Леонид Владимиров - Советский космический блеф Страница 4

Столь энергичная деятельность молодого конструктора увенчалась важным успехом: 31 октября 1933 года появился правительственный декрет о слиянии ГИРД с Ленинградской Газодинамической лабораторией (ГДЛ) и образовании на их базе Реактивного научно-исследовательского института. Значение этого события в советской действительности громадно: из группы «самозванцев», самодеятельных и подозрительных энтузиастов, ГИРД превратился в государственное учреждение, да еще входящее в военное ведомство. Сразу же появилось штатное расписание, высокие оклады и даже воинские звания. Чтобы понять, насколько круто изменилось положение «группы инженеров, работающих даром», приведем в пример самого Королева: назначенный 9 ноября заместителем начальника института, он сходу получил звание дивизионного инженера, соответствующее генеральскому!

Но тут же выяснилось, что быть администратором, сидеть в кабинете и носить генеральскую форму Королев не собирался. Не во имя карьеры добивался он организации института. К настороженному удивлению начальства и сослуживцев, Королев снял с гимнастерки знаки различия и отказался от кабинета и секретарши. Он с головой окунулся в проектирование сразу двух объектов — ракеты и планера с жидкотопливным ракетным двигателем. Ракета, дальность полета которой должна была равняться 48,3 км, поднялась в воздух к началу 1939 года. А планер с ракетным ускорителем полета взлетел в 1940 году, но Королев при этих испытаниях не присутствовал, так как… находился за решеткой.

Скажем сразу: Сергею Королеву невероятно, фантастически повезло. Ведь буквально все сколько-нибудь значительные сотрудники ракетного научно-исследовательского института были в 1937–38 годах физически уничтожены. В кровавой пучине расстрелов погибли и люди, в то время несравненно более заслуженные и известные, чем Королев, — например, другой заместитель начальника того же института, автор советских реактивных снарядов, прозванных в годы войны «Катюшами», — Георгий Лангемак. Лангемака расстреляли вместе со всей его конструкторской группой, за исключением одного инженера — А. Г. Костикова. Под руководством этого Костикова шло изготовление разработанных Лангемаком «Катюш». Когда в 1941 году вспыхнула война и «Катюши» оказались эффективным оружием, Костикова наградили самыми высшим наградами, а потом… расстреляли.

Итак, подавляющее большинство сотрудников ракетного института во главе с его начальником Иваном Клейменовым и заместителем Георгием Лангемаком — расстреляны, а Сергей Королев «только» арестован. Как это объяснить?

В Москве я слышал много толков на эту тему. Люди, не любившие Королева, завидовавшие ему (среди них, как ни странно, один из бывших сотрудников того же института, по возрасту старше Королева и так же, как и Королев, спасшийся), бросали какие-то неясные обвинения. Они говорили, что Королев, дескать, должен был погибнуть одним из первых, потому что теснее всех был связан с Тухачевским, а после июля 1937 года, когда Тухачевский и другие высшие военачальники были внезапно расстреляны, слово «Тухачевский» стало синонимом слова «смерть». И если Королев не погиб в числе первых, — говорили эти люди, — если он отделался арестом и провел в сравнительно комфортабельном заключении «всего» шесть лет, то тут, мол, что-то нечисто; может быть, он сотрудничал с органами безопасности и предавал других.

Таким «логическим построениям» я верить не склонен. Гамлетовское «в этом безумии есть своя система» не подходит к анализу сталинского террора 1937–38 годов. В те годы царил полный, не имеющий никаких параллелей в истории, произвол, и жизнь человека определялась сцеплением самых невероятных случайностей. Известно, что после самых страшных эпидемий чумы всегда оставались люди, прожившие всю эпидемию в самом опасном месте, соприкасавшиеся с сотнями больных — и все же не заболевшие. Автор этих строк провел в сталинских тюрьмах и лагерях чуть меньше Королева — пять с половиной лет — и знает по собственному опыту, как дикие случайности подчас вели к гибели человека и как столь же невероятные стечения обстоятельств оказывались спасительными.

Однако, помимо этих общих соображений, у меня есть и некоторое подобие объяснения того счастливого факта, что Королев не был расстрелян. Дело в том, что в студенческие годы он работал под руководством Андрея Туполева — впоследствии создателя многочисленных советских самолетов «АНТ» и «ТУ». И когда в 1938 году Туполева вместе с женой и со всеми (за исключением опять-таки одного!) ведущими инженерами посадили в Бутырскую тюрьму, началась охота за «туполевцами», за бывшими сотрудниками, учениками и просто друзьями авиаконструктора. Ведь каждый раз, когда арестовывалась крупная фигура такого масштаба, НКВД (так называлась тогда тайная полиция) стремилась «раскрыть широко разветвленный заговор». Королев как раз и был арестован как «туполевец» — и это спасло ему жизнь, ибо в какой-то момент Сталин приказал не расстреливать «туполевцев», а посадить их за работу. Так Королев вторично, уже против своей воли, стал работать у Туполева — расчетчиком крыла в «ТКБ» — «Тюремном Конструкторском Бюро» при авиазаводе № 156.

С началом войны завод № 156 был эвакуирован в сибирский город Омск — и туда же переправили заключенных конструкторов. В Омске режим их содержания смягчился, а сам Туполев жил даже в отдельном домике, из которого, однако, не имел права выходить без разрешения. После того, как на фронте появился и хорошо себя зарекомендовал новый пикирующий бомбардировщик «ТУ-2» (который остряки называли «ТЮ-2» от слова «тюрьма»), Туполев и его инженеры были «помилованы» и стали работать в том же конструкторском бюро как полноправные граждане. Вскоре они реэвакуировались в Москву.

Однако еще раньше Королева забрали из Омска. По этапу, как обычного заключенного, его перевезли в Москву, в «спецтюрьму № 4».

Сегодня на Западе хорошо известна книга Александра Солженицына «В круге первом». Эта книга, пусть и в художественной форме, описывает одно из самых мерзких сталинских порождений — спецтюрьмы для ученых и инженеров. Если бы не книга «В круге первом», то мне здесь многие могли бы и не поверить — ведь сам я в спецтюрьме никогда не сидел. Тем не менее, по многочисленным рассказам бывших «спецзаключенных» я знаю все подробности об этих тюрьмах — в том числе и о тюрьме № 4 на окраине Москвы, на улице, по иронии судьбы называющейся «шоссе Энтузиастов».

Здание, отгороженное от мира высоким глухим забором, — немного отступя от шоссе, возле завода «Нефтегаз». Внутри — чертежные залы, лаборатории и жилые помещения. Все — и заключенные и надзиратели — одеты в приличные шевиотовые костюмы и рубашки с галстуками. Работают двенадцать часов в день, иногда и дольше (после окончания войны официальный рабочий день в спецтюрьмах был сокращен до девяти часов). Разговоры между заключенными допускаются исключительно на служебные темы. Кормят трижды в день в общей столовой, причем и количество и качество пищи не сравнимо с тюремным или лагерным рационом — гораздо больше, лучше, вкуснее, — хотя, с другой стороны, намного хуже, скажем, английского тюремного меню. Живут заключенные по-разному, в зависимости от «ранга» — иерархичность советского общества остается и там. Наиболее «важные» имеют отдельные комнаты, другие живут по три-четыре человека, третьи — в больших общежитиях. Но все равно: у каждого отдельная койка, а не двухэтажные «вагонки» как в лагерях и тем более не нары «впокат» как в тюрьмах. Есть библиотека с художественной литературой, есть ларек, где на заработанные или полученные по переводу деньги можно покупать дополнительную еду, мыло, сигареты нескольких сортов.

С другой стороны, кое в чем жизнь в спецтюрьме хуже лагерной. Так, в нерабочее время обитателям разных комнат (там не применяли слово «камера») запрещалось общение между собой. Свидания с родными давались раз в три месяца, причем на свидание заключенных возили в Таганскую тюрьму и под страхом дополнительного восьмилетнего срока им запрещалось говорить родным, где они на самом деле живут и работают. Резко ограничивалась и переписка.

Вот в таких условиях лучшим представителям советской технической интеллигенции предлагалось напрягать свои творческие силы для дальнейшего усиления того режима, который без всякой вины засадил их в тюрьму. И они напрягали! За десять лет до Королева в той же спецтюрьме сидел, например, крупнейший теплотехник страны профессор Рамзин со своими сотрудниками — в том числе профессором Шумским, у которого я в свое время (после его освобождения) изучал теорию тепловых установок. В тюрьме Рамзин создал наиболее совершенный тогда паровой котел — прямоточный. Даже Сталин после этого «смилостивился» и выпустил Леонида Рамзина на свободу, где тот вскоре и умер.

Королев попал в спецтюрьме в знакомую компанию — ему подобрали конструкторское бюро из числа уцелевших старых ракетчиков. Я говорю «старых», хотя в момент перевода в тюрьму Королеву было всего 36 лет, а большинство его подчиненных были еще моложе. Среди них выделялся большими способностями Л. А. Воскресенский — впоследствии заместитель Королева в работе над спутниками и пилотируемыми космическими кораблями. Тогда Воскресенскому едва исполнилось тридцать, и он был уже «старым арестантом». В 1965 году, на год раньше Королева, 52-летний Воскресенский скончался — тюрьма ведь не способствует долголетию. Ему устроили пышные похороны на «правительственном» Новодевичьем кладбище в Москве — но так и не написали ни слова о том, что же за человек умер. До сих пор фамилия «Воскресенский» ничего не говорит рядовому советскому гражданину, и этот гражданин сильно удивился бы, услышав, что сказал над гробом Воскресенского сам Королев: «Если бы не ум и талант покойного, мы никогда не запустили бы спутник раньше американцев».