиду - в той самой Лидии Чуковской, которая записывала за ней каждое слово и среди прочего зафиксировала ее времяпрепровождение в ташкентской эвакуации, в компании лесбиянок разного уровня одаренности.

Пойнт не в том, что у Ахматовой были гомосексуальные склонности, - а в том, что Чуковская этим возмутилась. Это возмущение и поныне остается камертоном русского интеллигентского отношения к полу, его нормам и его странностям. Но интересно еще и другое: Ахматова, зная о своей эксцентричности, позволила себе не признавать права других на свободную сексуальную жизнь. Мораль тут такая: я поэт, значит мне все позволено, а ты, жена, домохозяйка, помалкивай. Это называется двойной стандарт. Еще это называется ханжество. Что позволено Юпитеру, то не позволено быку. Юнона Ахматова.

Я хочу привести один пример глубокой репрессированности русского интеллигентского сознания - вытеснения им сюжетов и тем, абсолютно необходимых для адекватного понимания важных культурных вопросов. Это статья из советской (еще) Киноэнциклопедии, 1986 года издания, о кинорежиссере Лукино Висконти. Это еще Советы, но уже Горбачев, и вообще к этому времени, концу 80-х, в академического типа литературе был достигнут - вопреки коммунистам - весьма высокий уровень понимания и презентации проблем. То, что я сейчас процитирую, обязано своим появлением не коммунистической цензуре, а русско-интеллигентской. Большевиков нынче нет, но в российских толстых журналах и подобных уважаемых изданиях продолжают печатать такой же лепет.

Одной из вершин неореализма стал фильм "Земля дрожит", снятый в сицилийском рыбачьем поселке Ачи-Трецца с участием непрофессиональных исполнителей, говорящих на местном диалекте. Пристальное наблюдение за повседневной жизнью рыбаков, импровизированные диалоги, съемки в подлинных интерьерах и на натуре - все это сближает картину с документализмом. Вместе с тем фильм обнаружил свойственную Висконти высокую и изощренную пластическую культуру. ... В фильме "Рокко и его братья" Висконти открыл для итальянского кино острейшую социальную проблему миграции населения нищих крестьянских провинций Юга в промышленные центры Севера. По собственному признанию Висконти, в своем анализе современного общества он руководствовался принципами марксистской социальной критики. Форма семейного эпоса, а также темы конца, заката (рода, класса, общественной формации) приобретают большое значение для дальнейших фильмов. .. Кинороман "Гибель богов", рассказывая о семье крупных германских промышленников, представителей правящей верхушки государства, вмещает в себя картину нравственного одичания - почвы и атмосферы гитлеровского переворота. Центральный эпизод фильма - почти документальная реконструкция исторического события - "ночи длинных ножей", когда в июне 34 года эсэсовцы уничтожили главарей СА, помогавших прийти Гитлеру к власти. Эта сцена принадлежит к наиболее сильным антифашистским страницам мирового кино. ...

Панорама "заката Европы", пышного, величавого и болезненного декаданса, служит активным эмоциональным фоном гибели одиноких героев, пытающихся спастись от грубого и пошлого мира в поклонении идеальной красоте, подобно герою фильма "Смерть в Венеции" или королю-меценату Людвигу Второму Баварскому в фильме "Людвиг", чье одиночество и безумие есть логическая точка в развитии темы.

Нельзя сказать, что ничего перечисленного в фильмах Висконти нет. Но это - фон, мотивировка темы, оставшейся совершенно незамеченной автором энциклопедической статьи. Это все равно, что сказать, будто тема "Анны Карениной" - критика великосветского общества и его ханжеской морали, тогда как эта тема - страсть и закон, если угодно, природа и культура. У Толстого великосветское общество выступает носителем морали, нравственного закона, культуры, Анна же - грешница и преступница, при том что автор, конечно же, на ее стороне. Он сам осознавал себя грешником и преступником, почему и ушел в конце концов в тощую, совершенно интеллигентскую аскезу. А теперь я расскажу, о чем в действительности перечисленные фильмы Висконти. Пластическая изощренность "Земля дрожит" в том проявляется, что помянутые рыбаки в качестве некоей униформы носят штаны с какими-то вшитыми лоскутами на ягодицах, отчего последние особенно выделяются. В каждом кадре фильма присутствуют эти лоскуты. "Земля дрожит" - фильм о мужских ягодицах. В "Рокко и его братьях" главная тема - соперничество из-за боксера Никколо женщины и мужчины - его менеджера-педераста. Никколо, как вы помните, убивает женщину, чем и достигается символический триумф этого самого менеджера, который любил боксера не только за его кулаки. А антифашистский якобы эпизод из "Гибели богов" - это сцена массового расстрела педерастов-штурмовиков, предававшихся в эту ночь гомосексуальной оргии. Это не расправа эсэсовцев с парнями Рэма, а месть общества, с его моральными установлениями, сексуальным маргиналам. Наплевать Висконти на фашизм и марксизм вместе взятые, его тема единственная и всеохватывающая - гомосексуализм. И для него то, что объединяет фон Ашенбаха и короля Людвига Баварского со штурмовиками Рэма - гомосексуализм, бесконечно важнее всякой между ними разницы. Какой уж у Рэма пышный и величавый культурный декаданс?

Все это говорилось мной к тому, что, коли вы интересуетесь вопросами секса, то нет никакого резона слушать, что говорят по этому поводу высококультурные русские авторитеты. И незачем даже цитировать классиков, говоря о любви. Впрочем, мне известно одно исключение - у Данте, в Пятой Песни "Ада", где выясняется, какие книги надо читать. Паоло и Франческа сидели за книгой - романом о Ланселоте. И когда рыцарь Ланселот слил свои уста с устами королевы Джинервы, Паоло и Франческа сделали то же. Кончается эта сцена знаменитой строчкой: