Олег Попцов - Аншлаг в Кремле. Свободных президентских мест нет Страница 4

Я уже писал здесь: мы становимся суеверными, и во всякий очередной август живем, предчувствуя беду. Действительно, для России август обретает черты рокового, окаянного месяца. В 1991 году — путч; 1998 год — дефолт; в 2000-м взрыв в подземном переходе на Пушкинской площади, а спустя две недели — трагедия с АПЛ-141 в Баренцевом море. Если в 1991 году был приговорен социализм, в 1998-м та же участь постигла экономические надежды реформаторов, а в 2000 году — державные атомные амбиции ВМФ. Гибель подводного атомного крейсера «Курск» — кратно больше, чем крушение военного корабля. Странно, что президент, давая оценку трагедии, заметил, что генералы делают все возможное, и у него нет претензий к генералам.

А тогда, кто виноват? Увы, подобная реакция президента вне всякой критики. Не проявив должного внимания к человеческой драме, а на атомной подводной лодке погибла элита военно-морского флота, президент нанес удар по собственному авторитету в армии, каковая исчислялась солдатами, матросами, старшинами, младшим и средним офицерским составом. Путин не может этого не понять. И тогда он делает «ход конем» — он берет под защиту генералитет, тем самым определив свой опорный фундамент в армии. Объясняя свое отсутствие в Мурманске, Путин так и сказал, он не хотел мешать руководству ВМФ. Видимо, оглядываясь на президента, командующий ВМФ адмирал Владимир Куроедов тоже не хотел мешать подчиненным. А подчиненные — другим нижним чинам. Таким образом, никто не помешал гибели «Курска».

В те дни имиджмейкеры Президента упрямо повторяли, что Путин не совершил какой-либо ошибки, не прервав своего отпуска в связи с трагедией АПЛ-141 «Курск». Однако здравость мышления исключала такое неадекватное поведение высшей власти в минуты трагедии.

Путин это понимает. И вынужденно избирает самый тяжкий в такой ситуации крест — сразу после возвращения из отпуска вылетает в Мурманск и встречается с родственниками и семьями погибших.

Журналистский мир, уже настроенный двухнедельным определением поступков высшей власти, пишет о случившемся неохотно: «С большим опозданием Президент…»

А по сути, все справедливо, и про большое опоздание, и про «неохоту» простить Путина его нелепой сочинской паузы, тем более что прощения-то он, как истинный чекист, ни у кого и не попросил. Политтехнолог Глеб Павловский ожесточенно клеймил столичную интеллигенцию за ее предрасположенность к истерии, противопоставлял Москве остальную страну, которая, по Павловскому, якобы считала поведение Президента, его не прерванный отпуск выверенным и спокойным, как поведение человека, не предрасположенного к панике, что в полной мере достойно для высшего лица в государстве, именуемом Россией. Впрочем, в сентябре 2000 года, отвечая в прямом эфире CNN на вопрос Ларри Кинга: «Что случилось с российской атомной подлодкой?», Владимир Путин с потрясшей мир простотой ответил: «Она утонула». И, ведь, правда, «утонула», «легла на грунт с разгерметизацией всех узлов жизнеспособности», как говорят на флоте. Не солгал Президент мировой общественности.

После «Курска» в 2000 году был еще пожар на Останкинской башне. И снова — полное управленческое и технологическое бессилие федеральной власти. Горит. И ладно.

Впрочем, суть наших рассуждений не в журналистских придирках.

Суть в восприятии властью ментальности, сущности, собственного народа. Путину кажется, что он выходец, если не из низов, то, по крайней мере, из среды, которая знает, «почем фунт лиха». А как стал «над народом», оказавшись в «князях», так и выяснилось, а с народом-то не только говорить не о чем, общаться не всегда хочется. В тягость.

МУДРОСТЬ НЕ ДАЕТСЯ ВЗАЙМЫ

31 августа 2001 года. 14 часов. Некое подобие политического переполоха. Евгений Примаков подал в отставку с поста председателя фракции «Отечество — вся Россия», в которой сорок пять депутатов. Разумеется, дело не в мифической значимости поста, а в политической значимости его обладателя. Примаков — почитаемая фигура. Не влиятельная, но и не сбоку припеку. Мало что решает, однако «вхож» и «может».

Итак, Примаков ушел. Совсем. Сказал слова, положенные в таких случаях на пресс-конференции, а затем я позвонил ему и предложил сделать телевизионное интервью-беседу, уточнив, что его собеседником буду я. Евгений Максимович согласился. Мы не первый раз с ним беседуем, И темы этих разговоров столь обширны, сколь и эксклюзивны. Примаков никогда не скажет больше, чем хочет сказать. Однако, как человек, не лишенный чувственности, реагирует на невыдуманную откровенность и ответно раскрывается, шутит, излучая и доброжелательность, и лукавый юмор, и несуетную мудрость.

Итак, по порядку.

«Отечество» объединяется с «Единством» и настроено создать партию центра. Хорошо, что отказались от форсированного варианта создания партии и выбрали эволюционный путь сближения. Примаков делает паузу, смотрит на свою руку, пальцы которой отбивают тихую дробь на столе, затем так же поспешно обозначает следующую мысль.

— Я в партию вступать не настроен. Естественно, если бы я захотел и поставил перед собой такую задачу, ей бы сопутствовали и обязанности. Непременно вхождение в какие-то руководящие органы партии, политсовет, бюро или еще что-нибудь. Я этого делать не собираюсь. Я уже был и членом партии, и даже членом политбюро. Полагаю, достаточно.

Относительно «достаточно» — это уже не Примаков. Это я ему подыграл.

— Фракция состоялась, — говорит Примаков, — и профессионально, пожалуй, это самая сильная фракция и с точки зрения авторитета.

— А если начнется разлад?

Примаков был самостоятелен, что отчасти раздражало и политсовет «Отечества», и Кремль.

— Да, это так, — соглашается Примаков. — Я сразу предупредил, что не буду отдавать «под козырек», если буду считать, что парламентская реальность требует других оценок. Со мной соглашались, возможно, и без радости, но соглашались. Лужков (и ему признателен за это) поддерживал мою точку зрения. У нас с ним не было противоречий. Так мне кажется, — уточняет Примаков, как бы еще раз утверждаясь в этом мнении.

Он не просто рассуждает о своем решении, он как бы прощается и, как бы, дает понять, что его добровольная отставка — некий осознанный шаг в сторону.

— Посудите сами, — говорит Примаков, — во всякой работе, если даже она внешне не важна, но вам ее поручили, надо найти себя в этой работе. В прошлом я возглавлял одну из палат Верховного Совета, и вроде бы законодательный тренинг прошел. В нынешнем своем положении я оказался внутри законодательного процесса. Не «над», а именно внутри.

— Вы удобный, сговорчивый человек, вы — человек компромисса?

— Я — человек разумного компромисса, но удобным и сговорчивым себя назвать не могу.

— Не будет ни для кого секретом, вы раздражали кремлевскую администрацию, так как, будучи обостренным государственником, были чужды всевластью менеджеров.

— Согласен, я их раздражаю, например, Волошина. Волошин внушает мысль о некомпетентности Примакова, о его старческом брюзжании, о моей якобы «прокоммунистичности». Это все из партитуры Березовского. Им не нравится, что я непримирим в очевидном факте — «вор должен сидеть в тюрьме». Сейчас, спустя два года, можно сказать: отстранение Примакова от власти проигрыш не его, а России. Примаков был способен предложить другой путь развития. Ельцина замучили несуществующей угрозой возврата в коммунистическое вчера. Выбор образа врага был точен. Примакова из коммунистов, долой Примакова!

В вышедшей незадолго до интервью книге Бориса Ельцина «Президентский марафон», написанной зятем первого президента Валентином Юмашевым и еще несколькими персонами его окружения, этим событиям посвящается немало слов.

Интересна реакция Примакова?

— Вы читали?

Примаков, пожимая плечами:

— Сам бы, наверное, не прочел. Побудили. Заставили прочесть.

— Ну, и как?

— Я почти уверен, что Ельцин сам этой книги не читал. Вот, что прискорбно.

— Вы неисправимый идеалист, — замечаю я.

— Может быть. Все-таки он был президентом и мне лично говорил совсем другие слова. Знаете что?

— Знаю, — перебиваю Примакова. — Вам обидно за собственную порядочность.

— Может быть, — отвечает он раздумчиво. А затем лукаво улыбается. — Может быть.

Я никогда не скрывал своих симпатий к этому человеку. Так бывает, вас нельзя назвать друзьями в общепринятом смысле этого слова. Вы не дружите семьями, но однажды, встретившись, вполне возможно даже в официальной обстановке, какая-то искра вспыхивает, пробегает меж вами, и вы чувствуете, что очень хорошо понимаете друг друга. Более того, странным образом отчего-то предрасположены друг к другу. Нечто подобное случилось и в наших отношениях с Евгением Максимовичем Примаковым. Общаясь с ним, вы не чувствуете, нет, угадываете порядочность этого человека, вы погружаетесь в нее. Любой шаг, любую мысль, любой поступок Примаков пробует на оселок порядочности, как пробуют лезвие бритвы, дабы быть уверенным, что инструмент в безукоризненном состоянии и сбреет все.