Харуки Мураками - Подземка Страница 32

Как бы то ни было, мы так и не смогли эффективно заявить о себе. Было и страшно, и что-то в нас не сработало всерьез. Думаю, в каждом из нас сейчас живет нечто вроде самокритики или разбора того, что у нас не вышло. Неудобно перед Сакамото. Мы не смогли использовать его жертву. И это — один из наших главных мотивов, побуждающих заниматься последствиями зариновой атаки в Токийском метро.

Линия Маруноути

(до Икэбукуро, в обратную сторону)

Поезд В701 /А801

Распыление зарина в поезде линии Маруноути до Икэбукуро осуществляла команда из двух человек — Масато Йокояма и Киётака Тонодзаки. Йокояма — исполнитель, Тонодзаки — водитель.

Йокояма родился в префектуре Канагава в 1963 году. К моменту совершения теракта ему исполнился тридцать один. Окончив отделение прикладной физики политехнического факультета университета Токай, он поступил на работу в компанию, производящую электронику, но через три года уволился и ушел из дому. Из пяти преступников-исполнителей Йокояма производит самое невзрачное впечатление. С ним не связано никаких историй, а имя почти не фигурирует в показаниях верующих. Скорее всего, он молчалив и скромен. Один из заместителей начальника Министерства науки секты, прекрасно разбирался в «технологиях». Вместе с Хиросэ стоял во главе проекта по разработке автоматического пистолета. Они же вдвоем в январе 1995-го «преподнесли» изготовленное оружие Асахаре[48].

Тонодзаки — тоже человек неброский. Сам из префектуры Аомори, 1964 года рождения. После окончания старшей школы перебивался временными заработками, в 1987-м ушел из дому. Приписан к Министерству строительства.

По пути на станцию Синдзюку Йокояма купил «Никкей Кейдзай Симбун»[49] и завернул в нее два пакета с зарином. Ранее Тонодзаки приобрел спортивную газету, но Йокояма настаивал на обычной, и купил то, что посчитал нужным. Перед тем как выйти из машины, Йокояма для конспирации надел парик и очки.

В 7:39 Йокояма сел в поезд метро (номер В701) линии Маруноути, следующий с Огикубо до Икэбукуро, в пятый вагон. Когда поезд начал сбрасывать скорость на подъезде к станции Йоцуя, он несколько раз ткнул поверх газеты лежащие на полу пакеты. Но дырка образовалась лишь одна. Второй пакет остался целым. Проткни он оба, ущерб в этом поезде оказался бы куда больше.

Йокояма немедля вышел на Йоцуя и в умывальнике рядом с турникетом смыл с. кончика зонта следы зарина. Затем уселся в машину Тонодзаки.

В 8:30 поезд доехал до конечной — Икэбукуро — и собирался возвращаться обратно. Видимо, скорость распространения зарина была невелика, потому что на тот момент пока никто особо не пострадал. На конечной всех пассажиров высадили, и работник станции осмотрел вагон: нет ли там подозрительных посторонних предметов. Однако в тот день он отнесся к своим обязанностям спустя рукава. Это будет отчетливо видно из других показаний, приведенных в нашей книге.

В 8:32 поезд, сменив номер на А801 до Синдзюку, отправился со станции Икэбукуро. Уже вскоре многие пассажиры почувствовали недомогание. Вышедшие на станции Коракуэн сообщили о подозрительном предмете. На станции Хонго-Сантёмэ[50] работники станции удалили пакет и сделали легкую уборку. В этот момент на станции Цукидзи линии Хибия уже творилось ужасное.

Поражая пассажиров парами зарина, поезд, как ни в чем не бывало, продолжал движение к Синдзюку, куда прибыл в 9:09. Трудно поверить, но и там его в 9:13 отправили в обратную сторону без проверки, сменив номер на В901. С линии его сняли только в 9:27, когда он прибыл на станцию Коккам-Гидзидо. Там всех пассажиров высадили, а состав отправили в депо. И все час сорок с того момента, когда Йокояма проткнул пакет, поезд продолжал движение. Можно представить, какой бардак творился в диспетчерской метро. Даже зная, что в вагоне поезда В801 обнаружен подозрительный пакет, из-за которого пострадало большое количество пассажиров, никому не пришло в голову снять этот поезд с линии.

К счастью, обошлось без летального исхода, но около 200 человек получили травмы разной степени.

21 марта, предвидя облавы на членов секты, Йокояма с Хиросэ предприняли попытку к бегству. Хисако Исии выдала им для этих целей пять миллионов иен и приготовила машину. Некоторое время они кочевали по токийским гостиницам и саунам, но вскоре были арестованы[51].

Работник станции посадил пассажиров,

ничего не предприняв.

Комада-сан всю жизнь проработал в крупном коммерческом банке, а после пятидесяти его перевели в дочернюю риэлтерскую фирму. В пятьдесят три он вышел на пенсию, но продолжал работать в той же фирме. Сейчас отвечает за художественную галерею, которая находится в ведении их фирмы. Я толком этого не знал, но в таких учреждениях, как банки, похоже, такова обычная практика кадровых перестановок работников предпенсионного возраста. Как бы то ни было, он по-прежнему молод, и никак не похож на пенсионера. С работой в галерее столкнулся впервые в жизни, но за шесть лет работы полюбил живопись.

Будучи работником банка — хотя и не только поэтому, — в разговоре производит впечатление человека серьезного. Изо всех сил работал, воспитывал детей, жил, радуясь жизни. Теперь достойно встретил жизнь вторую. Про себя говорит: «Я терпеливый по природе».

Однако это привело и к тому, что, сидя рядом с пакетом зарина, он почувствовал недомогание, но терпел, решив дождаться своей станции. Это лишь усугубило его состояния. Наши ему соболезнования. Но даже при этом он спасся. Видимо, потому, что сидел не под струей паров зарина. Там, куда ветер сносил эти пары, ему стало бы еще хуже.

Увлечения — автомобильные прогулки, по выходным ездитс супругой в музеи.

На работу я езжу из города Токородзава по линии Сэйбу до Икэбукуро. Там пересаживаюсь на Маруноути до Гиндзы, где еще раз меняю поезд — по линия Хибия до Восточной Гиндзы. В одну сторону у меня уходит около часа двадцати. Вагоны набиты битком, особенно на линии Сэйбу. От Икэбукуро до Гиндзы устаешь, поэтому я пропускаю один поезд и жду следующий. Чем сражаться с другими претендентами за место, лучше ждать в первом ряду очереди на посадку. Тогда можно занять сиденье без суеты. Обычно я сажусь в первую дверь второго вагона.

Икэбукуро — конечная станция. Все пассажиры выходят, однако утром 20 марта таковых оказалось крайне мало. Обычно из одного вагона выходит 15-20 человек, но в тот день их было 5-6. Бывают и такие дни, подумал я, и особого внимания не придал. После того как все вышли, работник станции осматривает вагон, проверяет, нет ли забытых вещей, и если все в порядке, объявляет посадку.

Вновь и вновь остается только жалеть, но в тот день вагон, перед которым я стоял, проверял не постоянный, а временный работник станции — молодой человек в джемпере. Студенты подрабатывают по утрам, это дело обычное. Они одеты не в зеленую форму, а в специальные джемперы. Я стоял в первом ряду и прекрасно все видел. Около сиденья с правой стороны лежал завернутый в газету пакет размером сантиметров тридцать. Примерно такой (показывает). Я видел его прямо перед собой. Что это такое? — подумал я, но работник станции посадил пассажиров, ничего не предприняв. Он должен был хоть что-то сделать. Не заметить пакет было невозможно. Вынесли бы его — и ущерб оказался куда меньше. Жаль, конечно.

Но с другой стороны, это перевалочная станция, и если бы пакет выбросили в урну платформы Икэбукуро, ущерб оказался куда больше — вроде того, что произошло на станции Кодэмматё линии Хибия?

Как бы там ни было, поезд отправился с этим пакетом. Мне повезло, что я не сел на правую сторону, где лежал зарин, а случайно уселся на сиденье с левой стороны. Тем самым не попал под ядовитый поток паров. Через 2-3 минуты поезд тронулся. Когда первого пассажира стошнило, я подумал, что это — из-за лежащей с краю от входа свернутой газеты. Было странно, что, видя ее, работник станции так и не подошел. Вскоре после отправления распространился запах. Я слышал, что зарин без запаха, но это не так. Он такой сладковатый. Первым делом грешишь на парфюмерию. Неприятным запах не назовешь. Был бы неприятным, все бы возмутились. А так — сладковатый запах и все.

Поезд тем временем двигался дальше — Син-Ооцука, Мёгадани, Коракуэн… В районе станции Коракуэн у многих начался кашель. И у стоявших, и у сидевших. Я тоже закашлял. Все подоставали платки, позажимали носы и рты. Странная картина: все как по команде стали задыхаться. Насколько я помню, начиная с Коракуэн, люди стали массово выходить. Кому стало тяжко, кому подозрительно. Почти все окна были открыты. Пассажиры, будто сговорившись, открыли все настежь. Глаза моргают, кашель режет, дышать трудно… Я не понимал, что происходило, чувствовал: что-то не так, — но и только, я, как обычно, читал газету. Многолетняя привычка.