Мэлор Стуруа - Гленн Тарнер Заячья Губа Страница 4

Первый вербовщик, заполученный Тарнером, — девятнадцатилетний юноша-калека из Мэриона, штат Огайо, буквально с ночи на утро заработал на перепродаже прав восемьдесят тысяч долларов. Для этого ему пришлось «наколоть» тридцать пять искателей быстрой наживы.

Но он был пионером, поднимавшим целину. Чем дальше в лес, тем больше сгущались джунгли геометрической прогрессии. Ведь для того, чтобы заработать те же восемьдесят тысяч, каждому из тридцати пяти обращенных надо было в свою очередь завербовать тридцать пять новых любителей быстрой наживы. Если читатель знаком с правилами умножения и помнит количество населения земного шара, то он, наверное, затруднится ответить на вопрос: где найдут последние 51 296 875 вербовщиков «Коскота» по тридцать пять скальпов на душу? Уж не потому ли Гленн Заячья Губа назвал свое предприятие межпланетным?

Но оставим в покое космос и даже земной шар. Уже пятикратное повторение трюка с перепродажей прав на распространение и вербовку в темпе, заданном юношей-калекой из Мэриона, привело бы к тому, что в каждой американской семье оказалось бы по одному коммивояжеру «Коскота».

Разумеется, дело Тарнера разворачивалось не столь молниеносно. Однако сам Гленн Заячья Губа от заминок не страдал. Свое он получал сполна. Ведь кесарю — кесарево, а богу — богово. Люди, попадавшие в орбиту «Коскота», становились по существу его невольными банкирами, предоставлявшими ему неограниченный кредит и беспроцентные займы.

Уже через восемь месяцев в штаб-квартире Тарнера запахло деньгами, а еще через некоторое время — парфюмерией. На доллары, выколачиваемые вербовщиками из искателей легкой наживы, Тарнер выстроил в Орландо, штат Флорида, и в Сан-Хуане, Пуэрто-Рико, первоклассные косметические предприятия, начавшие выпускать парфюмерные изделия из переработанного норкового жира. (Теперь вам понятна привязанность тарнеровской камарильи к норковым галстукам?)

Вскоре из косметического бизнеса Гленн Заячья Губа перекинулся в другие области деловой активности, и завертелась карусель.

Впрочем, для кого — карусель, а для кого — мельничные жернова. «Империя» Тарнера растет, перемалывая человеческие судьбы. Ослепленные иллюзией мгновенного обогащения, люди попадают в кабалу к Гленну Заячьей Губе, отдают ему свои последние гроши, залезают по уши в долги, срываются с насиженных мест, бросают семьи, а затем, пытаясь стричь купоны, невидимые, как королевские одежды из сказки Андерсена о портняжках-жуликах, превращаются из мелких жертв в еще более мелких хищников, соблазняя и губя по принципу цепной реакции.

Вербовщики-распространители, готовые перегрызть друг другу глотки, не отгороженные друг от друга даже видимостью конвенции, которой придерживались лжепотомки лейтенанта Шмидта, рыщут, словно шакалы, по Америке, оставляя за собой следы преступлений и трагедий. Капканы и мышеловки Тарнера покрыли густой сетью всю страну.

Сеанс массового гипноза

…Это было в августе 1972 года. В Майами-бич проходил предвыборный съезд республиканской партии. Стояла неимоверная жара. Атлантический океан не освежал, и редкие купальщики напоминали выброшенных на берег рыб, хватающих последние глотки ускользающего воздуха. На улицах курортного города не было никого, кроме демонстрантов и полиции. Отдыхающие попрятались под тенты кафе и гостиничных веранд, поглощая в неимоверных количествах мороженое и прохладительные напитки, а делегаты съезда, политические лоббисты и представители прессы предпочитали коротать время в гигантских холлах фешенебельных отелей, где исправно работавшие могучие кондиционеры создавали искусственные оазисы умеренной температуры.

Владельцы отелей, стремясь привлечь клиентуру, рекламировали «по сезону» не столько прелести гостиничного комфорта или мастерство шеф-поваров, сколько исправность и мощь кондиционных установок. Помню, как на фронтоне одного из отелей красовался гигантский неоновый термометр, соблазнительно указующий прохладу, царившую в его чертогах. А она была тем более необходима, что к жаре климатической приплюсовывался накал политических страстей — дебаты, интриги, сделки, шоу.

Как раз этот гигантский неоновый термометр напомнил мне старый анекдот об «агитпункте», устроенном чертями для привлечения людей в ад. Я рассказал его Элеоноре Р., молодой журналистке, представлявшей небольшую «подпольную» газету, издававшуюся в Нью-Йорке группой радикально настроенных деятелей культуры. (Замечу в скобках, что в Соединенных Штатах Америки «подпольными» называются не газеты, печатающиеся нелегально, а издающиеся, так сказать, «диким способом», вне рамок респектабельных газетных трестов.)

Анекдот рассмешил Элеонору.

— Ну, прямо как вербовочные пункты Гленна Тариера! — воскликнула она.

Услышав имя Тарнера, я насторожился. К тому времени мною уже было заведено «дело» на Заячью Губу, и все, что касалось его жития и подвигов, очень интересовало меня. Поэтому я попросил Элеонору рассказать о тарнеровских вербовочных пунктах,

— О, это скорее капканы или мышеловки!

Мы вошли в просторный холл отеля «Фонтенбло», где размещались штаб-квартира устроителей съезда и пресс-центр, нашли сравнительно укромное местечко и расположились в креслах, правда не очень удобных, но с непропорционально высокими спинками, которые хотя бы иллюзорно защищали нас от вавилонского столпотворения, царившего вокруг. Я заказал блуждающему официанту два коктейля и приготовился слушать.

— Это произошло сравнительно недавно, — начала свой рассказ Элеонора. — Как обычно, у меня было туго с деньгами. Меня только что уволили из одного благотворительного фонда, где я работала секретаршей по связи с печатью. На «подпольную» я набрела несколько позже. Так вот, каждое утро за кофе я внимательно изучала рекламные объявления в газетах, пытаясь выудить из них спасательный круг.

Однажды мне попалось на глаза следующее объявление: «Фирме «Коскот» требуется гид-хозяйка-стюардесса для сопровождения будущих инвеститоров в однодневную поездку в Майами. Плата — пятьдесят долларов в сутки». Объявление звучало заманчиво, но несколько подозрительно. Оно весьма смахивало на предложение, исходящее от торговцев живым товаром, рекрутирующих очередную партию «колл-герлз». Конечно, я что-то слышала — краешком уха — о «Коскоте», об его основателе Тарнере, об его «пирамидальных схемах» мгновенного обогащения под девизом «Смей быть великим» и так далее. Но все это звучало весьма расплывчато и неубедительно. Стать великой я не собиралась. — Элеонора усмехнулась, — а вот богаче хотя бы на несколько «баков», да.

Пятьдесят долларов на улице не валяются. С другой стороны, я ничем не рисковала — ведь можно было навести справки. Я так и поступила. Набрала номер телефона, указанный в объявлении, и прямо, без обиняков, спросила, не означает ли приглашение в гидессы-хозяйки-стюардессы закамуфлированную проституцию. На том конце провода голос, принадлежавший, по-видимому, пожилой даме, с нескрываемым возмущением ответил: «Позвольте, за кого это вы нас принимаете? «Коскот»— одна из крупнейших корпораций Америки с многочисленными дочерними фирмами. Если вы действительно заинтересованы работать у нас, то приходите. Мы вам представим исчерпывающие данные, а там решайте сами. Кстати, сегодняшний вечер — приемный день»…

Принарядившись на всякий случай, я поехала. Рекламный адрес привел меня в один из новых отелей неподалеку от аэропорта Кеннеди. Банкетный и танцевальный залы отеля были битком набиты людьми или, говоря языком газетного объявления, «будущими инвеститорами». Выглядели они весьма живописно и одновременно обыденно. Казалось, кто-то перемешал, а затем согнал в одну кучу экзотических золотоискателей лихорадок Клондайка и Калифорнии и утренних, самых ранних пассажиров нью-йоркской подземки — женщин в будничной одежде и в обуви на плоской подошве без каблуков, рабочих в спецовках, негров. Вторые явно преобладали.

Лица «будущих инвеститоров», хозяйкой которых мне надлежало стать, выглядели усталыми, осунувшимися. Если на них и лежали отблески надежды, то они были глубоко запрятаны в морщины и сильно припудрены бесплатной нью-йоркской косметикой — копотью, замешанной на смоге.

В стратегических пунктах банкетного и танцевального залов, как сейчас помню их архитектуру — безвкусная смесь модерна и барокко, были установлены ломберные столики для карточной игры, за которыми восседали молодые люди, жизнерадостные, как жеребцы, розовощекие, как поросята, в разглаженных, с иголочки, костюмах, свежевыбритые и тщательно подстриженные. Только что из парикмахерской. У каждого к лацкану пиджака, словно зеленая гвоздика, были приколоты звездно-полосатым флажком — значком из дешево-дорогих камней— стодолларовые бумажки, такие же свежие и жизнерадостные, как и сами молодые люди. Молодые люди, выглядевшие еще более молодыми и жизнерадостными на сером, унылом фоне «будущих инвеститоров», казалось, только-только сошли со страниц букварей «великой американской мечты», какой она мерещится среднему обывателю и любвеобильным, но лишенным фантазии мамашам.