Алина Витухновская - Человек с синдромом дна Страница 4

* * *

Я ни разу не встречала всерьез навредившего реальности мизантропа. Но ровно так же я не встречала полезного декларатора гуманизма. Первый похоже – на 90 процентов – выдуманный литературно-исторический образ. Второго не бывает вовсе. А в жизни чаще встречается наоборот – полезный мизантроп и вредный гуманист.

* * *

Большинство людей так устает к середине, а, тем более, концу жизни, становится столь инерциально-податливо, что попросту не имеет возможности продекларировать волю к небытию, переставая осознавать Я-Самость, становясь некой животной машиной.

О них можно сказать – бытие засансарило

* * *

Испытывать сожаление, тем более, быть сентиментальным – это будто бы попадать в некое тлеянье, в черную воронку. Да, от сентиментальности прямо-таки разит смертью.

* * *

Детство. Это время и состояние, по сути, можно назвать единственным допущенным и легитимизированным психическим расстройством в жизни каждого человека. Ежели подходить к вопросу с точки зрения официальных и формальных психических норм.

* * *

Некоторая доза контролируемой паранойи, а, пожалуй, даже тщательно культивируемой врожденное недоверие к миру, неощущение его как «своего», «комфортного», «доброжелательного» – один из ключей к социальному успеху.

Да что там социальный успех! Ключ к мировому господству лежит в этой же банальной на первый взгляд (но только на первый!) психической бездне субъектного индивида.

* * *

Быть собой – в самой страшной, запредельной степени подлинности – это абсолютно опровергнуть бытие.

* * *

Быть непризнанным – быть безопасным.

Стать признанным – стать безопасным

* * *

Моралист всегда проигрывает гению. Как, впрочем, и общественник. В этом смысле Сартр, критикующий Бодлера в своей книге предстает далеко не в лучшем свете. И, тот же Сартр, вступивший в «Французское сопротивление» – лишь общественный деятель послевоенного гуманистического разлива. Сартр, отказавшийся от Нобелевской Премии – не более, чем предсказуемый социалист-левак. Забудь же о трех этих моментах его биографии, перечитай его прозу вне общественно-идеологического контекста – и перед нами снова гений.

Мир как конкурент

В моем представлении всегда отсутствовал «идеальный мир» или же мир «каким он должен быть». Вместо этого мира зияла черная пустота, ничто. Оказывается, сие нетипично, хотя, на мой взгляд, предсказуемо, банально и просто весьма. Меня никогда не угнетал «ужас мира». Более того, чем мир был хуже, тем более он меня устраивал.

* * *

Когда некто проговаривает симптоматику чужого безумия, он как-бы отгораживается от него. Чертит вокруг себя магический круг. Говорит «чур меня», то есть, совершает некое терапевтическое ритуальное действо. Но бывает и наоборот. Приглядитесь к тем, кто хохотал над чужими пороками и девиациями. В какой-то момент жизни многие из них приобретают чудовищные и болезненные свойства тех, над кем еще недавно смеялись. Вы полагаете это наказание? Проказа? О, нет. Просто безумие – это порой – и вид комфорта. Безумие – зона комфорта. Обретение шизоидного уюта, забегание ошарашенного существа в последний психический загончик перед прыжком в яму, на дно, полного уже (и сладостного) распада Я.

Метафизика шатунов

Смотреть «Матрицу» из канализационного люка и полагать это экзистенциальным переживанием…

* * *

Садизм – это очень детское свойство. Я бы даже сказала – младенческое. Мазохизм – свойство труса, слабака, приспособленца. Оба, конечно, чудовищно, омерзительно инфантильны.

* * *

Попался намедни материал про девочку-вундеркинда, рано погибшую, не выдержавшую (по мнению профанов) «бремени славы». Девочку, у которой (опять-таки по мнению профанов) «не было детства». Так вот, что я скажу. Любая слава лучше любого «детства». Тем более, детства нео-советского (не говоря о советском) с привычным набором репрессий и мучительных развлечений, а также вынужденности постоянно «изображать ребенка», коим не являешься.

* * *

Русский язык не порождает пошлость. Но советский – всегда. Советская поэзия посему вычисляется по концентрации пошлости. Буквально – по первой строчке. Проза, видимо, тоже. Да кто ж ее читал?

* * *

Я знаю. Следовательно, не существую

* * *

Мне кажется, у Смерти – в классическом понимании – здоровая женская фигура. Широкие бедра, вот это все. Анорексия не только болезнь ангелов, но и своеобразная неуловимость, бегство от смерти.

* * *

Я пишу не то, что чувствую. Я пишу то, что считаю нужным. То есть, мое письмо политично.

* * *

Типичный сюжет антиутопии – забывание (стирание) прошлого. Стирают прошлое фантастические тоталитаристы, боевые строители «космических рейхов».

Сама идея мне более чем близка, ибо я не нахожу в прошлом ни прелести, ни особого смысла. Я вязну в нем, как в болоте и не испытываю требуемую обществом сентиментальность и (или) священный трепет.

Россия же – аномальная зона анти-антиутопии. Куда не ткнешься, тебе тычат прошлым (как историческим, так и частным). При том, самое удивительное, хранят здесь самые скучные, самые банальные образцы прошлого. Хорошего, напротив, не помнят и видеть не желают. Россия является ахроничной территорией, в которой вектор времени смотрит не вперед, а назад.

* * *

Есть такая форма трусости – бегство в смерть. Кажется, Россия, здесь – геополитический пациент – в предчувствии мирового апокалипсиса, взявшийся бряцать оружием в заведомо проигрышном сценарии. Такое поведение, как правило, кончается комичным и позорным поражением. Особенно, в случае, когда чаемый апокалипсис не наступает. Это и будет та самая «гибель империи», что в книгах описана. Классика жанра.

* * *

Когда я говорю «советское» я не всегда имею в виду советское как уродливый феномен пост-«русского» (именно в кавычках!) общества.

По большому счету – советское – это определенный стиль. В неотретушированой Рифеншталь Германии – много советского. В стивен-кинговской деревеньке с архаичными христианскими табу – как ни странно – тоже. Практически в любом как и европейском, так и американском ток-шоу – советское, буквально все.

ГДРовские районы, отдельные ландшафты и пейзажи в бывших соцстранах – советские по определению. И даже обабившиеся (смягченными чертами лица и полнотой) – Джоли и Белуччи – нестерпимо советские. Не хватает только павлопосадского платка, да соболей.

* * *

Здесь одна религия – распределенная нищета. Имена у нее могут быть любые, как и формы – религиозные, метафизические, экзистенциальные, социальные. То, что противостоит нищете – капитализм и (или, желательно) – его лучшие прогрессистские формы.

* * *

А всего-то что надо русскому человеку – пожить в нормальных условиях. Так ведь не дадут-с.

Числа

Наш ад – это Родина, дно Атлантиды.Повсюду простые конвойные гниды.Укромные устрицы, в трещины улицПолзущие, дабы скрывать свою гнусность.Их страшные гущи. Бессчетные тыщи.Их Хлебников кормит трухою умища.Им счет – легион. Их наличье легально.Но что нам закон? Отвергая Реальность,Мы выйдем на них, веря в полную гибель.А числа – есть пыльного хаоса прибыль.

* * *

В интеллигентском демонстративном презрении к деньгам есть что-то мерзкое и невыразимо подлое. Подлое по отношению к народу, в первую очередь. Нечто его унижающее, легализующее его нищету.

В презрении этом есть и нечто патологически-угодливое по отношению к так называемой «элите». «Пусть хоть кто-то хорошо поживет», и «Авось и нам перепадет (с барского стола)» – это оттуда. В презрении этом есть и омерзительное самоуничижение, болезненная терпеливость, переходящая в мазохизм.

И есть что-то подло-предательское по отношению своему кругу, к ближайшим же друзьям, на которых смотрят с глубоко запрятанным, но все же заметным постороннему наслаждением. «Мы страдали, и ты пострадай» – говорят они всякому бедствующему, особенно – бедствующему гению – таково их пролетарское вполне, социалистическое, садистическое представление о справедливости.

И хватит о метафизике уже, заврались. Так и пишите на входе во всякий сельский предбанник ада – «Денег нет. У клубе будут танци.»

* * *

Когда я говорю – современный мир, я имею в виду – лучший мир. Лучший – из возможных.

Но Невозможное – лучше. И оно – не мир

* * *

Политическое – рационально. Политическая иррациональность, возведенная в культ – основа нынешней российской политики. И именно поэтому – вызывает отторжение.