Борис Романов - Путешествие с Даниилом Андреевым. Книга о поэте-вестнике Страница 33

Даниил Андреев считал: его предназначение — поделиться духовидческим «опытом с другими, приоткрыть картину исторических и метаисторических перспектив, ветвящуюся цепь дилемм, встающих перед нами или долженствующих возникнуть, панораму разноматериальных миров, тесно взаимосвязанных с нами в добре и зле…» Выполняя эту задачу, пишет он далее, «я стремился и стремлюсь ее выполнять в формах словесного искусства, в художественной прозе и поэзии, но особенности этого искусства не позволяли мне раскрыть всю концепцию с надлежащею полнотой, изложить ее исчерпывающе, четко и общедоступно. Развернуть эту концепцию именно так, дать понять, каким образом в ней, трактующей об иноприродном, в то же время таится ключ и от теку щих процессов истории, и от судьбы каждого из нас» — вот в чем замысел «Розы Мира», говорит поэт, указывая на «ключи», открывающие тот многозначительный смысл стихотворений и поэм, который он в них вкладывал.

Говоря о своем пути «метаисторических озарений, созерцаний и осмыслений», дополненных «трансфизическими странствиями, встречами и беседами», Даниил Андреев замечает: «Дух нашего века не замедлит с вопросами: “Пусть то, что автор называет опытом, достоверно для пережившего субъекта. Но может ли оно иметь большую объективную значимость, чем ‘опыт’ обитателя лечебницы для душевнобольных?”»

Даже если такой вопрос и возникнет у некоторых читателей (и не только у атеистически настроенных) «Русских богов», то они должны согласиться с тем, что художественная достоверность, как известно, достоверность другого рода, и признать, что на страницах поэтического ансамбля встает выстраданная поэтом правда. Да и небывалость пережитого Россией вряд ли может быть выражена по — иному. Еще и поэтому в стихотворениях и поэмах Даниила Андреева все: от вполне конкретных подробностей собственной жизни до панорамы военной Ладоги или сцен Смутного времени — приобретает космический размах, включается в систему развернутого в иные измерения мира. Этот мир поэтически осязаем, а значит, действительно существует.

В композиции «Русских богов» есть своя хронологическая система, соотносящая жизнь поэта с потрясениями истории, разворачивающимися в необъятности и множественности «слоев инобытия», других потоков времени.

Главы поэтического ансамбля — это и лирические циклы («Сквозь природу» или «Босиком»), и эпические поэмы, и стихотворные описания таинственных слоев Шаданакара.

Логика поэтической мысли у Даниила Андреева очень редко уступает место лирической непосредственности. Дело не только в складе дарования. Жизнь поэта — вестника — естественное составляющее его произведений. Сама необычность этой жизни — необходимое условие поэтической правды. Протекает она словно бы сразу в нескольких измерениях, и поэт смотрит на свою, скажем, земную ипостась одновременно с нескольких сторон. А чтобы передать весть об иных мирах с достаточной полнотой и достоверностью, его язык должен быть тем более строг, чем причудливей и туманней явленные ему видения.

В другой книге Андреева, в «Железной мистерии», возникает явно автобиографический, несмотря на обобщенность почти до символа, образ Неизвестного, который «дар тройной через жизнь нес, / Тая в волшебных ларцах слова / Итог всемирных грез». И Даймон, как некий вожатый, как ведший Данте по аду Вергилий, говорит Неизвестному:

Я по уступамтебя сведуДо кладбищ духа на дне, в аду,Тропой, колеблющейся, как шнур,Взойдешь к вершинам метакультур;Я приоткрою твоим очамСвет, неподвластный земным ночам;Я укреплю твою речь и стать,Чтобы глашатаем мог ты стать…

Ответственный дар глашатая неведомой людям истины Даниил Андреев ощущал как свой непреложный долг, долг «вестника грядущего дня», для которого слова Боратынского — «дарование — есть поручение» — были буквальным выражением жизненного предназначения. Он возвращается, и не раз, в стихах к осмыслению своей судьбы поэта не только потому, что для него творчество — единственный путь самоосуществления. Далеко не каждого, даже значительного, поэта можно считать вестником. Вестник, вдохновляемый даймоном, «дает людям почувствовать сквозь образы искусства в широком смысле этого слова высшую правду и свет, льющиеся из миров иных». Поэтому читатель должен убедиться, что перед ним поэтвестник.

Даниил Андреев ставил перед собой осознанные мессианские и сакральные задачи — довести до людей весть о нависших над ними опасностях и дать каждому понимание его места во вселенской борьбе сил света и тьмы. Современная поэту литература подобных задач, подобного отношения к поэзии, впрочем, как и пушкинского «Цель поэзии — поэзия», ни понять, ни принять не могла. Но для Даниила Андреева безрелигиозного творчества не существовало. В его одухотворенном метаисторическом пространстве не только великие книги, но и общенациональные святыни, памятники — не символы, а живые, участвующие в исторических процессах высшие реальности. Символами для него скорее являются земные воплощения этих высших реальностей.

В 1937 году поэт был уже готов «ждать бесцельной гибели своей», храня «медный крест молчания», но то, что он пережил во Владимирской тюрьме, те «откровения», которые не давали ему спать на тюремных нарах, сказались на его мыслях о «долге поэта». Он задает вопросы:

Если назначено встретить конецСкоро — теперь — здесь, —Ради чего же этот прибойВсё возрастающих сил?И почему — в своевольных снахЗолото дум кипит…

В заключительном стихотворении цикла «Из маленькой комнаты» он продолжает эту тему:

…Гнетет невысказанный опыт,В ушах гудит нездешний топот,Не наш буран, не наша тишь…Пусть не вмещают ритмы дольниеТех сфер блистанье и величье:Прости мое косноязычьеИ отзвук правды в нем услышь.

Тема судьбы поэта — вестника, связанная с осмыслением предназначения и долга, проходит через все сочинения Даниила Андреева. Сочетание космогонического размаха его видений с автобиографической подлинностью утверждает его мистический мир в поэтической реальности.

В «Русских богах» авторское «я» определенно. Поэт говорит от собственного имени. Его жизнь — жизнь поэта — вестника, и все, что в ней происходит, приобретает мистически обусловленное значение. Говоря о Небесном Кремле и бездне, где есть «двойник России», Даниил Андреев определяет свою задачу — рассказать о них. Но повествуя об иных мирах, проходя по ним, рисуя мистическую подоплеку исторических событий, он все время говорит и о себе.

Рассказ его начинается с Кремля и собственного младенчества. Тогда в открытый для всех Кремль его приводила няня, и он «Копал песок, ладоши пачкая / Землею отчего Кремля». Здесь ему впервые открывается «весть». Вначале это предвестие, донесшееся вместе с колокольными звонами кремлевских храмов. Позже, когда ему не было еще пятнадцати (об этом событии он пишет и в «Розе Мира»), перед ним предстали «В единстве страшном и блистающем… / Гремящие века России». Ему открылся такой «ослепляющий, непостижимый мир», что, признается он, «потребовалось свыше трех десятилетий… чтобы пучина приоткрывшегося… была правильно понята и объяснена». Эти трудно выразимые словом видения можно пытаться передать лишь языком поэзии:

Я слышал, как цветут поверияПод сводом теремов дремучихИ как поет в крылатых тучахСеребролитный звон церквей,Как из‑под грузных плит империиДух воли свищет пламенами…

«Русские боги» разворачивают перед нами то, что открывалось поэту в его жизни, которая оказалась неотрывна от этих видений. Собственный образ — образ поэта — вестника — и определяет движение его мистического эпоса.

За каждым стихотворением первой главы, «Русских богов» как пережитое встают «святые камни» столицы, ее великие символы. И Кремль, и храм Христа Спасителя были Даниилу Андрееву родными с младенчества. МХАТ, ставивший пьесы его отца, актеры, которые дружили с ним, бывали в доме Добровых, зал Консерватории, куда он приходил множество раз с самыми близкими друзьями, библиотека в Доме Пашкова, обсерватория, помнящая его увлечение астрономией, — неотрывны от биографии.

Во второй главе, в поэме «Симфония городского дня», Москва «святых камней» превращается в «задуманный демоном град миродержца», становится «Угрюмыми чарами темной подмены, / Тюрьмой человека — творца и раба». «Подмена» — вот одно из ключевых слов, передающих понимание Даниилом Андреевым совершающегося.

То, что происходит в Москве в эпоху «великой реконструкции», оказывается неотрывным от сражения Гения, ведущего к Последнему Риму Москву и страну, с богоборственными силами. Поэтому «созидающий дух… борим инспирацией двух», и его «Мечты отливаются в формы / Великой и страшной страны». Даниил Андреев видит в этой борьбе и себя «в тишине полночных книг», «у мирной лампы», чтобы