Александр Огнев - Правда против лжи. О Великой Отечественной войне Страница 33

Труднее понять, почему с радостью воспринимают инсинуации зарубежных фальсификаторов российские либералы, которые, коверкая нашу историческую память, создают представление о бездарности советского командования, напрасно пролитой крови. Не потому ли что они не любят Россию, не уважают ее историю? Почему они грязнят Жукова? С ними вместе выступил Резун, который в книге «Тень победы», изданной в Австрии в 2002 г., обрисовал Жукова черной краской. Кардин приписал ему дурную славу: «Прибыл Жуков, теперь вряд ли живыми останемся». Карпов, наоборот, говорил, что «все, кто воевал, помнят крылатую фразу: «Где Жуков — там победа! (Кп. 30.11.1986). Для Астафьева знаменитый маршал — «браконьер русского народа". Р. Аюпов писал о «жестокости и садизме Жукова», который «воевал не умением, а числом, безжалостно засыпая «мясным фаршем» своих войск окопы противника» (Нг.30.12. 1992). Б. Соколов в книге «Неизвестный Жуков…» представил его как бездарного военачальника, который без надобности расстреливал подчиненных, заваливал немцев трупами необученных солдат. Комок грязи бросил в него Н. Калинин: «Жестокость Жукова общеизвестна. Есть свидетельства, что он лично расстреливал в своем кабинете в Ленинграде командиров» (И3.7.07.1998). На самом деле Жуков лично не расстрелял ни одного человека, но «были случаи, например, в битве под Москвой, когда за дезертирство, предательство, самовольное оставление боевых позиций» он, по его словам, «отдавал под суд ревтрибунала некоторых командиров». В одном из приказов он требовал «выжечь каленым железом безответственное отношение к сбережению людей, от кого бы оно ни исходило. За потерю людей из-за преступно-халатного отношения к организации боя и боевого обеспечения виновных предавать суду».

В годы войны у человека было мало возможностей гармонизировать личное и общественное, между ними возникали резкие диссонансы. Тогда была очевидной мысль: «Высокий гуманизм в отношении личности нередко способен обернуться безжалостностью в отношении общества. В самом деле, если во время войны ставить личные судьбы выше судеб народов и если отдельная, уцелевшая в бою жизнь может стать причиной массовой гибели других жизней, то спрашивается, в чем же здесь гуманизм» (Л. Соболев). Но война не отменяла заботы об отдельной личности. В сходных ситуациях, при одинаковом уровне военно-профессионального мышления большего успеха в бою добивался командир, у которого был более высокий нравственный уровень и который лучше осознавал, что каждый человек — великая ценность. Меру человечности командира на фронте лучше всего фиксирует результат руководимых им боевых операций. Выполняя боевую задачу, он не может не посылать в огонь войны своих подчиненных, но он обязан сделать все от него зависящее, чтобы на его совести не было ни одной лишней смерти.

Неподготовленная атака Барабанова в романе Симонова «Солдатами не рождаются» привела к бессмысленным жертвам, и горький итог ее подчеркнул серьезные нравственные и военно-профессиональные изъяны этого офицера В романе Бондарева «Горячий снег» командующий армией генерал Бессонов, член Военного совета полковник Деев, командир взвода Кузнецов, сержанты и солдаты Уханов, Рубин, Нечаев объединены выполнением важнейшей задачи: не пропустить гитлеровские войска к Сталинграду на помощь окруженной армии Паулюса Бессонов отдает простой и ясный каждому приказ: Ни шагу назад! И выбивать танки. Стоять — и о смерти забыть!» Он говорит Дееву. «Полкам драться в любых обстоятельствах. До последнего снаряда, до последнего патрона». Ведя кровопролитный бой, советские воины хорошо понимали, что приказ любой ценой, даже ценой собственной гибели не пропустить вражеские танковые колонны — не прихоть командующего, а приказ родины, истории и собственной совести, ибо знали, что отступить — значит дать возможность ускользнуть армии Паулюса из окружения. Отличное понимание огромного значения начавшегося сражения с группировкой Манштейна для дальнейшего хода войны рождало у Бессонова «сознательную беспощадность». Она была единственно возможной нравственной установкой в той тяжелейшей ситуации. У Бессонова непреклонная воля, он без колебаний бросает в бой тысячи людей, прекрасно зная, что немногие из них останутся в живых. Но иных решении у него не было.

В повествовании А. Маковского «Блокада» сопоставлены Ворошилов и Жуков. Ни подлинный патриотизм, ни личное бесстрашие, ни другие их высокие нравственные качества не подлежат сомнению. В человеческом плане — своей простотой, отзывчивостью, душевной теплотой — Ворошилов привлекает больше симпатий читателей. В жесткости, огромной требовательности Жукова, кажущейся порой излишней, как бы тонет то теплое, человеческое, что было ему присуще, — и забота о солдате, и глубокая тревога за судьбу родины. Но он превосходил Ворошилова, уступившего ему пост командующего Ленинградским фронтом, в уровне полководческого мышления, он олицетворял собой современный стиль ведения войны. Гареев писал: «Вот пример: два полководца действовали в Ленинграде — Ворошилов и Жуков. Один начинает готовить корабли Балтийского флота к взрыву и потоплению, чтобы они не попали в руки противника. Другой тоже не хочет этого, но стремится, чтобы корабли, если и погибли на худой конец, то, сражаясь, нанеся максимальный урон противнику. Жуковский подход обеспечил как сохранение флота, так и удержание Ленинграда. А ведь его до сих пор упрекают, что он «не по науке» использовал флот» (СР.30.11.1996). Суровая требовательность Жукова несла в себе огромный гуманистический заряд, если иметь в виду интересы всего народа. Она основывалась на высоком нравственном осознании своего долга перед Родиной. Он знал, что право распоряжаться на войне — право великое и опасное, оно предполагает глубокое понимание своей ответственности за жизнь вверенных ему людей. Его жесткие решения приближали окончательную победу над врагом и в итоге уменьшали страдания и гибель людей.

В романе «Генерал и его армия» Г. Владимов, не зная фронтового быта и настроя наших воинов, бичует советских генералов, пишет, что жестокий, некультурный и аморальный Жуков приговаривал подчиненных только к расстрелу. По словам писателя В. Богомолова, автор изобразил «с наибольшей любовью и уважением» немецкого генерала Гудериана, войска которого осквернили Ясную Поляну — нашу национальную святыню: он антигитлеровец, «нежный любящий супруг», «мудрый, гуманный, высоконравственный человек» (Ко.1995.№ 19). На самом деле он судил немецких генералов, выступивших в 1944 г. против Гитлера, с восторгом писал о нем в «Воспоминаниях солдата»: «Гитлер — в высшей степени умный человек, он обладал исключительной памятью. Гитлер обладал необыкновенным ораторским талантом; он умел убеждать не только народные массы, но и образованных людей…Самым выдающимся его качеством была огромная сила воли, которая притяги вала к нему людей. Эта сила воли проявлялась столь внушительно, что действовала на некоторых людей почти гипотетически» (596). Армия Гудериана оставила в 1941 г. «кровавый и разбойничий след» на русской земле. В Ясной Поляне были дрова, но немцы топили печи книгами. Владимов писал о нем: «как христианин он не мог поднять руки на безоружного», видимо, поверив в то, как тот представил себя: «Сам я противник всякого убийства. Наша христианская религия дает в этом отношении ясную заповедь» (478). Этот «гуманист» приказывал: «У военнопленных и местных жителей беспощадно отбирать зимнюю одежду. Все оставляемые пункты сжигать. Пленных не брать!» Владимов негодует, слыша о том, что господа из его лагеря работают на Геббельса. Но разве его перлы не достойны этого гитлеровца? Например, чего стоит один из них: Сталин в октябре 1941 г. «только дезертир и трус, когда Жуков возвращался к ночи с позиций, укладывал его спать на. кушетку и самолично стягивал с него сапоги, не забыв спросить о себе — не отъехать ли ему в Куйбышев, куда все правительство смылось» (Мн.№ 48.1998). Право-же, чтобы сочинять такие гадости, не надо ума и таланта.

По Владимову, он рассматривал в своем романе историю с днепровскими плацдармами с «генеральской колокольни, а на самом деле — с антисоветской. Он уверял, что генерал-лейтенант Чибисов «захватом плацдарма севернее Киева» «посрамил многих громких военачальников, в их числе маршала Жукова», за это, мол, и отстранили его от командования 38-й армией. Чем же посрамил? Ах, кто-то представил «всю перипетию с днепровскими плацдармами как заранее спланированный маневр». Кто это сделал? Ничего внятного Владимов сказать не мог. Жуков в «Воспоминаниях.» писал, что «вначале предполагалось разгромить киевскую группировку и захватить Киев, нанося главный удар с букринского плацдарма. Затем от этого плана пришлось отказаться, так как противник стянул сюда крупные силы» (Т.З. С.82). Было принято новое решение — нанести главный удар севернее Киева с лютежского плацдарма, туда с букринского участка скрытно перебросили 3-ю гвардейскую танковую армию, много артиллерии и частей других родов войск. Чтобы запутать врага, 1.11 с букринского плацдарма перешли в наступление 27-я и 40-я армии, немцы приняли этот удар за главный и перебросили сюда дополнительные силы. Это и нужно было нашему командованию. Начавшееся 3.11 наступление на Киев с лютежского плацдарма стало неожиданным для немцев, 6-го ноября он был освобожден. Невозможно понять, почему Владимов отнес этот блестящий «эпизод» с днепровскими плацдармами к операциям «бесславным, выполненным топорно и под топор положившим слишком уж много живого человеческого мяса». Может ли он сказать, сколько погибло там вражеских солдат? Неужели он считает, что, потеряв Киев, немцы могли праздновать победу?