Константин Леонтьев - Отец Климент Зедергольм, иеромонах Оптиной Пустыни Страница 4

Зедергольм, я готов согласиться, заходил уж слишком далеко в своей поддержке патриархии; он уж слишком за вселенский престол боялся. Ему хотелось всячески утвердить и укрепить его. Ему больно было слышать о злоупотреблениях греков и быть свидетелем раздражения болгарского духовенства. Зографский игумен отец Анфим жаловался на греков; сам отец Анфим был человек примерной монашеской жизни, один из лучших игуменов на Афоне, умный, способный человек. Он сравнительно беспристрастен; он, например, строго осуждает другого болгарского монаха, столетнего отца Виктора за его национальный фанатизм. Отец Виктор заходил так далеко в своей пламенной вражде, что выражался так: «Если греки будут в раю, то я не желаю там быть!» Отец Анфим, приводя эти неразумные речи ненависти в доказательство того, что и его соотчичи очень пристрастны и нередко несправедливы, настаивает однако на том, что греческое духовенство не исполняет своих обязанностей по отношению к болгарской своей пастве. «Греки не дают хода духовным лицам болгарского происхождения; они уверяют, что в среде болгарских священников нет достаточно образованных людей, достойных быть епископами, тогда как и греческие иерархи особою ученостью вообще не отличаются. Греки берут с болгар много денег, но не тратят из них ничего на местные нужды паствы, на училища и т. п., а все отсылают в Царьград. Греческие епископы не дают себе даже труда выучиться по-болгарски; как же они могут наставлять паству?[9]

Отец Анфим не одобрял явных нападков болгарских старшин и публицистов на греческую иерархию; но в частной беседе сознавал, что некоторая часть обвинений основательна.

Зедергольм не берется опровергать частные факты, но спешить и в этой беседе обобщить вопрос и перенести его на более широкое поприще основных интересов всей Церкви. «Не будет ли вредно для церкви вообще отделение болгар от греков, спрашивает он отца Анфима. Это отделение не ослабит ли Великую Церковь (Константинопольскую)?» Потом он спрашивает отца Анфима: «Какой исход греко-болгарской борьбы он находит наиболее благоприятным?» Ответ отца Анфима показывает, что этот афонский монах требовал для соотчичей своих еще немногого. – «Пусть греки дадут нам своего независимого митрополита (экзарха), который ставил бы архиереев в Болгарии и мог бы по временам приезжать в Константинополь. Пусть болгарские епископы имеют доступ и в Синод Великой Церкви и к патриаршеству.

На Афоне Зедергольм беседовал еще с греком Илларионом (иеродиаконом) об изменениях, которые тогда вносились в административное устройство Великой Церкви. Порта, желая всячески ослабить влияние православия, стремилась ограничить и стеснить власть патриарха посредством усиления светского элемента в окружающем патриарха Синоде и удалить из него так называемых геронтов. Геронтами (старцами, старейшими) называются шестеро митрополитов: Ефесский, Дерконский, Халкидонский, Ираклийский, Никодимийский и Кизический. паства этих иерархов находилась собственно за пределами Константинопольской епархии, но жили эти митрополиты в Константинополе, как бы на подворьях среди чужой паствы и, объезжая с одной стороны свои епархии, с другой участвовали в общем управлении патриархии и представляли собой важную опору Царьградскому центральному престолу. Порта стремилась удалить от общих дел этих геронтов и заменить их влияние влиянием светских фанариотов, разумеется, более покорных духу времени, чем епископы. Мирские фанариоты, со своей стороны, по чувству, естественному всякому классу людей, были, конечно, не прочь приобрести побольше влияния на дела церкви, имеющей на Востоке, кроме духовного, еще народно-политическое значение, признанное правительством. Многие из этих фанариотов, люди европейского образования, вероятно, находили самих себя даже более достойными вести церковно-национальные дела, чем эти «отсталые, застывшие в вековой неподвижности епископы старого духа». Русское посольство того времени почему-то также скорее склонялось на сторону греческих мирян, чем на сторону патриарха. Но патриарха и геронтов отстаивали митрополит московский Филарет и обер-прокурор граф А.П. Толстой[10]. Я имею под рукой литографированную конфиденциальную записку, составленную в то время в Синоде, в духе благоприятном патриархии и геронтам. Записка эта, данная мне на прочтение Зедергольмом и оставшаяся у меня, по всем вероятием, составленная им самим. Несмотря, однако, на все эти возражения, геронты были удалены на второй план и только позднее, при восшествии на патриарший престол патриарха Григория VI, они снова били, по его настоятельному требованию, восстановлены в своих правах[11]. Об этих-то вопросах, об этих реформах, об этих геронтах разговаривал на Афоне грек-иеродиакон с синодальным нашим чиновником.

Вот что об этом сказано в дневнике Зедергольма: «О современных церковных делах я имел подробные разговоры со старцем отцом Илларионом. Его мысль состоит в том, что удаление геронтов, хотя отчасти оно может иметь следствия невыгодные, оправдано злоупотреблениями геронтов. Также старец игумен Герасим и иеродиакон Иларион не одобряют того, что в Болгарию архиереями посылаются не природные болгары и даже люди не знающие славянского языка. Как же могут они поучать свою паству? В этом они видят главную причину неудовольствия болгар, хотя и не отвергают возбудительных действий римской пропаганды».

С болгарином Анфимом и с греком Илларионом Зедергольм говорил об общих церковных вопросах; внутренний же мир его души, раскрывается пред нами яснее, когда он в дневнике своем пишет о другом Илларионе, знаменитом старце и отшельнике.

Здесь он весь, как я уже упоминал, – благоговение и любовь. Он записывал в дневнике свои мнения и возражения, когда касалось до других лиц; об Илларионе он только повествует и только записывает тщательно почти каждое его слово, забывая о своих мыслях при воспоминании о великом пустыннике, – Зедергольм именно в эти-то минуты является более нежели когда-либо самим собою, то есть человеком, желающем достичь, по мере сил, того высшего самоуничижения во Христе, которое зовется духовным просветлением.

Не могу удержаться, чтобы не рассказать здесь о старце. Вот выписки из дневника Зедергольма.

«Скит Святой Анны. Первое свидание с иеросхимонахом старцем Илларионом.

«Отец Иларион родом из грузинских дворян. Четырех лет от роду, его взял к себе на воспитание дядя его, иеродиакон, живший в пустыне безлюдной. По воскресеньям дядя уходил в город говорить проповеди, и малютка оставался один. Случалось, что подходил к келье медведь и наводил на него страх и ужас. Двадцать лет рос Иларион в глубоком уединении, а потом родные его взяли ко двору грузинских царей. Многое в придворной жизни изумляло благочестивого юношу-пустынника. «Как же это, говорил он себе, ведь они христиане. Так как же они постоянно обманывают друг друга, злословят, проводят жизнь в неге и совершают другие дела, совсем не свойственные христианам?» Наконец Иларион возымел твердое намерение бросить мир и принять монашество. Но вскоре посвятили его в иеромонахи и сделали придворным духовником. Отец Иларион оказал важные политические услуги своему отечеству.

«Впоследствии он сопровождал грузинскую царевну в С.-Петербург. Суета столичная глубоко не нравилась ему, тем более, что он замечал, что духовная дочь его стала увлекаться общим примером, нарушала посты и т. д. Наконец он решился тайно уйти и удалился в 1818 году на Афон.

«Здесь он отправился сначала в Ивер, но жизнь там не понравилась ему, и он вступил в строгий общежительный монастырь Дионисиат, но скрыл здесь свое происхождение и то, что он иеромонах. Несколько времени он провел в поварне, но после узнал его на Карее, приехавший из Грузии архимандрит, и по Святой Горе разгласилось, что в Дионисиате скрывается под видом простеца, иеромонах и царский духовник. Огорчился Дионисиатский игумен и стал выговаривать Иллариону. Тот, испросив прощенья у игумена, возвратился было в поварню, но там его не приняли. После этого он жил в строгом уединении сначала в пирге[12] монастырском, потом в совершенном затворе и теперь редко кого видит. Келья его скита в расстоянии двухчасовом, на холме столь уединенном, что там не слыхать ни кузнечиков, ни других насекомых[13].

«Отцу Иллариону теперь восемьдесят один год. Роста он среднего, довольно плотного сложения. Черты лица тонкие и правильные. Прежде у отца Илариона были волосы густые, длинные. Он лишился их вдруг, живя в пещере. Брови темные, густые. Борода окладистая, седая. В лице выражается совершенное спокойствие духовного человека, победившего страсти. В разговоре и обращении – необыкновенная простота. Отличительные свойства его – смирение, трогательное в почтенном старце, к которому все питают невольное благоговейное уважение, и ревность о славе Божьей. Речь его одушевленная, сильная.