Миша Вербицкий - Антикопирайт Страница 4

Дебор покончил с собой в 1994–м году. За 7 лет до этого он опубликовал свою последнюю работу – Комментарии к «Обществу Спектакля»; здесь он развивает теорию интегрированного спектакля – спектакля Всемирного, объединяющего в себе все омерзительные черты Спектакля концентрированного (СССР) и распространенного (США) в единую сверх–систему оболванивания. Разумеется, интегрированный Спектакль был, согласно Дебору, непосредственным продуктом и детищем французской «революции» мая 1968–го.

Что и понятно.

Учение ситуационистов об иллюзорности (сконструированности) общественного сознания по сути не отличалось от средневекового гностицизма. Согласно гностикам, мир, данный нам в ощущениях – есть мир ложный и созданный злыми силами; а постижение истинного мира есть прерогатива божественного знания. Чтобы познать истинный мир, адепт должен стать «знающим», Христом; обожиться.

Если заменить «злые силы» на «буржуазию», а «Христа» на «революцию», то примерно и получится ситуационизм.

Влияние гностиков можно довольно убедительно проследить (как это делает Грэйл Маркус в книге «Lipstick Traces») через дада, которому унаследовал ситуационизм; основатель дада Хьюго Балль был христианский мистик, и даже слово «дада» было, согласно легенде, сокращением от имени Дионисия Ареопагита.

И все же, дебордианский синтез Маркса, гностиков, социального критицизма и авангардных художественных практик оказался удивительно органичен и актуален до сих пор. По сути, ситуационизм, наряду с разными версиями Консервативной Революции (национал–большевизм, левое скинхедство) и расиализма (неонацизм, правое скинхедство, Identity Christianity) остался единственным политическим учением, не взятым на вооружение доминантным дискурсом.

Начиная с середины 1990–х, ситуационистская теория была почти целиком монополизирована философией «новой правой» – синтетическим учением, объединившим Консервативную Революцию, мистический расиализм, марксизм и идеалы рабочего движения на базе ситуационизма. Во Франции, Дебор уже давно ассоциируется с крайне правой; разумеется, мистические (гностические) корни ситуационизма этой аппроприации помогли – весьма и весьма.

Психоделия и пост–структурализм

1968–1975

Человечество не будет знать счастья, пока последнего бюрократа не удавят кишкой последнего капиталиста.

В первой половине 1970–х ни ситуационизм, ни антикопирайт никакого влияния не имели. Учение об иллюзорности сущего (видимо, независимо от ситуационистов и дада) легло в основу психоделической философии (Р. Лэйнг, Р. А. Уилсон, Т. Лири, Ф. К. Дик). Утверждается, что реальность, данная нам в ощущениях, является продуктом социального консенсуса. Интерпретация ощущений, логика и абстрактное мышление – процесс, сходный с (и по сути не отличающийся от) разбирания знакомых фигур на абстрактных пятнах в тесте Роршаха или в облаках, плывущих по небу. Одинаковая интерпретация ощущений – результат промывания мозгов (социального кондиционирования). Сумасшедшие – не больные, а люди, чья интерпретация роршаховских пятен отличается от заданной социумом.

В романе Филиппа Дика «Кланы альфанской луны» описывается общество, созданное на одном из спутников Альфы Центавра колонией бывших заключенных психбольницы; в этом обществе шизофреники оказываются способны совершать чудеса, за параноиками следят невидимые враги и так далее; но в присутствии большого количества здоровых людей все чудесные способности психов улетучиваются. Именно таким образом видели реальность адепты психоделического учения: «reality is a social construct» – реальность это социальный артефакт, говорили психоделики. Уилсон преобразовал эту фразу в – «reality is what you can get away with».

Психоделическая теория примечательна тем, что «примитивные» формы сознания (магическое, мистическое, шаманское) получают в ней статус, равноправный с сознанием современного человека, оперирующего технологией и аристотелевой логикой. Вполне может быть и так, что пятна Роршаха «реальности» допускают интерпретацию, в которой объективно действуют заклинания, чудеса и божественное вмешательства, а технология является суеверием и предрассудком.

Другой аспект психоделии – доходящее до паранойи недоверие к любой официальной информации. Церковь Дискордии (одна из религий, основанная на психоделической философии; ее адептом и пропагандистом был Р. А. Уилсон) учит, что в любом сообщении масс–медиа имеется секретное слово «fnord»; все население Земли тренируют с детства при виде слова «fnord» (а) верить всему, что написано и (б) не замечать этого слова.

Подобный эпизод имеется в фильме, кажется, Карпентера, протагонист которого нашел где–то секретные очки, после чего обнаружил, что во всех газетах и на всех транспарантах написано большими буквами ровно одно слово – «OBEY»: «Подчиняйся». После этого протагонист хватает ружье, идет на почту и убивает там страшную кучу какого–то левого народу; по сути, ведет себя как классический сумасшедший массовый убийца–маниак. С единственной только разницей, что он СОВЕРШЕННО ПРАВ и его паранойя ПОЛНОСТЬЮ ОПРАВДАНА. По сути, в этом – вся психоделика.

В этой оптике, учение дискордианцев о фнорде тождественно учению ситуационистов об Обществе Спектакля; но выводы были ими сделаны совершенно разные. Ситуационисты предлагали упразднить экономику обмена, как основу и содержание спектакулярных общественных отношений и построить комунну; а психоделическая общественность в основном следовала либертарианству, то есть предлагала упразднить государство и создать на обломках общество laissez–faire, состоящее из атомарных индивидов, управляемых экономикой личного интереса и только ей.

И естественно, укрепление авторского (и вообще имущественного) права было агендой каждого либертарианца.

То есть, никакого антикопирайта.

У ситуационизма нет монополии на идею социальной и культурной обусловленности представлений, казавшихся абсолютными. Одновременно с ситуационистами, эту тему развивали пост–структуралисты, в первую очередь М. Фуко. В 1970–е, Ж. Бодрийяр перевел Дебора на язык (к тому времени вполне мэйнстримной) пост–структуральной философии, обозвав спектакулярный феномен нехорошим словом симулякр.

Разумеется, аккуратных отссылок к Дебору Бодрийяр не давал, прикрываясь свежевысосанной из пальца терминологией и квази–академическим синтаксисом. На Фуко тоже не давал; когда Бодрийяр в середние 1970–х издал брошюру «Забыть Фуко», Фуко отрецензировал ее одной фразой: «Гораздо труднее будет вспомнить, кто такой Бодрийяр». Говорить о развитии ситуационизма в текстах Бодрийяра и воспоследовавших ему «постмодернистов» не приходится; имеет место обрывочное повторение чужих мыслей, никак не сопутствующее этих мыслей пониманию.

Но несмотря на интеллектуальную беспомощность, топорно прикрытую академической невнятностью и перегруженностью высосанной из пальца терминологией, постмодерн (и вообще умеренная разновидность пост–структурализма) стал гораздо влиятельнее предшествовавшего ему более радикального крыла пост–структурализма (Батай, Фуко), и – тем более – ситуационизма и психоделии. К счастью, влиятельность эта ограничивается в основном Америкой (и Россией последних десяти лет; почему, Бог весть).

Основную идею данного раздела философии – взаимообусловленность политических, социальных и речевых механизмов – можно обнаружить уже у французских структуралистов начала века; но применения в политике этот круг идей не имел, кажется, вплоть до написания Орвеллом «1984» и «Второго Пола» – Симоной де Бовуар.

Написанные почти одновременно, эти книги содержат замечательный политический рецепт следующего содержания. Победа того или иного политического движения становится полной, только если в языке исчезают конструкции, потребные для высказываний, противоречащих идеям этого движения. Симона де Бовуар достаточно подробно доказывала, что подчиненная роль женщины в обществе определяется автоматизмом подставления мужского местоимения в речевом дискурсе. Грубо говоря, слово «математик» мужского рода, поэтому в книжках по математике всегда пишут «читатель», «он». Поэтому академическая среда женщине (на подсознательном, речевом, дискурсивном уровне) враждебна и женщина в математике оказывается на последних ролях. Объяснение, надо сказать, довольно убедительное: как показывает опыт математических школ и школьных олимпиад, на 3–4 способных мужских школьника приходится один женский; доучиться до математика или физика удается половине мужских студентов и практически никому – из женских.

В англоязычной литературе, доминанта языка над реальностью, данной нам в ощущениях, называется «гипотеза Сапира–Уорфа» (The Sapir–Whorf Hypothesis). В силу отсутствия в английской терминологии тонких галльских дистинкций между «речью» и «языком», этот тезис был гораздо грубее, чем аналогичный в структурализме; скажем, отсутствие у индейцев топи временных форм глагола истолковывалось Уорфом как отсутствие течения времени в реальности, как ее видят топи.