Валентин Зорин - Мистеры миллиарды Страница 32

За креслом сенатора во вделанных в пол гнездах стояли два больших флага: один — звездно-полосатое знамя Соединенных Штатов, другой — голубое полотнище, кажется, штата Нью-Йорк. Вообще для европейского глаза приверженность американцев к знаменам выглядит непривычно и немножко смешно. Вы можете столкнуться с флагом в самых, казалось бы, неподходящих местах. Я не говорю о сенаторском кабинете, хотя и здесь, в деловом помещении, развернутые знамена вроде бы и ни к чему, но флаги по поводу и не очень вывешиваются везде — в овощных лавках и над пожарным депо, в булочных, мастерских химчистки и аптеках.

Сбоку над столом сенатора был укреплен большущий картон, на который наклеены очень милые и трогательные детские рисунки. И портреты. Множество портретов покойного президента: в штатском и в морской форме, один и с семьей, с братом, с детьми, на трибуне. Судя по всему, это не только дань братской любви. Это политика. Не случайно почти каждое выступление сенатор начинал со слов: «Как говорил президент Кеннеди».

Во время разговора, длившегося довольно долго, дольше, чем было запланировано, мы затрагивали многие темы. Роберт Кеннеди, которого при жизни в Америке все величали «Бобби», произвел, помню, впечатление человека незаурядного, несомненно, умного, хорошо подготовленного, обладающего быстрой, почти мгновенной реакцией, волевого, временами жесткого. Жесткость, правда, относилась не к нам. Сенатор, как и надлежит хозяину, был с гостями корректен, даже любезен. Но во время нашей беседы его соединили по телефону с Женевой, откуда ему позвонил кто-то из его сотрудников. Мы оказались невольными свидетелями этого короткого разговора. Речь шла о «раунде Кеннеди». Сенатор был чем-то очень недоволен, на скулах его заходили желваки, брови насупились, голос стал резким, он властно бросал отрывистые, злые фразы.

Разговаривая с сенатором, мы все время ощущали его, если можно так выразиться, напружиненность, даже тогда, когда шутил, улыбаясь лицом, но не глазами, он был как бы готов к прыжку. Много знал, был хорошо информирован в самых различных вопросах внутренней и мировой политики, отвечал быстро, формулировал четко, точно, я бы сказал, отточенно. Впрочем, это относится к политике. Стоило нашей беседе выйти за круг обычных для него тем, стоило разговору принять несколько отвлеченный, просто человеческий характер, как куда что девалось. Исчезли и стремительная реакция, и четкость мысли. Сразу почувствовалось, что наш собеседник, оказавшись в сфере для него непривычной, почувствовал себя как-то, пожалуй, неуютно.

Конечно, трудно, основываясь на одном, хотя бы и продолжительном, разговоре, пускаться в обобщения. Но если говорить о первом (для меня обычно очень важном) впечатлении, то мне представилось тогда, что Роберт Кеннеди — человек одного интереса, в какой-то степени плоский, целиком и полностью замкнутый на политику, чувствующий себя привычно и свободно лишь в ее сфере. Впрочем, к Роберту Кеннеди, его личности, деятельности, сильным и слабым сторонам мы еще вернемся.

...Разговор касается семейства Кеннеди, его истории богатств, нынешнего его положения и планов на будущее. В ответ на наши вопросы Роберт рассказывает о своем отце, дедах, о семействе Кеннеди. Семейство это ирландское. Прадед братьев покинул родину и в поисках счастья отправился за океан. Нельзя сказать, чтобы ирландцам очень уж повезло в Америке. Миллионерами стали единицы, зато полицейских-ирландцев очень много — такова традиция. Покойный Джон Кеннеди острил как-то: «Ирландцы поставляют Соединенным Штатам полицейских и президентов». Впрочем, насчет президентов — преувеличение: Кеннеди первый.

Но дед президента выбился в люди. И дело здесь не только в его хватке бизнесмена, но и в том поле, на котором он решил собирать свою жатву. Поселившись в Бостоне, Патрик Дж. Кеннеди начал свою карьеру как содержатель трактира. Строгие убеждения верующего католика нисколько не мешали ему спаивать сограждан. Одним словом, к концу жизни он уже более или менее процветающий буржуа, член муниципального совета Бостона, а незадолго до смерти был избран в сенат штата Массачусетс.

Во всяком случае, своему сыну Джозефу старик оставил налаженное дело и счет в банке, а также вполне солидные пакеты акций баров, угольной компании, фирмы по оптовой продаже спиртных напитков и банка средних размеров.

Высокий, рыжеволосый и голубоглазый Джозеф Кеннеди, гроза юных леди Бостона, был человеком властным и честолюбивым. Его бесило то, что спесивая бостонская знать и близко не подпускала к себе сына трактирщика. Тогда-то и встретил он красавицу Розу Фитцджеральд — украшение великосветских балов города, дочь Джона Фитцджеральда по кличке Хани Фитц — «милашка Фитц», человека, которому бостонские воротилы 40 лет подряд доверяли пост мэра города. Кстати, дедушка Фитц дожил до того дня, когда его внук стал сенатором Соединенных Штатов. Рассказывают, что, узнав о столь радостном событии, старикан, презрев возраст, на радостях забрался на стол и начал отплясывать огненную джигу, напевая при этом сентиментальный боевик прошлого века «Моя милая Аделаида».

Роза Кеннеди в течение многих лет находилась как бы на заднем плане. Внимание было привлечено сначала к ее мужу, затем к сыновьям, а о дочери «милашки Фитца» известно было немного. Между тем есть основания полагать, что она не только дала сыну кабатчика аристократический респект, но сыграла и продолжает поныне играть немалую роль в клане Кеннеди, оказывая на семейные дела влияние едва ли не большее, нежели ее порывистый и взбалмошный муж. Безусловно незаурядная женщина, отметившая осенью 1970 года свое 80-летие, оставляет впечатление сильного, волевого и умного человека. Разговаривая с Розой Кеннеди, понимаешь, откуда у сыновей вспыльчивого, несдержанного на язык и нередко говорившего прежде, чем думавшего, Джозефа Кеннеди сыновья, столь преуспевшие в политике — занятии, требующим выдержки, умения скрывать свои мысли и чувства, улыбаться когда требуется, находить общий язык с теми, кто неприятен, — качества, в полной мере присущие и Джону, и Роберту, и Эдварду Кеннеди.

Все еще следящая за своей фигурой — строгая диета, плавание летом, коньки зимой, — после смерти осенью 1969 года своего мужа мать семейства взяла на себя многие функции по руководству жизнью детей, в том числе и в области политики, выполнявшиеся прежде старым Джозефом. Одна из ее дочерей, Юнис Шрайвер, говорит:

«Она оказывает на всех нас очень большое интеллектуальное влияние. Мать умна и любопытна гораздо больше, чем был отец. В политике она разбирается отлично и знает факты не хуже Тэда».

— Если бы мне потребовался личный девиз, — говорит миссис Кеннеди, — возможно, стоило бы взять такую поэтическую строку: «Я не знаю возраста для усталости и поражения».

То, что это не просто слова, а проявление характера, видно из того, как повела себя эта женщина в одну из самых трагических минут своей жизни. Только что было опущено в землю Арлингтонского кладбища тело ее сына Роберта. Взоры всей Америки были обращены к богатому дому в Хианнис-Порт, где собралась в те дни семья Кеннеди. Близкий к семейству католический архиепископ Филипп Ханнан, отслуживший во время похорон панихиду на могиле убитого сенатора, сказал на следующий день:

— Вполне естественно стремление семьи Кеннеди и ее ближайших друзей убедить Тэдди отказаться от карьеры, ставшей роковой для двух его старших братьев.

Роза Кеннеди рассудила в те дни иначе.

«У нас, — заявила она корреспондентам, явившимся к ней в дом, — есть мужество для будущего, и мы продолжим борьбу за то, за что боролся Роберт. Да, меня беспокоит безопасность Тэда, но я уверена, что он должен продолжать».

Быть может, здесь истоки и безмерного фамильного кеннедиевского честолюбия и характера, которые в разное время и в разных обстоятельствах проявляли дети Розы Фитцджеральд-Кеннеди.

Но вернемся к тем дням, когда юная Роза была еще молодой и беззаботной женщиной, не ведавшей ни о дарах, ни об ударах, уготованных ей судьбой. Женитьба поначалу не раскрыла перед новобрачными двери великосветских гостиных. Наоборот, спесивая знать Бостона сочла этот брак мезальянсом, отказала в расположении и своей недавней любимице — красивой и обаятельной Розе Фитцджеральд.

Джозеф Кеннеди стремительно вознесся на небосклоне деловой Америки. Его богатства росли. И по размерам состояния он значительно опередил многие аристократические семьи родного города. Но его по-прежнему считали чужаком. Это страшно уязвляло самолюбивого Кеннеди. Один из его друзей рассказывает, что как-то в начале 30-х годов они вместе сидели за стаканами виски в гостиной кеннедиевского дома. Джозеф держал в руках газету. Вдруг его взгляд упал на заметку, в которой без излишнего почтения говорилось о напористом ирландце, ворочающем делами.