Лев Вершинин - Россия, которую мы догоняем Страница 34

Все это, однако, не тема данной беседы, а важно для нас только то, что вера эта была традиционно очень привязана к конкретному месту (что и ясно, ведь религия-то была племенная), и предполагала обязательное — не в этом поколении, так в следующем, — возвращение в земли, считавшиеся святыми, туда, где вера началась. Молились и мечтали многие, решались мало кто и до поры до времени редко. Хотя кое-кто ехал. Благо, и турки, владевшие бывшими землями Иудеи, и арабы, там обитавшие (в немалой части, кстати, потомки того же племени, только принявшие ислам), набожных людей, в общем, привечали и намеренных насилий не чинили. Тем паче, что селились новички в городах, где арабы жить не любили, да еще и владели полезными ремеслами. При этом как отдельный народ никто их не воспринимал, да и сами они тоже полагали себя не народом, а конфессией, служащей единственно правильному Единому Богу, против чего местные, чтящие Коран, где «йехуди» названы Народом Книги, опять-таки ничего против не имели. Вот так к 1880 году и сложилась в Святой Земле иудейская община, — не слишком большая (примерно 5 % от населения пашалыка) и очень, даже очень-очень религиозная. Были это в основном сефарды, евреи восточные, и в намного меньшей степени ашкеназы, выходцы из Европы, жили, полностью подчиняясь воле своих духовных наставников, между собой изрядно враждуя из-за разницы в богослужебных вопросах, но с соседями не ссорясь. Турки их ценили как исправных налогоплательщиков, арабы не обижали как приличных, никому не мешающих людей, — и аж до третьей четверти XIX века время для иудеев Палестины, можно сказать, застыло. В более же культурных местах типа Европы этот век, справедливо названный Веком Разума, оказался куда шустрее.

Время, собственно, было интересное. Вовсю рождались нации — в том самом, по Марксу-Ленину-Сталину, — понимании. Старые традиции ползли по швам, и еврейские общины (каhaлы) не были исключением. Если ранее смыслом жизни среднего иудея была молитва и труд, чтобы заработать на жизнь, то новые веяния порождали тягу к новой жизни. В Западной Европе начался процесс «эмансипации» — выход евреев за пределы узкого мирка в политическую, культурную и социальную жизнь государства. Кое-кто из этих «новых людей» порывал с иудаизмом резко и жестко, как тот же Маркс, кто-то соблюдал привычные правила жизни, но сами себя они считали обычными немцами, французами, англичанами и так далее. Правда, «Моисеева закона» (совсем атеистов было еще очень мало), но какая разница, если религию дедов они полагали чем-то типа милой, ни к чему не обязывающей традиции? Вот тут-то и начались казусы. До сих пор привычная, въевшаяся в подкорку формула «они, *censored*, Христа распяли», помноженная на «и кровь нашу пьют», объясняла все, смена религии, как правило, делала иудея христианином и автоматически (пусть не сразу) эмансипировала в общество. Но это все же было хотя и не исключением, но достаточной редкостью. Теперь, когда «эмансипированных» становилось все больше, они все чаще, к огромному своему удивлению, сталкивались с тем, что «своими» не становятся и даже принятие лютеранства или католицизма в новых условиях работает не так безошибочно, как раньше.

То есть то, что кто-то искренне считает себя, скажем, «немцем», уже не означало, что немцы его тоже признают таковым. И даже если официально, по закону, он как лояльный подданный располагает всеми правами, на уровне общества добиться признания становится все труднее. Это очень напрягало. Это вносило когнитивный диссонанс. Некоторые, особо к таким нюансам чуткие, начинали поиски себя. Примерно в это время, в середине века, появляются и первые теоретические труды, рассматривающие этот вопрос и в качестве рецепта обосновывающие желательность «возвращения всех иудеев к Сиону», где они могли бы спокойно молиться, пахать, сеять и кормить себя, как дальние предки, «плодами земли». А вслед за книгами появляются и «палестинофилы» — первые организации, от теории перешедшие к практике. Не стану перечислять ни имена, не названия книг, — незачем, а каждый, кому интересно, легко разыщет, — но никакой политикой здесь еще не пахло, и о государстве никто не заикался. В частности, по той причине, что по понятиям классического иудаизма государство евреям как бы и не нужно. Когда-то было, но, поскольку прогневали Бога, исчезло и возродиться должно не ранее Пришествия Машиаха, который сам за людей все сделает, прежде всего, восстановив Храм, без которого государство не имеет никакого смысла.

Так что сионизма пока еще никакого не было. И самого слова «сионизм» еще никто не знал, оно вообще возникло почти случайно и много позже, аж в 1890-м. Даже о «еврейском народе» в этническом смысле речи не было. Речь шла только о религиозной общине, которой есть смысл найти своей место под солнцем. Вернее, вернуться туда, откуда когда-то ушла, в Палестину, чтобы жить под властью лояльных турок, подальше от Европы, которая никогда не была так уж гостеприимна. Тем паче, что пустующих земель, пускай, в основном, и плохих, много. Особо подчеркивалось, что если все «свидетельствующие» соберутся вместе, то, вполне вероятно, тут-то и станет время придти долгожданному Машиаху. «Палестинофилы» по крохам собирали деньги на переезд и желающих переехать, но, — хотя помечтать о Сионе любили из поколения в поколение, — охотников делать сказку былью было немного. Традиционно-религиозные (а таковых все еще было большинство) слепо слушались мнения своих раввинов, раввинов же, людей со связями, положением и средствами, их статус на обжитом месте вполне устраивал. Основная часть считавших себя «эмансипированными» тем более никуда не стремилась. Бросать все и ехать неведомо куда, в сплошную дикость, на каторжный труд, опасались даже те, кому, казалось, терять было нечего. Жизнь бедноты в белорусских, малороссийских и бессарабских местечках была, конечно, не совсем человеческой, но все ж таки тут как-то уже приспособились, а там еще как выйдет, да и, опять-таки, святые мудрецы весьма не рекомендовали.

Первая волна эмиграции тронулась только в начале предпоследнего десятилетия ХIХ века, когда в Российской Империи после убийства царя начались известные сложности, о которых мы с вами однажды уже говорили. Позже историки нарекли это событие «Первой Алией», то есть, «Первым Возвращением» (вернее, если уж совсем точно, «восхождением», но это уже нюанс, в который углубляться не стану), однако на тот момент высоких слов не говорил никто. Просто, когда начали бить, самые мобильные, — одни пишут, что 7 — 10 тысяч, другие — что 13–15, а сколько точно, не знает никто, — наконец решились стронуться с мест. Кто-то, хоть сколько-то состоятельный, рванул в Америку, но основная масса (безусловно, во главе со своими мудрецами) побрела в Святую Землю. Где и осела, — большей частью в старых городах, кормясь привычными ремеслами, очень немногие — на фермочках, предоставленных обрадованными «палестинофилами». Народишко был смирный, молитвенный, свое место знающий, в связи с чем никаких трений с местными не возникло, а турки, как повелось, явлением новых рабочих рук на полупустынной земле были довольны, и время медлило стронуться с места. Новые ветры задули только через 25 лет, со «Второй Алией», но за эту четверть века очень многое изменилось.

Дело в том, что под конец Века Разума количество «эмансипированных», чувствовавших себя ни рыбой, ни мясом, выросло многократно. Кто-то терпел неприязнь спокойно, полагая (в общем, справедливо), что вековые предрассудки за 10–20 лет не переживешь, тем более что карьере эти предрассудки особо не мешали, но кому-то терпеть было и поперек души, и они начинали «искать себя», скажем так, от противного, возвращаясь к истокам. Но не к религиозным (современные ж, блин, люди!), а к истории, культуре, языку, в конце концов, — короче говоря, ко всему тому, что, помимо соблюдения обрядов, превращало их в общность. Идея носилась в воздухе, дело было лишь за человеком, способным сформулировать смутный общественный запрос, — и таким человеком стал Теодор (Беньямин-Зэев) Герцль. Фигура была масштабная, очень интересная, однако в рамках ликбеза для нас важно только то, что он, всю жизнь прожив человеком на 99 % эмансипированным, считал себя обычным немцем, — и только после знаменитого «дела Дрейфуса», что называется, прозрел. А прозрев, начал думать, как поступить, и конечным итогом раздумий стала книга «Еврейское государство», где теория, в которой нуждались многие, была наконец изложена четко и доступно.

Основной тезис, по сути, был один: «еврейский вопрос не является ни религиозным, ни экономическим, ни социальным, а только национальным». То есть евреи, заявлял он, не набор религиозных общин, а единый народ, волею судьбы утративший свой «национальный очаг» и всеми нелюбимый, поскольку никто не любит чужаков в доме. Таким образом, «народу без земли» следует подыскать «землю без народа», с помощью великих держав получить на нее право и заселить, покинув негостеприимную Европу. А уж потом, создав собственное государство (разумеется, «культурное, прогрессивное и цивилизованное»), как равный с равными, влиться в «сообщество европейских наций». Многое в этой книге, именуемой некоторыми Библией Сионизма, не совсем соответствовало истине, — например, автор плохо понимал, кто такие евреи вообще, считая таковыми только ашкеназов, «европейцев Моисеева закона», таких, каким был сам (о восточных евреях-сефардах он если что и слышал, то мало, а про эфиопских иудеев не знал вообще ничего). Но эти нюансы на тот момент ничего не определяли. Зато Герцль был с избытком наделен волей и даром убеждения. Всего за несколько лет (даже книга еще не было напечатана), он создал кружок единомышленников, раскинул сеть связей по всей Европе и пробил путь не только в кабинеты богатых евреев-благотворителей, помогавших деньгами «палестинофилам», вплоть до Ротшильда, но и в правительственные кулуары тех самых великих держав. А через год в Базеле состоялся и первый Всемирный Еврейский Конгресс, на котором была создана Всемирная Сионистская Организация. «Сионистская», — потому, что после долгих и трудных дебатов единственной площадкой, подходящей для строительства «национального дома» была признана Палестина.