Николай Зенькович - ЦК закрыт, все ушли... [Очень личная книга] Страница 31

В «Росийских вестях» опубликован список состава Комитета по оперативному управлению народным хозяйством страны. В списке значится некий Сергеев В. М. Его должность — полномочный представитель Председателя Совета Министров РСФСР. Неужели тот самый Валентин Сергеев? Так вот почему он не пожелал со мной разговаривать по телефону! А я-то, наивный, думаю, в чем дело?

Асиф чего-то молчит. У них партия самораспустилась. Прошел съезд, и все: не нужна больше. В Узбекистане партия поменяла название, стала народно-демократической. Все структуры остались.

Все больше и больше новых деталей о путче. Запутано до невозможности. Выясняется, что Горбачев, делая видеозапись в изолированном Форосе, называл Янаева уважительно — товарищ Янаев. Ставят резонный вопрос: кто мешал Горбачеву отдать распоряжение о немедленном аресте путчистов? Их всего-то было четверо, а у него 32 верных охранника. В конце концов, можно было оставить их в качестве заложников. Это же все просто.

Очень много несовпадений, противоречий, нестыковок. Пишут, что это одна из темных страниц истории конца века. Вряд ли когда-нибудь мы узнаем правду.

Возмущают публикации С. в еженедельнике «Союз». Ведь его мама работала в последнее время в идеологическом отделе. А всего она провела в ЦК около 20 лет. Носила мясо, пирожки и прочие деликатесы домой и кормила своего сыночка. Пользовалась дачей.

И вот ее сыночек, вскормленный на цековских харчах, злобно, с ненавистью пишет о партии, в которой работала его родная мать и от которой она будет требовать пенсию.

Осень все более заметна. Сегодня с дочкой собирали кленовые ветки, гроздья рябины. Хорошо!

16 сентября. Позвонил Зикс из «Сельской молодежи». Узнав о моих мытарствах, спросил:

— Сколько вам лет?

— Сорок семь.

— В более спокойные времена и то мгновенно отворачивались. А сейчас и подавно.

Действительно. Тем более, это Москва. Кто я для них? У них свои игры, свои отношения. А я — чужак, иногородний.

Глава 7. СКОЛЬКО Я ЗАПЛАТИЛ, ЧТОБЫ ПОПАСТЬ В ЦК

— Ни за что не поверю, что вас взяли в ЦК просто так, за красивые глаза. У нас, на Кавказе, место рядового инструктора райкома и то в кругленькую сумму обходилось. А уж чтобы в Москву, на Старую площадь попасть — представляю, сколько вам пришлось выложить...

У меня помутилось в глазах. Неимоверным усилием воли едва удержался, чтобы не плюнуть в холеное, сытое лицо очередного моего потенциального работодателя, с интересом рассматривавшего человека со Старой площади.

— Не знаю, как у вас на Кавказе, а у нас в Белоруссии все было несколько иначе, — подчеркнуто холодно ответил я, поднялся с мягкого кресла и твердо, по-военному чеканя шаг, направился к выходу, бросив на прощание пришедшую на ум фразу:

— Честь имею!

Остаток дня прошел как в тумане. Не находил места вечером. Не мог уснуть ночью. Так до утра и проворочался в постели. Несколько раз вставал, выходил в кухню, пил успокоительное, предусмотрительно приготовленное женой и поставленное на видном месте.

Обидно было не из-за того, что снова, — в который раз!— не удалось пристроиться на более-менее приличное место. Душила бессильная злость от подозрений, намеков, предположений, с ухмылкой произносимых людьми, обратиться к которым рекомендовали немногие оставшиеся к тому времени друзья. Спасибо им— они предпринимали порой героические усилия, чтобы трудоустроить меня. Каждый раз я с надеждой отправлялся по новому адресу, но исход был, увы, не в мою пользу.

Не знаю, может, виной были моя эмоциональность, горячность. Я внутренне напрягался, ожидая главного вопроса. И он не заставлял долго ждать себя. Мне бы спокойнее воспринимать услышанное, не подавать вида, что он ранит душу, терзает сердце. Но сдержанность изменяла мне, в висках начинали стучать молоточки, в глазах закипало бешенство.

Вот и сейчас в очередной раз мучаюсь и переживаю.

— Да плюнь ты на них и размажь,— увещевала жена. — Мало ли кто чего сболтнет. Посмотри на себя — почернел весь. Не загоняй боль внутрь — там все выгорит...

Все правильно она говорит, да вот таким я уродился на свою и ее беду.

Это я-то платил, чтобы попасть в ЦК КПСС! Чушь какая-то. Бред!

А действительно, как я попал на Старую площадь и вообще на партийную работу?

Первая попытка была предпринята, если память не изменяет, еще в начале семидесятых годов, через год-два после возвращения из армии. В ту пору я возглавлял отдел в республиканской молодежной газете в Минске.

Однажды позвонил из Минского обкома партии заведующий сектором печати Гришан Александр Петрович. Звонок меня удивил: до этого из обкома партии мне не звонил никто. Контакты больше поддерживал с ЦК и обкомом комсомола. Гришина Александра Петровича никогда в жизни не видел и даже не подозревал о его существовании, как и сектора печати обкома. Редактор обычно ссылался на сектор печати ЦК партии, под которым тогда ходили все газеты.

— Нам бы встретиться надо, — слышу в трубке дружелюбный голос. — Может, зайдете к нам? Когда вам удобнее?

Я, честно сказать, слегка обалдел от такого тона. Комсомольские работники с нами, газетерами, разговаривали по-иному. Обычно они назначали время, к которому надо было безотлагательно прибыть.

Условились о встрече на следующий день. Где располагался обком партии я, конечно, знал, а вот внутри здания раньше бывать не приходилось. Признаться, шел по коридору с некоторой робостью. Это у меня генное, от родителей-земледельцев: боязнь казенных контор и их обитателей. Коридор широкий, паркет покрыт красными ковровыми дорожками, двери кабинетов тоже производят впечатление— высокие, массивные, наверное, дубовые. Найдя нужный мне кабинет, несмело постучал в дверь.

Навстречу мне из-за стола поднялся высокий, крупного телосложения человек, протянул руку. Предложил сесть. Я огляделся, Кабинетик был крохотный, весь заставленный стеллажами с газетными подшивками. Хозяин сел напротив. Поинтересовался, как мне работается, одобрительно отозвался о нескольких тематических полосах, подготовленных мною. Сам собой зашел разговор о проблемах журналистики, о действенности выступлений печати, о необходимости качественно новой, исследовательской журналистики, активно вторгающейся в жизнь, формирующей общественное мнение.

— А знаете, вы нам подходите, — неожиданно сказал собеседник. — Как смотрите на наше предложение?

Я непонимающе взглянул на хозяина кабинета. О каком предложении идет речь? Кому это я подхожу?

— Мы хотим предложить вам перейти на партийную работу. К нам в обком. В сектор печати.

Я в недоумении уставился на говорившего.

— Понимаю, предложение неожиданное, — сказал он. — Конечно же надо все взвесить. С семьей посоветоваться. Словом, поразмышляйте пока. Сколько времени вам надо? Недели достаточно?

Я сказал, что вполне.

Наступили мучительные дни и ночи. Принимать лестное предложение или поблагодарить за доверие и вежливо отказаться? Решил посоветоваться с редактором газеты Василием Александровичем Хорсуном, который недавно пришел из сектора печати ЦК партии.

Дождавшись удобного момента, когда в кабинете никого, кроме него, не было, рассказал о беседе в обкоме. Редактор внимательно выслушал, задумался.

— Смотри, решай сам. Но я бы не принял этого предложения. Хочешь, честно скажу, почему? Ты человек пишущий и молодой, они это учли. Знаешь, что тебя там ожидает? Как и всякого пишущего, которого берут в партийный аппарат— каторжная работа. Речи, выступления, статьи, брошюры и книги начальников, которые ты будешь сочинять. С утра до позднего вечера. Не поднимая головы от стола. Включая праздники и выходные. Бесконечное множество вариантов одного и того же текста — до отвращения. А если твои упражнения понравятся секретарям— все, считай пропало. Ни за что не отпустят обратно в журналистику. Мне вот, как видишь, повезло. И то совершенно случайно. Для себя ты уже не напишешь ни строчки. У них там свои жанры, свои представления о том, каким должен быть материал — скука невообразимая, ни одного живого слова, ни одного свежего образа. Поработав там, ты уже не сможешь писать так, как пишешь сейчас.

Хорсун разоткровенничался, рассказывая об атмосфере в партийном аппарате. Жесткая дисциплина, безусловное подчинение всем, кто находится на более высокой ступеньке служебной лестницы. В газете ты волен, как птица, можешь в любое время уйти с работы, несколько дней вообще не появляться в редакционных стенах. В партийном аппарате без разрешения нельзя отлучиться даже на полчаса. На посещение любого мероприятия— будь то театральная премьера, открытие выставки и т. д. — нужна санкция руководства.

— Тех, кто находит время и пишет для себя, в партийном аппарате не жалуют. Не говоря уже о защите диссертации или издании книги. Мораль там строже, чем в целом в партии. Так что выбирай: или остаешься в редакции и пишешь свои книги, или идешь в обком и пишешь их другим.