Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6446 ( № 3 2014) Страница 38

Тема подозрительности занимает важное место в рассказах писателя. Все подозревают всех в мошенничестве, воровстве, обмане, хитрости. Невероятная бедность, отсутствие элементарных вещей, постоянное желание что-то достать, получить вне ставших постоянными очередей, конечно, способствовали этому. У героев нет нормальной обуви – отсюда ситуация с потерей галоши, нет ни сапог, ни карандашей, рваная одежда, не хватает ткани для портянок или простыней. Всё это обостряет значимость вещного мира.

Но не это на самом деле мучает писателя и его героев, а именно неуважительное отношение к человеку и его запросам. В рассказе «Галоша» наивный тон речей рассказчика (сказовая манера повествования) помогает увидеть, насколько мал человек перед таким небольшим начальником, как управдом или заведующий складом забытых вещей. Галоша на шкафу в конце произведения становится символом победы вещи над человеком, её возвышения над ним.

В рассказах Зощенко появляется и своя «земля обетованная» – Америка, да и всякая заграница. «Говорят, граждане, в Америке бани отличные» – так начинается рассказ «Баня». Чем же они хороши, по мысли рассказчика? Он думает, что только совершенством быта. «Помоется этот американец, назад придёт, а ему чистое бельё подают – стираное и глаженое. Портянки небось белее снега. Подштанники зашиты, залатаны. Житьишко!»

Герою кажется, что если есть портянки «белее снега» – жить можно. Но ход рассказа «Баня» рисует нам не столько бытовые неурядицы, сколько взаимное неуважение людей. Начальство бани, опасаясь, что «каждый гражданин настрижёт верё­вок – польт не напасёшься», ввело два номерка и не подумало, куда их деть голому человеку. Это создаёт комическую ситуацию. Но вот ещё один эпизод. Герой привязал номерки к ногам. «Номерки теперича по ногам хлопают. Ходить скучно. А ходить надо». Выделим здесь слово «скучно». Вот эпизод из другого рассказа: «Инвалид – брык на пол и лежит. Скучает». Это из «Нервных людей». «Батюшки светы! Хоть караул кричи. Смотреть на такое зрелище грустно» – это уже из рассказа «Электрификация». И скучно, и грустно[?] Почему простые герои Зощенко говорят языком трагического русского поэта? Потому что в глубине души они страдают от того же, от чего и самые образованные герои русской литературы XIX века: от несовершенства мира, от неуважения друг к другу, от взаимонепонимания. Это и делает рассказы столь значительными.

Герои писателя не способны понять это. Им кажется, что мир плох, потому что быт плох. Но кроме быта есть ещё и бытие – осмысленная жизнь. Их мучения из-за отсутствия цели существования. Они могут стать «жертвами революции» только потому, что случайно попали на дорогу истории. Могут невзлюбить Пушкина, потому что имели несчастье поселиться в квартире, в которой когда-то жил великий поэт, и теперь там будет музей.

Даже война в их мире приобретает пародийный оттенок («Нервные люди»). Перед нами и малая гражданская война на коммунальной кухне, и малый негероический эпос, разгоревшийся вокруг «яблока раздора» нового времени, – ёжика, который нужен, чтобы чистить примус. А примус в нашем сознании немедленно ассоциируется с образом кота Бегемота. По сути, Булгаков писал о том же: о противоречиях мира и человека – но у Зощенко эта тема полностью растворена в бытовых подробностях, а у Булгакова сгущена в библейских сценах.

Ёжик в рассказе намертво прирос к Дарье Петровне и её мужу. Вот приходит «жиличка, Дарья Петровна Кобылина, чей ёжик… Муж, Иван Степаныч Кобылин, чей ёжик, на шум является». Неграмотное «чей ёжик» прекрасно работает в контексте рассказа. У этих людей за душой действительно нет ничего, кроме ёжика.

Очень интересна тема амбициозности героев Зощенко, снова восходящая к традициям Достоевского. Амбициозность – это стремление быть ничем не хуже других, признак неуверенности, малости человека в мире. В рассказе «Баня» герой говорит: «Ищу шайку. Гляжу, один гражданин в трёх шайках моется. В одной стоит, в другой башку мылит, а третью левой рукой придерживает, чтоб не спёрли». Зачем этому человеку три шайки? Амбиция. Я сумел их добыть, а ты нет. Я выше тебя.

А вот в «Аристократке»: «А я этаким гусем, этаким буржуем нерезаным вьюсь вокруг неё и предлагаю: – Ежели, говорю, вам охота скушать одно пирожное, то не стесняйтесь. Я заплачу». – «А хозяин держится индифферентно – ваньку валяет». То есть и хозяин держится амбициозно, с вызовом, не даёт себя унизить. Далее следует расплата за неуместную амбицию, проявленную героем. Всё это похоже на расплату Якова Петровича Голядкина в «Двойнике» Достоевского.

Игра слов создаёт комический эффект. Инвалид Гаврилыч в пылу боя кричит: «Мне… сейчас всю амбицию в кровь разбили». То есть разбили ему лицо, на котором обычно и написано амбициозное выражение.

Само слово «нервные» в названии рассказа можно заменить на амбициозные. Иван Степаныч, чей ёжик, работает в кооперации и считает себя выше других жильцов: «Я, говорит, ну, ровно слон работаю за тридцать два рубля с копейками в кооперации, улыбаюсь, говорит, покупателям и колбасу им отвешиваю, и из этого, говорит, на трудовые гроши ёжики себе покупаю, и нипочём то есть не разрешу постороннему чужому персоналу этими ёжиками воспользоваться».

Именно амбициозность заставляет его говорить языком, в котором перемешаны разговорная лексика с канцеляризмами. В самом последнем предложении рассказа мы видим ещё одного амбициозного человека: «А нарсудья тоже нервный такой мужчина попался – прописал ижицу».

Конечно, говоря о рассказах Зощенко, необходимо раскрывать понятие сказа, сатирические, комические нотки, мастерскую игру со словом. Но нас особенно интересует, что делает эти рассказы настоящей литературой. Думается, именно тема несовершенства мира, несовершенства, которое смутно угадывается героем-рассказчиком. Иногда этот герой проговаривается: «Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за указание». Но приходится извиняться, потому что для массового человека именно в деньгах, в вещах, в том, что можно взять, забрать, присвоить.

Мечта о жизни, наполненной смыслом, о высоких целях, о взаимопонимании и уважении к человеку сбли­жает Зощенко с лучшими русскими писателями.

Теги: литература в школе

Детский сад и «Капитал» Маркса

Фото: Максим СМАГИН

Однажды в поезде "Адлер-Москва" моя попутчица, двенадцатилетняя девочка, маялась с книжкой Пушкина «Дубровский». В школе задали читать на лето – а как читать, если такая трудная книжка! «Ску-учно! Непоня-атно!» – тянула девочка, взывая к милосердию мамы. «Раз задали – читай», – размеренно отвечала мама, разгадывая сканворд.

Мне тоже делать было особо нечего. Я взяла у девочки несчастного «Дубровского» и стала читать вслух ей и своей семилетней дочери. Произошло нечто предсказуемое: они обе слушали. Причём – поскольку семилетней девочке читали регулярно, а двенадцатилетней, кажется, не читали очень давно – слушали они на примерно одинаковом уровне понимания. Книжка оказалась вовсе не скучной, и устаревшие слова почти не мешали. Иногда по ходу чтения я останавливалась и разъясняла то или иное слово, которое мне казалось важным. А некоторые слова не разъясняла, потому что текст оставался в целом понятным, и комментарий загромождал бы чтение, и, наконец, потому, что мне в детстве тоже не всё разъясняли и где-то должна включаться языковая интуиция[?]

Так или иначе, обе девочки – на своём, на детском уровне – вполне понимали пушкинский текст. На сцене разгрома усадьбы Дубровских завязался разговор о том, почему крестьяне «так странно себя ведут» – одновременно жестоко и сострадательно, – и разговор этот, помнится, даже не был инициирован мной. Хотя и в моей инициативе ничего плохого бы не было.

Здесь необходимо сказать: я не учитель литературы. Я понятия не имею, каковы методические указания и что должен учитель говорить детям о «Дубровском». Я просто люблю Пушкина, просто люблю читать вслух и обсуждать прочитанное. Этого нередко хватает для того, чтобы дети заинтересованно слушали и в общих чертах понимали то, что до этого им казалось скучным, непонятным и ненужным. Своей дочери я так прочла «Повести Белкина» и «Олесю» Куприна. Точнее, «Олесю» и «Барышню-крестьянку» я только начала – дочитывала она сама, с моим побуждением, но по собственной воле. Текст понравился настолько, что перестал казаться чрезмерно сложным. Снять этот страх перед сложностью и есть родительская задача. Хотя что значит – задача? Её можете задать себе только вы сами, если вам не всё равно, как предпочитает проводить время ваш ребёнок: за книгой, телевизором или игровой приставкой.

Школа? С учителем может повезти. А может и не повезти. В подготовительной группе детского сада воспитательница пыталась отбирать у моей дочери книжки, а когда та принесла в группу толстый том осеевской «Динки», воспитательница заявила мне звенящим от негодования голосом, что я лишаю ребёнка детства и что «вы бы ей ещё «Капитал» Маркса дали». Она была, в общем-то, неплохая женщина, наша воспитательница. Но она видела во мне мамашу, которая гробит детство ребёнка в угоду своему честолюбию, и никогда не смогла бы понять, что «Динку» моя шестилетняя дочь прочитала два раза и потащила в сад исключительно по собственному почину: мне даже не особенно нравится эта книжка, и попала она к нам почти случайно. Вам не стоит рассчитывать, что учителя и воспитатели вложат в вашего ребёнка то, что вы хотите в нём видеть. Вы можете сами задаться этим вопросом и делать в этом направлении маленькие упорные шажки. Без всякой гарантии – и всё же с надеждой на успех.