Сергей Баландин - Основы научного антисемитизма Страница 4

Само собой разумеется, что всякая наука, как и мистика, и философия, может ошибаться, и в этом случае ее выводы не являются истинными, однако, даже имея неверные взгляды, наука не перестает быть наукой, в этом случае говорят о ложных научных теориях. Также и философские заблуждения не перестают быть философскими, даже будучи опровергнутыми. С другой стороны, откровения пророков, мистиков, медиумов и т. п. нередко бывают абсолютно истинными и никем не опровергнутыми, тем не менее сих ясновидящих не называют ни учеными, ни философами. Почему же ложная наука считается наукой, а истинная мистика, эзотерика нет? — потому что даже при всех ее ошибках, у ложной науки исследовательский метод остается научным — т. е. поиск закономерностей, причин и следствий, установление связей необходимости между явлениями. Конечно, не всегда истина познается только научными методами. Так, например, каждый ребенок знает, что яблоко падает с дерева — очевидный факт, но только ученый знает, почему оно падает и почему должно упасть. Мы также не отрицаем возможностей в познании истины разного рода альтернативных науке методов: интуиции, мистических откровений, эзотерических учений и т. п., и если мистики, исследуя наш предмет, придут к тем же выводам, мы будем только рады, но наша концепция принципиально не мистическая, а научная, где каждый (а не только особо посвященные) может проверить аргументированность наших тезисов, проследить цепочку доказательств, найти в ней возможные ошибки или внести свои коррективы.

Кроме того, мы называем нашу концепцию не только научной, но и философской. Что это значит? Прежде всего, то, что в отличие от науки эмпирической, стремящейся установить факт того или иного события, философская концепция занимается исключительно теоретическими проблемами: общими понятиями, терминами, языком, дабы с его помощью можно было бы правильно назвать, интерпретировать и объяснить любой конкретный факт. Философские концепции бывают не только лишь в одной науке, и не всякая философия научна, ибо, собственно, исследовательские функции имеют в ней лишь побочное значение, можно философствовать, ничего конкретного не изучая. Так, например, философия может присутствовать и в художественной литературе, и в поэзии, и в религии, и даже, если хотите, в какой-нибудь фантастике, ничего общего с действительностью не имеющей, ибо философия — это прежде всего искусство мудро мыслить, так же как беллетристика — искусство писать красивым слогом, не важно что, правду или вымысел. Впрочем, это отнюдь не значит, что всякая ненаучная философия есть ложь и шарлатанство. Далеко не все научные трактаты литературно красивы, так и не все, что истинно, мудро и не все мудрое истинно. Телефонный справочник, например, может содержать в себе много правдивой и полезной информации, но никто его мудрой книгой не назовет. Какую же мысль можно назвать мудрой? — Только ту, которая проникает в область неизвестного, открывает какую-то тайну, решает загадку, а не констатирует очевидное, как бы истинна и правильна ни была такая констатация. Поэтому совершенно несправедливо называть кого-либо «мудрецом» только на том основании, что-де много всего знает: пример тому некоторые еврейские «хахамы» и прочие начетчики, которые давно уже ничего не открывают, не решают, не создают, а только повторяют заученные ими догмы. Мудрость — это не знания, наоборот, мудрость — это способность догадываться о том, чего еще никто не знает, способность прозревать невидимое, постигать неочевидное, парадоксальное и даже, если угодно, непознаваемое. Мы решительно отрицаем, что философия — это наука, ибо, в отличие от всех наук, ее прямая задача не знания и даже познание мира, но именно, дословно, любовь к мудрости, наслаждение игрой ума, умничание, так же, как поэзия не просто описание чего-либо, а поэтическое описание, доставляющее эстетическое наслаждение. Поэтому, Борис Парамонов отчасти прав, утверждая, что «философия есть род художественной игры», — это так, но в то же время, та философия, которая «строится не на поиске истины», есть не философия, а софистика, или еще хуже — казуистика, предназначенная для того, чтобы дурачить простачков.

Могут ли философы-одиночки изменить мир? Есть «товарищи», которые, как мы уже упоминали, напрочь отрицают роль и необходимость философов в их жизни, есть и противоположная точка зрения — как писал Томас Карлейль: «…всемирная история, история того, что человек совершил в этом мире, есть, по моему разумению, в сущности, история великих людей, потрудившихся здесь, на земле» (Герои, почитание героев и героическое в истории). Но можно с этими изречениями и поспорить. Порой историю двигали довольно-таки заурядные личности, и с другой стороны, многие гении ничего не смогли изменить в жизни, поскольку родились не в свое время. Наша задача — двигать историю в меру своих сил, а кому дано — не дано, она сама рассудит. И потом, зачем нам «говорить за всю Одессу»? Лучше давайте спросим каждый лично себя: относитесь ли вы к тому числу людей, которым не нужна никакая философия? Если да, то все нижеследующее будет для вас «разговорчиками в строю», если нет, то готовы ли вы принять любую доктрину, что изобретут и навяжут вам иные, пусть даже великие и мудрейшие, идеологи? Что касается меня, то я не отношу себя ни к первому, ни ко второму типу. Я всегда ищу для себя именно те идеи, которые наиболее близки именно мне, а те, что мне не близки, я отвергаю, несмотря даже на авторитетность или пропагандистскую популярность их авторов. Думаю, что так же поступят и большинство разумных людей — они примут ту философию, которая более всего отвечает их чаяниям. Так я советую относиться и своим читателям к моим книгам. Если затрагиваемые мною вопросы вас не интересуют, вы можете дальше не читать, если вы обеспокоены теми же проблемами, что и я, то рад буду поделиться с вами своими размышлениями, но убедительно прошу: не принимайте ни одного моего слова на веру, если вы сами не будете в том внутренне убеждены, если же что-то из прочитанного заставит вас призадуматься, сделать ревизию своих взглядов, тогда я буду считать, что уже частично изменил мир, ибо число моих единомышленников пополнилось. Да, мир изменить одному человеку непросто, но моя книга вовсе не обращена к «миру», она обращена к каждому конкретному читателю, кто будет ее читать или просматривать. Представляя себе духовные запросы массового современного русскоязычного читателя, я предвижу, что навряд ли сия книга станет бестселлером, по крайней мере, сегодня, хотя вполне вероятно, что сама реальность вскоре изменит сознание людей, еще более остро поставив перед ними вопросы, разбираемые в настоящей книге. С людьми иногда происходят странные метаморфозы. Так, когда-то евреев называли «народом книги», в СССР почти все евреи были сплошь книголюбы, в еврейской компании можно было найти наиболее интересных и эрудированных собеседников, во всяком случае, для меня. Но, оказавшись в Израиле, желающих общаться со мной я стал находить все меньше и меньше. Сытая жизнь и ощущение себя хозяевами положения как бы подменили людей. Я заметил, что здесь вообще мало кто понимает, что значит читать и зачем читать, к книгам относятся как мартышка к очкам: то интерьер ими украсят, то в хозяйстве какое применение найдут — мрак. Многие мои знакомые, в свое время заносившиеся своей начитанностью, за 12 лет пребывания в Израиле умудрились не прочесть ни одной книги, несмотря на открывшиеся возможности и доступность информации, о чем советский человек не мог и мечтать. Если в СССР, увидев человека с книгой, его могли бы спросить: «Что ты читаешь?», то в Израиле сейчас даже такого понятия, как «читаешь», не существует, все, о чем вас могут спросить, это: «Что ты учишь?», а однажды, увидев меня, читающим книгу, спросили даже: «Ата митпалель?» (Ты молишься?). Да, похоже, в Израиле это единственное предназначение книг — учиться и молиться. А поскольку «учить» беллетристику и философию особой необходимости нет, то и спрос на такого рода литературу резко упал. Моя книга «Пятое Евангелие» еще пользовалась каким-то спросом именно потому, что ее можно было «учить», в частности, экскурсоводам или просто обывателям, желающим своей эрудицией пустить пыль в глаза приезжающим в страну родственникам. И все они в один голос мне советовали: «Убери свою философию, оставь только информацию». Я говорил: «ну а в спорах о вере, об атеизме, о еврействе, о политике, о культуре, о смысле жизни, наконец, разве вы никогда не участвовали? А ведь именно по этим вопросам вы можете почерпнуть из моих книг массу аргументов, это же тоже своего рода информация?» — «Нет, говорят, нам дискутировать по этим вопросам не с кем и не досуг, мы люди деловые, серьезные». Таким образом, выходит, что еврейская «деловая» образованщина и раньше в России всю литературу «учила», а не читала. — Что ж, остается только посочувствовать несчастным. Я хочу подчеркнуть, что сочувствую отсутствию интереса массового читателя к книгам, знаниям как таковым и философии в частности, но отнюдь не порицаю неприятие конкретно моих книг. Я смиренно выношу свои работы на суд читателей и уважаю всякое их мнение, каким бы негативным в мой адрес оно ни было. Но если кто-нибудь найдет мои мысли отвечающими его личным чаяниям, то хотелось бы заверить его в том, что на свете мы не одни, и вместе, в конце концов, изменим этот мир, как поется в песне израильского барда Арика Айнштейна: «Ани ве-ата нешане эт хаолам» (Я и ты изменим этот мир).