Michael Berg - Веревочная лестница Страница 39

Аналитической слой монографии куда менее убедителен: краткие сообщения по ходу текста дополняются скупыми интервью, а основная аналитическая часть включена почему-то в третий, еще не изданный том. По мнению автора, в некий исторический момент в массовом порядке начинают появляться уже знакомые «пассионарии», происходит активное брожение умов и поиск новых идей, форм, прежде всего именно в искусстве. Но спустя восемь—десять лет после возникновения новаторских художественных течений набирают максимальную силу аналогичные процессы в обществе в целом. Так, именно модернизм, возникший в 1890-х, по мнению Крусанова, послужил предвестником революции 1905 года, а возникновение русского авангарда в 1907–1908 годах предупредило грядущие катаклизмы 1917-го. Свою схему автор готов распространить и на более поздние периоды: рок-н-ролльный всплеск конца 50-х — студенческие революции 1968-го, а наша перестройка, получается, может быть выведена из постмодернистских и концептуалистских поисков конца 70-х — начала 80-х.

Но книга Крусанова, подчас похожая на сборник военных сводок с линии фронта, интересна не своими подчас спорными историософскими выводами, а тщательным и кропотливым подбором газетного и мемуарного материала, способного породить самые разнообразные соображения. В том числе и по поводу эстетических вкусов, которые в дореволюционной России развивались вполне синхронно западным течениям в искусстве, а особый путь обеспечивался лишь оригинальностью произведений русских художников и поэтов. И сформировавшийся у нас в советскую эпоху ущербный взгляд на искусство (в виде конгломерата идей просвещения и воспитания, натужного психологизма и рационализма, увы, впитавшегося, как говорят в таких случаях, с молоком матери не одним поколением советских людей и ставшего гигантским инкубатором пассеизма) оказывается подтверждением не столько мощного предвидения передвижников, сколько насилия, которому подверглось отнюдь не одно искусство. Зато книга Андрея Крусанова «Русский авангард» способна оживить надежду, артикулируемую примерно так: если русское искусство будет развиваться без ревнивого покровительства государства, то рано или поздно оно опять вернет уважение и интерес к тому, что в России дается труднее всего прочего, — к современной жизни.

1997

«История болезни как беллетристика»

В Петербурге в серии «Библиотека аналитической психологии» впервые на русском языке опубликованы две работы крупнейшего современного американского психоаналитика Джеймса Хиллмана «Архетипическая психология» и «Исцеляющий вымысел».

Интерес постсоветского человека к психоанализу является вполне естественной реакцией на многолетнее и почти исключительное внимание советского общества только к коллективному. Маятник качнулся в обратную сторону, повышенное внимание индивида к себе, к своей душе, к рациональным и иррациональным мотивам своих поступков тут же выразилось в появлении множества изданий различного толка — по оккультизму, мистике, парапсихологии и, конечно, психоаналитической психологии.

Но российский роман с психоанализом носит пока чисто платонический характер, психоанализ рассматривается у нас как теория, в то время как на Западе, и прежде всего в Америке, психоанализ давно рутинная практика и прибыльный бизнес. Психотерапевт — это священник XX века, ему средний американец исповедуется, используя врача в качестве мусорной корзины, куда — в поисках бездн подсознания — периодически сбрасывает содержимое своего сознания, после чего врач выписывает пациенту чек. Для многих психотерапевт — собеседник за деньги, что-то вроде проститутки — только не для тела, а для души. Для переимчивой постперестроечной России образ психоаналитика — это нечто недоступное, из разряда ненужной роскоши, и вряд ли он скоро станет столь же привычной фигурой нашего общества, как гаишник или стоматолог.

Джеймс Хиллман — ученик и последователь Карла Густава Юнга, автор 25 книг, лауреат престижной Пулитцеровской премии. Но одновременно доктор Хиллман — юнгианский диссидент, ниспровергатель многих положений аналитической психологии, культуролог и критик, блестящий лектор, один из основателей архетипической психологии.

Американский поэт Роберт Блай назвал Джеймса Хиллмана самым живым и оригинальным психологом Америки со времен Уильяма Джемса. По мнению главного редактора серии «Библиотека аналитической психологии» Валерия Зеленского, в современной психологии нет аналитика более выдающегося и одновременно более провокативного и парадоксального, чем доктор Хиллман. Подростком он отправился в путешествие и автостопом исколесил всю Америку и Мексику. Затем решил объехать весь мир, но по дороге «почувствовал себя недостаточно зрелым» и остановился в Цюрихе, чтобы учиться у Юнга. Здесь в 1955 году Хиллман сделался практикующим психотерапевтом, а через четыре года возглавил институт Юнга в Цюрихе, оставаясь на должности директора и после смерти мэтра (в 1961-м) вплоть до 1978 года.

Главным героем его книги «Исцеляющий вымысел» является сам психоанализ. Будучи глубоко убежденным, что роль психотерапии сегодня должна быть подвергнута серьезному пересмотру и во многом преображена, Хиллман-автор все время задается вопросом: «Чего же хочет душа?» и с присущим ему юмором, от которого содрогаются тысячи психотерапевтов Новой Англии, отвечает: «Душа хочет вымысла, способного исцелять».

Обращаясь к трудам трех великих зачинателей глубинной психологии — Фрейда, Юнга и Адлера, автор внимательно исследует такие понятия, как «история болезни», «активное воображение» и «чувство неполноценности». Разбор конкретного клинического материала позволяет Хиллману установить, что душа исцеляется, рассказывая о себе «более замечательную историю». Вымысел в данном случае выступает в качестве «растворителя» прежней системы верований, удерживающих душу взаперти в мучительной болезненной безысходности.

Не случайно уже первая глава книги Хиллмана, имеющая провокативное название «История болезни как беллетристика», начинается с цитаты из интервью Фрейда 1934 года, в котором знаменитый венский аналитик утверждал, что он всю жизнь мечтал быть не врачом, а писателем. Полагая, что его книги в большей мере напоминают художественные произведения, чем научные труды по патологии, он с удовлетворением констатировал: «Мне удалось обходным путем прийти к своей цели и осуществить мечту — остаться писателем, сохраняя видимость, что я врач».

Кто кого лечит, ставит вопрос Джеймс Хиллман — врач пациента или пациент врача, чем отличается переход от психического здоровья к психической болезни? Сужением понимания, отвечает Хиллман, полагая, что лечение состоит в устранении узости, буквализма понимания.

Хиллман пришел к выводу, что истории болезни имеют различные литературные стили и могут быть написаны в различных литературных жанрах. Причем над созданием истории болезни (или терапевтического вымысла) трудятся два автора — пациент и врач, хотя окончательную форму этому произведению придает только один из них. Оба автора порой настолько увлекаются своей историей, что их сотрудничество может принять форму двойной навязчивой идеи (folie a deux), которая свидетельствует о преобладании сюжета над волей персонажей.

«Исцеляющий вымысел» — не только рецепт, но и путь, который пролегает между историей болезни и историей души. Психологии, полагает доктор Хиллман, следовало бы обратиться непосредственно к литературе, чем пользоваться ею, не подозревая об этом. Те, кто занимается литературой, видят психологию в литературе. Джеймс Хиллман призывает разглядеть литературу в психологии, не боясь, что это может отпугнуть тех пациентов, которые хотят видеть в психологии прежде всего науку.

1997

ЗАГАДКИ И ТАЙНЫ «ТИХОГО ДОНА»

Так называется первый том исследований об авторстве «Тихого Дона», выпущенный самарским издательством «P.S. пресс». Подзаголовок сборника — «Итоги независимых исследований текста романа 1974–1994». В него вошли не только скандально известные, но и новые работы на эту щекотливую тему: несколько статей А. Солженицына, «Стремя “Тихого Дона”» И. Медведевой-Томашевской, «“Тихий Дон” против Шолохова» З. Бар-Селла, «О скандинавской версии авторства “Тихого Дона”» Л. Аксеновой (Сова), Е. Вертеля и «К истокам “Тихого Дона”» А. и С. Макаровых.

Два пушкинских высказывания о роли поэта представляются границами пространства, внутри которого можно разместить все исследования об авторстве «Тихого Дона», вошедшие в этот сборник. Верхняя граница — «гений и злодейство — две вещи несовместные», нижняя — «и меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он». Однако, имея в виду, что речь идет о Шолохове, сумму этих высказываний можно представить в виде формулы более набоковской, нежели пушкинской, — гений и пошлость несоединимы. По крайней мере — добавим от себя — в эстетике психологической эпопеи, в которой и был создан этот роман.