Александр Покровский - 11 встреч. Интервью с современниками Страница 4

Так что как только мне сказали, что на диссертацию я в очереди последний, то я сказал: все, хватит, ребята, пошел в военкомат и сказал: «Хочу в армию!» – меня и призвали. Так что с 1972 года через военкомат был назначен ведущим хирургом отдельной медицинской роты отдельного санитарного батальона, два года там провел. Горы, горы, горы. Армейскую жизнь я начал в двадцать семь лет лейтенантом.

– То есть в армию не хотели?

– Ну почему же. Я в детстве летчиком хотел быть. В небо хотел, но медицина не пустила. Сердце к небу не готово было. Медкомиссию я не прошел и.

– Отправились в медицину?

– Не сразу. Сначала я пошел в политехнический институт и выбрал себе специальность «Геология, поиски и съемки полезных ископаемых».

– Хотели приключений?

– Хотел. Возвращаюсь домой и встречаю свою будущую жену, она была моей одноклассницей. И я ей тут же говорю, куда подал документы, а она мне: «Ну и дурак!» Тогда я взял и перешел в медицинский институт. Так и стал хирургом.

– Из-за жены.

– И из-за нее тоже. А потом в окружном госпитале Алма-Аты организовали нейрохирургическое отделение, и тут все вспомнили, что у них где-то в горах болтается нейрохирург, и перевели меня туда. Так что работал я там какое-то время.

А потом я набрал, как мне показалось, материал на кандидатскую диссертацию, и поехал в Питер в Академию, сдаваться.

Но тему мою не поддержали. Предложили мне поступать в адъюнктуру, куда я и поступил, потом защитил диссертацию, стал сначала преподавателем, а с 1985 года – старшим преподавателем, с 1992 года – начальник кафедры нейрохирургии, главный нейрохирург Министерства обороны, с 1 декабря 2000 года начальник Академии. Вот и вся история.

– Не тянет вас в Алма-Ату?

– Сейчас уже не тянет. Когда я приехал сюда, в первые годы тянуло страшно. Там была еще жива моя мама, была жива теща, и детей с женой я туда отправлял на летний отпуск, и сам рвался туда.

Там многое сейчас изменилось, я там был последний раз лет семь назад в командировке. Раньше это был город казачьих станиц и казачьих крепостей. Он стоял на шелковом пути, а потом это стал абсолютно казахский город, и потом… все эти всплески национализма. Трудно это все. Оттуда очень многие уехали – и корейцы, и немцы, и украинцы, и русские. Остался тот, у кого перспектив никаких нет. Хотя за последние годы ситуация несколько смягчилась, и нет такого жесткого прессинга, что в самом начале перестройки.

Мы же жили там, учились, работали. Мой отец в довоенные годы был инженером путей сообщения, проводил изыскания, строил и сдавал в эксплуатацию северную ветвь Турксиба – Петропавловск, Кокчетав, и все до Семипалатинска. Раньше была такая мода, что один и тот же инженер проводил изыскания, проектировал, строил и сдавал в эксплуатацию. У меня всегда была гордость за отца. Тогда же, как правило, когда сдавалась магистраль, инженер, который все это обеспечивал, стоял под пролетом моста, по которому шел нагрузочный поезд. Это была традиция. Не было измерительных приборов и всего прочего. Так что это был наглядный пример абсолютной надежности. И предмет гордости. Гордились своим делом. Делом всей жизни. И страной гордились.

– Как вы пережили девяностые годы?

– Сложно. Я никого не осуждаю, но нельзя говорить врачам: зарабатывайте, ребята, как хотите. Они и начинают зарабатывать. С больных дерут. Это потом искореняется не за один день. Это на десятилетия. Вычищать. Но надо вычищать – тут уж ничего не поделаешь. Чистим.

– Я слышал про вас, что вы деспот.

– А для таких и деспот. Они все сразу и ушли. Многие в Москве теперь живут. Я считаю, что удалось переломить ситуацию. Удалось создать команду единомышленников, каждый из них абсолютно надежен и по профессиональным, и по человеческим качествам. И меня это устраивает. Конечно, девяностые годы не скоро забудутся. Колоссальный они оставили негативный след. Нельзя торговать здоровьем больных. Просто нельзя. Нам потребовалось пять лет на создание команды, и она сумела переломить ситуацию. Сделать все это один человек просто не мог, но команда сделала. Работаем не без недостатков, конечно, но ценится прежде всего человеческая порядочность. А талантов в Академии хватает. Таланты, которые по-человечески непорядочны, – это же не таланты. Так что в основном сотрудники меня уважают. Но некоторые и боятся. Боятся те, у кого «рыльце в пушку». Ничего. И с этим справимся. Не все сразу.

– Критику в свой адрес воспринимаете?

– Да. Главное – дело, а сопли потом. Если человек говорит дело, то я приму его точку зрения.

– Помните тех, с кем начинали службу там, в горах Казахстана?

– Конечно помню. У меня есть друзья и по школе. Недавно, например, встречались с Володькой Грибовским, не виделись лет пятнадцать, а ведь школу-то закончили в 1963 году, прошло больше сорока лет, а мы продолжаем дружить. И по институту есть друзья, и по службе.

– Смерти боитесь?

– Не знаю, но понимаю, что каждый рожден и обречен на смерть. Вопрос в том, как долго прожить и с каким качеством. Когда в Моздоке госпиталь взорвали, так там были наши медики. Они выбрались из-под обломков и мне позвонили. Пока я туда самолеты организовывал, они уже сделали сами себе операции и всем, кого живыми из завалов достали. Я им потом ордена выбил.

– Трудно было ордена для них выбивать?

– Нет. Я же не для себя выбивал. А когда не для себя, тут я особенно не стесняюсь.

– Дети по вашим стопам пошли?

– Нет. Сын в школе, так же, как и я когда-то, решил стать летчиком, сам перешел в восьмом классе в физико-математическую школу. «Мне, – говорит, – нужна хорошая математическая подготовка». Ну и ладно. Летать он так и не летал, как и меня, медицина его в небо не допустила. Не судьба. После школы поступил на физический факультет Ленинградского университета.

А потом, через два года, после второго курса, он сам пошел в армию. «Все служат, и я должен отслужить!» Ну что ему сказать! Отслужил, вернулся, восстановился, окончил университет в девяностые годы. А потом физики стране стали не нужны, как, впрочем, и летчики тоже. И он пошел в уголовный розыск. Девять с половиной лет прослужил в системе МВД, потом разочаровался в этой системе и ушел из нее. В милиции, оказывается, можно закрыть пистолет в сейф, ключи сдать и оставить на столе рапорт: «Прошу исключить!» – что он и сделал.

После этого он в НПО «Радар» работал, затем – в банковском холдинге, отвечал за информационную безопасность. А 29 декабря прошлого года защитил диссертацию.

Так что по моим стопам он не пошел. Но и я же не пошел по стопам ни деда, ни отца, так что тут мы квиты. В нашей семье только мы с женой – два врача. Правда, дети летать хотели, наверно, генетическое что-то, может быть, в прошлой жизни вороной кто-то был. Вот на внуке и проверю. Внука зовут Павлом Андреевичем. Ему уже четыре года, так что главное – воспитать из него хорошего мужика.

А в небо он уже просится. Тоже летать хочет.

3

Сергей Кириллович Мордовин, ректор ИМИСП – Санкт-Петербургского института менеджмента, одной из первых в России бизнес-школ. ИМИСП существует уже семнадцатый год. Огромное количество отзывов и от друзей, и от конкурентов. Все хвалят: друзья – взахлеб, конкуренты по-отечески сдержанно. Говорят, что все это и придумал Сергей Кириллович Мордовин, что, мол, только он и смог сколотить коллектив на непростой ниве отечественного бизнес-образования. Меня к нему на интервью сосватал Александр Зубаненко, и теперь мы едем на его старенькой «Волге» на Васильевский остров и там, на 9-й линии, ищем здание института. Мы уже опаздываем, промахиваемся в поворотах, в номерах домов, но вот уже паркуемся: «Сейчас-сейчас! – выбираемся из машины. – Черт! И как на них еще люди ездят!» – и вот уже подлетаем к двери, заходим, вот уже и Саша спрашивает: «Как нам пройти к ректору? Он нас уже ждет».

– Мужик-то нормальный? – успеваю я у него спросить.

– Нормальный! – отвечает мне Саша, и мы успокаиваемся, ждем в переговорной.

Сергей Кириллович оказался моих лет, улыбчивый, так что начинаю спрашивать сразу, и первый вопрос, конечно же:

– А зачем вам все это нужно? Вот вдруг вы начали этим заниматься или не вдруг?

– Понимаете, в чем дело, – задумывается он на минуту, – «Вдруг или не вдруг»? Наверное, не вдруг. У нас такое вступление в беседу, что не очень хочется врать. Есть такая красивая версия. Было такое Постановление Партии и Правительства о внешнеэкономической деятельности от 1988 года, когда всем разрешили создавать предприятия, открывать фирмы. Я тогда работал в университете. То есть в это время образовался спрос: все хотят торговать, а как – не знают. И мы решаем создать при университете курсы по внешнеэкономической деятельности. В то время для того, чтобы создать такие курсы, надо было написать программу и утвердить ее в Министерстве высшего образования России. Мы написали программу и представили ее в Министерство. Программа только по внешнеэкономической деятельности. Там посмотрели и говорят: «Так, ребята, а где у вас история КПСС? Замечательная такая у нас есть история, а ее у вас нет. Так дело не пойдет. Вот давайте программу с историей КПСС, тогда и утвердим».