Абдурахман Авторханов - Ленин в судьбах России Страница 31

Вернемся к Думе. Столыпин подавил революцию, но превентивные репрессии продолжались. Во время открытия сессии Думы 1909–1910 г. даже лидер октябристов Гучков выразил недовольство своей фракции этими репрессиями. Гучков считал, что поскольку в стране наступило успокоение, то надо отказаться от произвола в виде административных ссылок, надо также лишить губернаторов их особых полномочий в отношении печати. Но Столыпин был неумолим. В речи от 31 марта 1910 г. он напомнил об истинном положении в революционном подполье, имея в виду ленинские "эксы" в стране и о своей решимости покончить с ним: "Там, где с бомбами врываются в казначейства и в поезда, там, где под флагами социальной революции грабят мирных жителей, — там, конечно, правительство удерживает и удержит порядок, не обращая внимание на крики о реакции… После горечи перенесенных испытаний, — продолжал Столыпин, — Россия, естественно, не может не быть недовольной. Она недовольна не только правительством, но и Думой, недовольна и правыми партиями, и левыми партиями. Недовольна потому, что Россия недовольна собою. Недовольство это пройдет, когда она выйдет из смутных очертаний…” Происходил кризис так же и в социалистических партиях — идеологический и организационный. Эсеровские лидеры после разоблачения Азефа были в полной растерянности. Меньшевики и большевики больше воевали между собой, чем с капиталистами и помещиками. Большинство меньшевиков решило ликвидировать старую партию заговорщического типа и преобразовать ее в легальную "Рабочую партию” западноевропейского типа, опирающуюся на легальные профсоюзы (Мартов, Дан, Аксельрод, Потресов, Мартынов). Их Ленин окрестил новым прозвищем: "ликвидаторы" (Плеханов к ним не присоединился и Ленин его почтительно называл "меньшевиком-партийцем"). Партии "ликвидаторов” Ленин налепил новый ярлык, назвав ее "Столыпинской рабочей партией"! Идеологический раскол в большевизме перешел в раскол организационный: у Ленина появилась в руководстве партии крайне левая группа, левее самого Ленина. Это группа "Вперед", в которой объединились те самые "ультиматисты" и "отзовисты", которые требовали отозвать из Думы большевистских депутатов, свернуть всю легальную работу партии, вести только подпольные революционные акции (лидеры группы Богданов, Луначарский, Бубнов, бывший депутат в Второй Думе Алексинский, историк Покровский и другие). Эта группа создала две партийные школы — одну в 1909 г. при помощи Горького на о. Капри, где Горький жил, другую — в Болонье (в 1910 г.). Ленина можно было дразнить, но обойти его и обойтись без него, нельзя было, пока носишь имя его политической фирмы: "большевизм”. Ленин ответил открытием в 1911 г. еще более солидной партийной школы в Лонжюмо под Парижем со слушателями из России, среди которых был и такой видный большевик, как Орджоникидзе. Лекторами, кроме Ленина, были Н.А.Семашко, Д.Б.Рязанов, Ш.Ш.Рапопорт, И.Ф.Арманд, тот же Луначарский. Многие из ее слушателей помогли Ленину воссоздать в России развалившиеся было большевистские организации и созвать известную Пражскую конференцию, создать на ней новый ЦК, куда Ленин включил и двух плехановцев, но без ведома самого Плеханова.

В марте 1910 г. сменился председатель Третьей Думы — вместо ушедшего Хомякова был избран лидер октябристов А.И.Гучков, мало подходящий на такой пост. Человек крайне эмоциональный с повадками рыцаря (у него было несколько дуэлей) Гучков думал, что общаясь с царем как председатель Думы, он внушит царю свой идеал, именно, чтобы царь довольствовался титулом конституционного монарха. В этом заключался смысл его вступительной речи в Думе: ”Я убежденный сторонник конституционно-монархического строя. Вне форм конституционной монархии я не могу мыслить мирное развитие современной России. Мы часто жалуемся на внешние препятствия, тормозящие нашу работу… Мы не должны закрывать на них глаза: с ними придется нам считаться, а, может быть, придется и сосчитаться". Последнее, явно угрожающее слово было произнесено по адресу царя и его премьера Столыпина. Обострились отношения как думского большинства, так и Столыпина с нерусскими народами. Началось с того, что в Государственный Совет был внесен проект, согласно которому должно было быть сокращено в нем представительство поляков из западного края и увеличено там за их счет русское представительство. Против такого предложения выступил даже бывший обер-прокурор Синода князь А.Д.Оболенский с очень любопытным мотивом: "Основное начало нашей государственности заключается в том, что в Российской монархии есть русский царь, перед которым все народы и все племена равны. Государь император выше партий, национальностей, групп и сословий. Он может спокойно сказать: "Мои поляки, мои армяне, мои евреи, мои финляндцы". (Иначе думал такой русский писатель как Андрей Белый: "Вы посмотрите, — писал он в "Весах" 1909 г., — на списки сотрудников газет и журналов в России: кто музыкальные, литературные критики этих журналов? Вы увидите сплошь имена евреев, терроризирующих всякую попытку обогатить русский язык"). Столыпин, однако, в национальном вопросе высказался в пользу усиления принципа русского национализма, что было подтверждено принятием другого закона, согласно которому финский сейм лишался своих законодательных функций, за ним сохранялся только совещательный голос. Когда при обсуждении Западного проекта в Думе поляки обвинили Столыпина, что он мстит им, премьер ответил: "В политике нет мести, но есть последствия". Проект был принят. Зато другой проект Столыпина, одобренный Думой — распространить земство на Западный Край, но выборы производить по национальным куриям, что было опять таки направлено против большого влияния там поляков, — был отвергнут как раз исключительно и только правым Государственным Советом, чтобы ударить лично по Столыпину. Столыпин посчитал этот поступок "реакционным заговором" против него. 5 марта 1911 г. Столыпин доложил царю о своем решении подать в отставку. Царь, не желая отпустить Столыпина, спросил — при каких условиях он согласен остаться на посту? Столыпин предложил прервать сессии палат, с тем, чтобы во время их перерыва провести закон о Западном земстве в порядке ст. 87 Основных законов, а также выслать из столицы на некоторое время главных интриганов из Государственного Совета (Дурново, Трепова, князя Ширинского-Шихматова и других). Царь так и поступил. Но тогда взбунтовалась сама Дума, что одобренный ею проект приняли, нарушив Основные законы. Председатель Думы, горячий сторонник этого закона, немедленно подал в отставку. Царь поссорился с Государственным Советом, опорой монархии, сослав его лидеров, царь поссорился и с лояльной к нему Думой, что принял ее проект путем нового "государственного переворота". "Так играть законом нельзя" — таково было общее настроение в обеих палатах, по выражению одного историка. Один из сторонников Столыпина писал: "Столыпин решился взять рекорд глупости". Милюков издевательски спрашивал: "Как будут сконфужены заграничные газеты, когда узнают, что наших членов Верхней Палаты за выраженное ими мнение не только подвергают дисциплинарной ответственности, как чиновников, но и отечески карают как холопов". Прогрессист Львов кончил свою речь примером: "Когда Карамзина спросили об Аракчееве, он ответил: "священным именем Монарха играет временщик". Ораторы обвиняли Столыпина, почему он не подумал над тем, как это глупо распускать Думу на два дня, чтобы принять закон. Лидер правых Марков нашел, что сам вопрос глупый, ибо Думу можно распускать "и на час, и через час”. Обвинение Столыпиным Государственного Совета в "реакционном заговоре" не нашло поддержки и в обществе. В апреле Столыпин должен был отвечать перед обеими палатами на запрос о происшедшем. На запрос в Государственном Совете он отвечал, что "чрезвычайные" обстоятельства потребовали применение ст. 87, добавив, что "Правительство не может признать, что Государственный Совет безошибочен и что в нем не может завязаться мертвый узел, который развязан может быть сверху. Хорош ли такой порядок я не знаю, но думаю, что он иногда политически необходим… Когда больной задыхается, ему необходимо вставить в горло трубочку". Государственный Совет признал ответ Столыпина неудовлетворительным. В ответе на запрос в Думе Столыпин иначе мотивировал свое поведение во время принятия закона, в надежде, что поскольку закон принят по думскому проекту, то Дума отнесется к нему с пониманием. Он сказал: "И как бы вы, господа, ни отнеслись к происшедшему, как бы придирчиво вы бы ни судили даже формы содеянного, я верю, я знаю, что многие из вас в глубине души признают, что 14 марта (дата принятия закона) случилось нечто, не нарушившее, а укрепившее права молодого русского представительства". Ответные речи думских ораторов были куда язвительнее, чем в благородном и высоко культурном Совете, состоявшем наполовину из назначенной царем бюрократической элиты в отставке (другая половина состояла из выборных от сословий и профессий). Наиболее яркую речь произнес лидер кадетов, сравнив Столыпина с незадачливым пастухом: "Когда такому пастуху говорят, смотри, стадо на овсе, он отвечает: — Это не наш овес, а соседский! Избавь нас Бог от таких пастухов… Председатель Совета министров еще может удержаться у власти, но это агония". И напомнил Столыпину его же слова: "В политике нет мести, но последствия есть. Эти последствия наступят, их не избегнуть". Увы, эти слова оказались трагипророческими, чего, конечно, не ожидал и сам оратор. 1 сентября 1911 г. на спектакле "Жизнь за царя" в Киевском городском театре, на котором присутствовал и царь, в антракте к Столыпину подошел молодой человек и в упор два раза выстрелил в него. 5 сентября Столыпин скончался. Столыпина похоронили в Киеве, согласно его завету: "Где меня убьют, пусть там меня и похоронят". Убийцей оказался эсер Дмитрий Богров. Трагедия Столыпина была трагедией самого царя, объяснимая несовершенством "Манифеста 17 октября". Манифест создал политическую структуру юридической аномалии. Провозглашенный этим актом правовой строй был логическим абсурдом, давшим конституцию при сохране самодержавия. Получилось "ни конституция, ни самодержавие", — вот в этом и подлинный источник трагедии.