Энтони Берджесс - Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса Страница 39

— Я еще не знаю. Но надеюсь понять, когда выйду на пенсию. Но кажется мне, что невозможно взвешивать, когда одна чаша весов в одном мире, а вторая — в другом. И тут я покидаю компанию Бога. Ну не на самом деле, вот что я хочу сказать, потому что мало про Него знаю, кроме того, как его представляют в церкви или в воскресных школах и в этих фильмах Сесила Б. Милля[74], и прочая дуристика. Нет, людей надо учить, вот как я это вижу, учить и учить, здесь и сейчас. Тогда каждый из нас — немного Бог. Вот что такое Бог, возможно. Просто — все мы.

Конечно, что уж такого необычного в том, чтобы слушать рэкетира, рассуждающего о теологии в грязной китайской столовке на Багис-стрит в Сингапуре? Любимый писатель Лена явил нам чудесный образ, однако извращенный или непонятый образ, который можно увидеть на картонке под пивной кружкой, образ скрытый, словно ребус в календаре с обнаженкой, образ этот мог оказаться липким пятном на пивном бокале, просвечивать красным в раненой бутылке.

Его рассуждения о Боге возбудили во мне алчбу по стране шлюх, по кораблю, который не отчалит до рассвета. Я предложил пойти в одно знакомое мне кабаре и посидеть там с китайскими хозяюшками под приглушенным светом разукрашенных ламп. Покусывая мундштук, я подумал, как несносны китаянки, плоскогрудые и тонкорукие, с кукольными челками и фарфоровыми улыбками, якобы предлагавшими нечто отличное от — от чего? От англичанок? Но я никогда не спал с англичанкой. К тому же англичанка, думал я, должна быть точно такой же, потому что все они одинаковы. И потом я с неприязнью подумал о девушке, с которой я однажды спал, предположительно — судя по ее энкликтикам — отсюда же или северней, которая сказал мне: «Мистер Денхэм, вы кончили слишком быстро-ла. Вы очень тяжелый-ла». К черту женщин.

— Я так не думаю, — сказал Лен. — Может и есть иной мир для мужчин, но не думаю, что он может быть для женщин.

Вздрогнув, я сообразил, что проклял их слишком громко.

— Послушайте, это смешно, но вы, вероятно, помните, как рассказывали, когда мы встретились в Коломбо, — сказал Лен, — рассказывали о том, что случилось с вами в Лондоне. Я много об этом думал, как ни странно, хотя это не мое дело, правда же, но мы выпивали вместе, и это сделало вас моим товарищем, и в любом случае это вопрос справедливости.

— Да? — откликнулся я.

— Вы заплатили аванс, а она просто ушла, через ванную или еще как. Я забыл, как именно это случилось. Кажется, там была спальня с другой стороны. Так вот, правильно ли было хотеть такую женщину и платить ей за это? Это ни то ни се, это не вопрос добра и зла. Этика, — сказал Лен горестно, — возможно тут ни при чем. Это я приберегу для жизни, когда уйду на пенсию. Но то же самое случилось с одним из наших.

— Наших?

— Да, да, — нетерпеливо продолжил Лен. — об этом немного сложно говорить, правда же. Просто поверьте, что это был один из наших, и дело с концом. Итак, он встретил ее на углу Хэмпстед-роуд и Роберт-стрит, или Уильям-роуд, или где-то, впрочем, один Бог знает, почему она там оказалась, хотя возможно Он и не знает, и это тоже запас для жизни на пенсии — и казалось, что она в порядке, только говорила немного хлестко, как он выразился, и они пошли в гостиницу недалеко от Юстонского вокзала. И вот она попросила пять фунтов аванса и ушла в ванную подготовиться, как он подумал, ну почему всякая женщина должна готовиться в ванной или где там, опять же один Бог знает. Ну ладно, он был там, совершенно голый, как он выразился, и ждал, а потом слез с кровати и обнаружил, что ванная заперта. Она сбежала, пять фунтов — тю-тю, и этому из наших это не понравилось. Он потом упоминал о случившемся со смехом, хотя, как вы понимаете, ему было не до смеха. Пять никеров это все-таки пять никеров, как он выразился, на только ему понятном языке, фигурально выражаясь. Я все время думал об этом, не ожидая, что встречу вас снова, и мне казалось, что неправильно, если бы ей это сошло. Может, это была та же самая женщина, что и ваша. Хотя в наши дни вроде бы все ищут халяву, никакого чувства справедливости.

Лен попросил еще воды. Не задумываясь, я сказал:

— За мой счет.

— Хорошо, — согласился Лен, — но только воду, и все. Ну так вот, мы караулили втроем, включая того, кто готов был заплатить пять фунтов напрасно. Мы ждали четыре вечера, напарники предложили сдаться, потому что теряем время, но речь шла о правосудии. Я прибегнул к крепким выражениям, как вы можете догадаться, и они согласились еще на один вечер. Мы действительно продежурили еще вечер и увидели ее где-то вблизи Драммонд-стрит. Я могу даже точно сказать, когда это произошло. За две ночи до того, как я вылетел сюда. Это как раз неделю назад.

— И что вы сделали?

— Что мы сделали? Ну, один из наших сказал, что ему достаточно получить назад свои пять фунтов. Но я сказал, это будет неправильно. Это просто будет отрицанием отрицания. А здесь проблема наказания. Так что мы посадили ее в машину и отвезли в офис.

— Какой офис?

— Это не совсем офис, но мы так его называем. Как-то надо же назвать, ясное дело. Мы добрались туда и рассказали ей, что собираемся сделать. Она заплакала и сказала, что делает то, что делает, из-за своего сожителя. Если бы он с самого начала все сделал правильно, говорит, ничего бы этого не случилось. Мы спросили ее, чем он занимается, она ответила, что он наборщик, но мы ей, конечно же, не поверили. Если бы я до него добрался, то и он бы понес наказание, потому что, я думаю, нет большего преступления, чем жить за счет женщины. Так что я рассказал ей, что мы с ней сделаем, сделаем без какого-либо пристрастия к кому-либо, и что это только вопрос правосудия. Тогда она сменила тон, надо отдать ей должное. Я никогда не слышал подобной брани ни от одной из женщин, и, что еще хуже, брань ее была изысканна. И тогда мы ее наказали.

— Как?

— Вряд ли вам интересно. Ничего серьезного. Я хочу сказать, это было бы неправильно. Долговременные повреждения нужны только для серьезных случаев. И вам не следует задавать этот вопрос, в любом случае, потому что тут дело в правосудии, и все тут, а не как оно было отправлено. Это дело требовало чего-то деликатного и сурового, такого, чтобы на всю жизнь запомнилось, но такого, чтобы зажило до смерти. Достаточно долгое, тем не менее, чтобы держать их подальше от проделок, хоть чуть-чуть. Так что, поскольку, каким-то образом, вы мой товарищ, можно сказать, что мы тоже получили немного личного удовлетворения от совершенного правосудия.

— Да, да, довольно ваших чертовых теорий.

Казалось, Лен был уязвлен.

— И что вы сделали потом? — спросил я. — Куда вы ее дели? Как сильно вы ее избили? Вы, самодовольный подсвинок, — сказал я, — возомнивший себя Богом.

— Нет необходимости выражаться таким образом, — ответил Лен с достоинством, но вспыхнув угрожающе, как улица за окном. — Вам бы надо сдерживать эмоции в случае подобных вещей. И вы сказали «довольно теорий». Но только теория что-нибудь да значит.

— Я думаю, что знаю эту женщину, — сказал я. — Совершенно уверен, что знаю.

— Я бы удивился, если бы не знали, — заметил Лен. — Это могла быть та самая женщина, которая сыграла с вами ту шутку. И если правда хотите знать, добавил он — мы дали ей бренди, и один из наших посадил ее в машину и довез почти по адресу, который она указала. Где-то недалеко от Баронс-Корт или Эрлс-Корт. Я забыл, где конкретно. И у нее немного шла кровь изо рта. Пара зубов — такое же наказание, как любое другое. Она плакала всю дорогу домой, сказал один из наших.

— А как, — спросил я, Денхэм, пухлый бизнесмен среднего возраста, ставший опасным, — вы отнесетесь к тому, что вам самому выбьют пару зубов?

Лен удивленно покачал головой.

— Не понимаю, почему вы хотите это сделать, — сказал он. — Я ведь не сделал ничего плохого. Я просто восстановил равновесие, и все тут. А если вы выбьете мне зубы, то я должен буду что-то подобное сделать с вами. А потом — вы, и так будет продолжаться долго. Но я не позволю. И вам надо бы поучиться правосудию. Насколько я понимаю вы все еще приятель мне. И неправильно говорить со мной в таком тоне, как вы сейчас, вот. Так что давайте просто все забудем, я думаю, это будет лучше всего. Мне все равно пора уходить, но не подумайте, что я ухожу, потому что вы меня гоните. То, что вы сказали, это не слова товарища, но я пожму вам руку, чтобы показать, что не держу на вас зла.

— Идите, уже идите, — сказал я. — Убирайтесь. С глаз моих долой.

— Не следовало вам этого говорить, — сказал Лен. — Я подожду пару минут только для того, чтобы показать вам, что не подчиняюсь приказам.

Он выждал пару минут, в глазах его горел огонь правосудия, а я просто сидел там, отвечая таким же огненным взглядом. Потом он кивнул, встал, заплатил у кассы, постоял минуту в дверях, за которыми шумела жаркая Багис-стрит. Теперь он был похож на того, кто у Эль Греко размахивал хлыстом, а не на того с корзиной на голове, кого карал этот хлыст. Очевидно, думал я, что корзина пуста, вес просто не ощущался. Потом Лен, этот бич заблудшего человечества, еще раз кивнул и ушел. И больше я его никогда не видел.