Публикации на портале Rara Avis 2018-2019 - Владимир Сергеевич Березин Страница 35

В Ялте вокзала нет.

Но отчего не быть цветам? Цветам можно.

Эта история «хорошо сделанных людей» как бы говорит о вечности поэзии и чем-то похожа на истории поэта Вознесенского о миллионе алых роз и вечном — то есть, до смерти, ожидании возлюбленного.

Но жизнь, как говорится, жёстче. Вернее, поэзия жизни куда жёстче.

Ещё одна историю повышенной духовности — это история про художника Дюрера и его брата.

Жили Альбрехт Дюрер и его брат Альберт. А в семье было восемнадцать детей, и хоть некоторые из них уже отправились на небеса, оставшимся всё равно было очень голодно. Двое братьев хотели стать художниками, но решили бросить монетку, и в результате брат Альбрехт поехал учиться, а брат Альберт спустился в шахту и ну рубить уголёк в забое (или добывать золотую руду кайлом), чтобы оплатить обучение брата.

Спустя несколько лет знаменитый Альбрехт приехал домой. Накрыл стол, как водится и говорит:

— А теперь ты, братец, учись.

Тот и говорит:

— Да ты, брат, сошёл с ума совсем. У меня и пальцы теперь не гнутся. Конец, финита. Не быть мне художником.

И все заплакали, а Альбрехт Дюрер в память подвига своего брата нарисовал две руки, соединенные вместе и обращение к небесам.

Если вы думаете, что я придумал этот сюжет повышенной духовности, так нет. Не верите? А? Не верите?!

Вот вам — там много: братские дюровские руки.

Я для начала расскажу, как сделана эта история повышенной духовности.

Во-первых, у нас на русском языке есть не одна, а целых две биографии Дюрера в серии «Жизнь замечательных людей», но никто их, конечно, читать не хочет. Но даже из Википедии мы можем узнать, что Дюрер родился не в шахтёрской семье, а в семье ювелира. Детей, правда, там действительно было много и выжили, как часто тогда бывало даже в обеспеченных семья, не все. Альбрехт был третьим ребёнком и самым старшим из тех, что выжили — Ганса и Эндреса. Один стал художником, а другой ювелиром. Золотая жила в семейной истории присутствовала — но не в качестве детской работы, а потому что отец-ювелир взял её в разработку.

Были братья Дюреры в жизни пристроены, и вполне себе не бедны.

Более того, сам Альбрехт учился с детства в мастерской отца, а потом отправился в странствие, как настоящий подмастерье по тому обычаю.

Руки, молитвенно сложенные, Дюрер действительно нарисовал. Но не руки брата, а именно свои — говорят, что он рисовал по изображению в зеркале, а потом отразил вторую кисть относительно первой.

То, что «Руки молящегося» (набросок к так называемому Алтарю Геллера), признаны образцом китча, тоже написано в Википедии.

Это вообще много где написано.

Итак, не было ничего.

Нет, руки были. И великий Дюрер был, а вот соплей и жребия, кайла в руках брата — не было.

Но есть повышенная духовность, которая рвётся наружу.

И самое в ней страшное (для меня), что она — монстр, питающийся подлинными чувствами. Она вызывает сентиментальную слезу. Надо же, ради брата. А он… Обнял и прослезился. Умильно, на пучок зари они роняли слёзки три.

Дело ведь не в том, было ли семейство Дюреров состоятельным или нет. Пусть бы оно голодало, и всё такое. Но ловить изобретателей текстов повышенной духовности на неточностях — бессмысленный спорт. Это как рубить головы Змею Горынычу, не зная секрета их отрастания. Дело в том, что никто не хочет тренировать нюх на истории повышенной духовности, чтобы её избегать.

Барт писал как-то, что миф уже имеет право на существование просто по причине своего возникновения, поэтому мне просто интересно, из чего легенда сделана. Во всякое время она сделана из разных материалов. История про Маяковского соткана из советских представлений о людях, из какой-то цветочницы Анюты, которая в свою очередь обойдена профессором Дулиттлом, она сделана из представлений о том, как устроен «тот мир», и как в нём ведут себя аристократы, из лёгкой романтической пошлости, что в американских пособиях по возвышенному стилю любви зовётся romance. Одним словом, из того понимания красивой жизни советским обывателем.

А история про брата Дюрера сделана из отчаяния стареющих людей, которые начинают испытывать неуверенность в себе, из крика чеховского дяди Вани, что он мог быть Достоевским или Шопенгауэром, а теперь в отчаянии и зарапортовался.

Но я не стою на пути высоких чувств, как советовал нам другой классик.

Беда в том, что этой повышенной духовностью замещаются в голове моих сограждан подлинные чувства — радость, боль, вид облаков над морем, желание выпить водки, смех над анекдотом, сочинение стихотворений, жизнерадостная половая жизнь. Всё подминает под себя проклятый стиль повышенной духовности, потому что множество людей думают, что выпить водки с борщом не духовно, а руки брата Дюрера — духовно. Выдуманные панфиловцы пожирают, как людоеды, невыдуманных панфиловцев, тех, кто жил и умирал по-настоящему. В общем, побрызгайтесь духами «Красная Москва» и идите в класс.

Тут бы дать по башке тому, кто воспроизводит эти истории повышенной духовности, да нельзя.

Забьют сами любители возвышенного. Потому что эта выдуманная возвышенность, а не закаты в горах, запах земли по весне или горький запах осенних костров, для них — якорь в жизни. Истории про повышенную духовность для них — последний окоп. И вот мой соотечественник приходит на платный сеанс обретения уверенности в себе, и ему рассказывают эту историю, а он пересказывает её другим.

А я сам — что? Да я с моим народом, где он к несчастью. Сам не лучше прочих любителей повышенной духовности — только ещё сопротивляюсь. Отступаю, отстреливаясь. Держусь за надежду, что сложность и нелепость мира более красива, чем нравоучительная сказка.

23.04.2018

​Разноцветное (рецензия на книгу Ганина о Гражданской войне)

Ганин А. Семь «почему» российской Гражданской войны. — М.: «Пятый Рим», 2018. — 864 с.

Во-первых, надо сказать, что с историей Гражданской войны нам не очень повезло — в полном соответствии с той мыслью, что история пишется победителями, в СССР начали издавать Историю Гражданской войны и иностранной интервенции, а потом вдруг оказалось, что половина персонажей — враги народа пуще тех врагов, против которых они боролись. В общем, дело это застопорилось, а мемуары тех врагов,