Дмитрий Мережковский - Царство Антихриста Страница 4

Согласившись с большевиками в главном, в метафизике, буржуй и во всем остальном соглашается. Из метафизического согласия — политическое «соглашательство» — вплоть до «торговых сношений с Советской Россией», до «признания Советской власти» и до мира с большевиками — смертного приговора буржуя себе самому. Ибо, как ни прост буржуй, — прост, хотя и животно хитер, — он все-таки знает, что большевики в конце концов его сожрут. Зачем же он сам лезет к ним в пасть? Или хочет быть сожранным? Устал быть, хочет не быть?

Да, последняя тайна у большевиков и буржуев — одна: воля к небытию. Христианство есть воля к бытию, ко Христу — Абсолютной Личности. «Я есмь» — основа бытия. Большевизм есть воля к Абсолютной Безличности, к небытию. Но не та же ли воля у буржуя? Не последнее ли слово европейского разума — философия Шопенгауэра — буддийская мудрость небытия, безличности? А за нею — конец разума — безумие личности, безумие Ницше — «Антихриста». И не потому ли вся Европа к большевизму тянется, что у обоих одна и та же воля к Антихристу?

«Один гад съест другую гадину», — говорит Иван Федорович Карамазов о лакее Смердякове, отцеубийце, и об отце своем Федоре Павловиче. Мы все сейчас, как Иван Карамазов, — между двумя гадами, буржуйным и большевистским. Нам нужно сделать выбор между ними. Но гады так схожи, что почти не различишь. Большевистский — хочет быть красным, буржуйный — белым; но оба только пестрые, пятнистые: белый — с красными, красный — с белыми пятнами. И сплетаются в противоестественной похоти — во «всемирной революции», или всемирном мошенничестве, «вандерлиповых концессиях», — тоже не различишь. Сплелись, свились; ласкаются, кусаются. Кто кого пожрет? Никто. Но из двух гадов будет один, — один Зверь: он-то и пожрет нас всех. Какой же это зверь? Я мог бы сказать, какой, но вы все равно не поверите.

Русские антисемиты-черносотенцы уверяют, что в пользу большевиков существует всемирный «жидо-масонский заговор». Название глупо, но суть дела не так глупа, как это может казаться. Существует не «жидо-масонский», а более страшный, невидимый, метафизический, буржуйно-большевистский заговор против всего христианского человечества, против Креста за Пентаграмму.

Опомнится ли Европа? Вернется ли для борьбы с большевизмом к христианским началам своим? Выкует ли единственное оружие победоносное для войны с Пентаграммою — Меч-Крест? Будет ли Европа не окаянно-буржуйною и не большевистскою, а иною, Третьей?

Что может Третья Россия дать Европе материально, экономически, — это всем понятно; но духовно, культурно, — что могли бы дать Европе русские варвары? Не то же ли, что варвары давали всем культурам, всем людям интеллекта — люди интуиции? Не то же ли, что Риму, не только языческому, но и христианскому, дали христианские варвары: огонь религиозной воли, раскаляющий докрасна, добела: чтобы расплавить на Европе скорлупу антихристову, окаянно-буржуйную, нужен именно такой огонь.

Но если все народы забыли сейчас о Боге, то русский народ не больше ли всех? Да, больше всех, но не так как все, — иначе.

Достоевский в «Дневнике писателя» рассказывает о двух деревенских парнях, заспоривших, кто кого дерзостнее сделает; один велел другому причаститься в церкви, но не проглотить причастие, а отойти, вынуть тихонько рукой и спрятать. Тот так и сделал; тогда первый повел его прямо из церкви в огород; взял жердь, воткнул в землю, велел положить причастие на жердь, принести ружье, зарядить и выстрелить. Тот поднял ружье и прицелился, как внезапно упал в бесчувствии: «Вдруг передо мною как есть крест, а на нем распятый».

Весь русский народ сейчас — как этот парень. Не предстанет ли и ему «неимоверное видение распятого»?

Если большевизм — не только политика, но и религия — религия дьявола, то и победа над большевизмом должна быть победой Бога над дьяволом. Это значит: существо Третьей России должно быть религиозным.

Нет никакого сомнения в том, что хозяином освобожденной от большевиков России будет русский крестьянин, мелкий земельный собственник, мелкий буржуй. Но повторит ли он европейского буржуя окаянного? Если да, то большевики правы: дни Европы сочтены, круг ее замкнут в повторениях бессмысленных. Но история бессмысленно не повторяется. Русский буржуй, чтобы оправдать свое существование, должен прибавить к европейскому что-то новое. Что же именно?

Европа, чтобы ни говорила и ни делала, все еще тождественна не только христианству, но и революции — величайшему откровению христианства после Христа. Изменив христианскому началу революции, утвердив свободу против Бога, против Христа — Абсолютной Личности, Европа провалилась в буржуйство окаянное, в капитализм, безличную собственность.

И русская революция, приняв от Европы ту же свободу антихристову, провалилась в большевизм — безличное равенство. Чтобы выйти из этого провала, Россия должна сделать то, что Европа не сделала, раскрыть не только политическое и социальное, но и религиозное содержание Революции, утвердить свободу со Христом — Абсолютною Личностью. Проблему социального равенства, задачу, заданную людям Богом, в большевизме решает дьявол «борьбою классов», «гражданскою войною», братоубийством, как единственной социальной динамикой. Ту же проблему Третья Россия должна решить не войною, а миром, не братоубийством, а братством, не разделением, а соединением классов, обществ, государств, народов в союз всечеловеческий, в Интернационал Белый, революционно-преображенно-молнийно-белый, — в Церковь Христову Вселенскую.

Вот что должен сделать для Европы хозяин Третьей России, русский «буржуй», не окаянный, а святой, русский крестьянин-христианин, ибо русское крестьянство, что бы ни говорило и ни делало, все еще христианству тождественно.

Но не в первом и втором христианстве, не в православии и не в католичестве, а только в Христианстве Третьем, в «Третьем Завете», предсказанном от Мицкевича до Ибсена, всеми пророками святой Европы, «земли святых чудес», — только в Третьем Завете соединится Третья Россия с Третьей Европой. И в этом соединении вспыхнет всемирная революция, которая победит буржуйно-большевистскую всемирную реакцию, вспыхнет «трижды светящий свет» — Свобода, Равенство, Братство.

Если будет Третья Европа, то недаром именно Франция сейчас, в своей непримиримости к большевикам — одна против всей Европы. Или нигде, или здесь, во Франции, в святой земле Революции, «величайшего откровения христианства после Христа», в земле «света трижды светящего» — Свободы, Равенства, Братства, — здесь, во Франции, начнется Третья Европа, преображенно-революционно-молнийно-белая. Вот почему именно здесь, во Франции, здесь, в Париже, я говорю с вами о союзе Третьей России с Третьей Европою.

Я говорю не всем европейцам, а только французам: не милости мы просим у вас, а требуем верности общему делу. Мировая война не кончилась: гражданская война в России — продолжение, усиление этой войны — ее жарчайшее полымя. На бумаге наш союз с вами расторгнут, но не на деле. Мы требуем верности святому союзу военному и еще более святому союзу мирному. Мы требуем, чтобы вы спасали не нас, а себя от тройного царства Дьявола, апокалипсического «царства Зверя».

Это я говорю французам, а остальным европейцам вот что.

Страшна ли вам Россия красная? Нет, не очень? Ну, так погодите, страшнее будет — белая.

Железо, раскаляемое в горне, говорит огню: «Довольно, я уже красно». А огонь отвечает: «Погоди, будешь белым». Горн Божий раскалил Россию докрасна; раскалит и добела. Россия красная вас не жжет, европейцы; погодите, обожжет — белая.

Народам иногда прощается глупость, а иногда и подлость; но глупость и подлость вместе — никогда. То, что вы с нами делаете, — подло и глупо вместе. Это вам никогда не простится. Я знаю, вы скажете: «Не мы, а вы сами это сделали». Да, мы, но и вы. Если бы вы большевиков не поддерживали, — их бы давно уже не было.

«Дочь Вавилона, опустошительница! Блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!» Не мы их разобьем, а вы сами, — сами себе отомстите за то, что с нами сделали.

Вы захотели устроиться так, как будто нет России. И вот устроились, основались на землетрясении, а землетрясение, — оттого, что ось земли сдвинута тяжестью России «несуществующей».

Нам, русским, уже нечего терять и бояться нечего: лучше все, чем то, что сейчас. Если разразится мировая катастрофа, — мы можем надеяться, что выйдем из нее первые, и, когда вы, европейцы, только начнете болеть, мы уже исцелимся. Во время землетрясений деревянные постройки меньше страдают, чем каменные: ужасен был развал деревянной России; каков же будет развал Европы каменной!

Но да не будет этого. Мы не бежали бы из России в Европу, если бы не надеялись, что это может не быть. Горчайшую из всех судеб человеческих — судьбу изгнанников — мы для того и приняли, чтобы это сказать.