Журнал Русская жизнь - Гоголь (апрель 2009) Страница 4

Образ получился совершенно фантастическим. Заметили это, однако, очень немногие. Правда, Николай Полевой, издатель влиятельного журнала «Московский телеграф», в рецензии на первый том «Вечеров…» зашел даже так далеко, что заподозрил в малороссийском авторе самозванца: «Понимаем то, что это писал не пасичник и не малороссиянин… вы самозванец-пасичник, вы, сударь, москаль, да еще и горожанин». Но подобные претензии утонули среди всеобщих похвал (так что и Полевой поспешил загладить ошибку и в рецензии на вторую книжку «Вечеров» уже утверждал, что автор «очень хорошо воспользовался юмором своих земляков»). В гоголевской Украине читатели нашли то, что желали найти: народность, патриархальность, поэзию, юмор и умеренную экзотику. Даже Осип Сенковский, к Гоголю весьма и весьма не расположенный (о чем ниже), писал о малороссийских повестях: «Как не полюбить этих молодых казачек, с такими круглыми бровями, с таким свежим и румяным лицом? Как не находить удовольствия в картине этих нравов, добродушных, простых, забавных?»

Но скоро Гоголю стало тесно в созданной им Украине. Он захотел стать автором всероссийским. Его честолюбию рисовались грандиозные задачи: художнически охватить всю русскую жизнь - и с помощью искусства исправить ее, преобразить, привести в соответствие с высоким идеалом. Так появились «Ревизор», потом «Мертвые души»…

Эти сочинения раскололи аудиторию. Часть литературной и читающей публики оценила усилия Гоголя очень высоко. Другая - и, надо заметить, едва ли не бульшая - встретила явление нового Гоголя с негодованием: нарисованная в его сочинениях картина современной России показалась чрезвычайно неприглядной и, следовательно, неверной. Ни одного симпатичного лица! Ни одной привлекательной черты!… Да полно, нет ли здесь злого умысла?…

Чтобы понять причины столь бурной реакции, нужно иметь в виду, что годы литературного возмужания Гоголя - это пора расцвета русского патриотизма, в частности патриотизма бюрократической и светской верхушки. Этому патриотическому расцвету предшествовали тревожные времена. В 1830 году утвердившийся порядок в Европе потрясли две революции - во Франции и в Бельгии. Многие ожидали потрясений и в России. Затем случилось польское восстание, перешедшее в настоящую национальную войну. Многие ожидали европейского вооруженного вмешательства… Но все обошлось. Потрясений не случилось; восстание было успешно подавлено; просвещенная Европа ограничилась сотрясением воздухов, то есть гневными парламентскими филиппиками. А тут еще, воспользовавшись моментом, удалось заключить с ослабевшей Турцией договор, который превращал извечного врага России почти в ее сателлита. А потом дипломатические противоречия едва не привели к войне между крупнейшими европейскими державами - к вящей радости петербургского двора… В общем, патриоты ликовали. Балы сменялись парадами. Парады балами. Печать наполнилась славословиями великой России, ее мудрой власти и ее доблестным войскам.

Сам Гоголь не остался чужд этой атмосфере: ее дыхание чувствуется в «Тарасе Бульбе» (этим сочинением Гоголь потом всегда козырял, когда хотел получить от властей материальную помощь). Но, увы, история показывает, что результат национального самодовольства - это не «полный гордого доверия покой», а неспособность адекватно воспринимать то, что не похоже на славословия. Так случилось и на этот раз.

Примечательна в этом смысле реакция на «Ревизора» директора департамента иностранных исповеданий Филиппа Филипповича Вигеля, в иных случаях человека остроумного и наблюдательного. Он пишет о «Ревизоре» в Москву, господину Загоскину (сочинителю другого «Юрия Милославского»): «Автор выдумал какую-то Россию и в ней какой-то городок, в который свалил он все мерзости, которые изредка на поверхности настоящей России находишь: сколько накопил он плутней, подлостей, невежества. Я, который жил и служил в провинциях, смело называю это клеветой в пяти действиях. А наша-то чернь хохочет, а нашим-то боярам и любо; все эти праздные трутни, которые далее Петербурга и Москвы России не знают, половину жизни проводят заграницей, которые готовы смешивать с грязью и нас, мелких дворян и чиновников, и всю нашу администрацию, они в восторге от того, что приобретают новое право презирать свое отечество, и, указывая на сцену, говорят: вот ваша Россия!» Итак, по мысли Вигеля, клеветнический пафос Гоголя питается и поощряется духом космополитизма. Этот дух отравил даже «нынешнего» Жуковского, в чьем кружке Гоголь превращен в корифея. А говоря о дружественной Гоголю «московской партии», Вигель прямо указывает на заграничный источник зла: «У них есть политическая вера, космополитизм, которая распространяется парижской пропагандой». Указание симптоматично: в тогдашней политической мифологии таинственный «парижский центр» играл примерно такую же роль, что и «вашингтонский обком» в нынешней…

Еще более бурное негодование вызвали «Мертвые души». Обширной рецензией в журнале «Русский вестник» откликнулся на гоголевский труд знакомый нам Николай Полевой. Он прямо адресовал Гоголю обвинения в антироссийской «клевете»: «Вы клевещете не только на человека, но и на родину свою. Зная Россию, смело называем мы ложью и выдумкою изображения в „Мертвых душах“». (Поразительно, до какой степени заявление Полевого совпадает с эпистолярными инвективами Вигеля - совпадает не только по существу обвинений, но и словесно: патриотический «дискурс» выработал не только идейные, но и риторические стереотипы.) Критику кажется, что европейский мир изображается Гоголем с симпатией, а Россия - с презрением и насмешкой:

«Между тем как его восхищает всякая дрянь итальянская (имеется в виду очерк „Рим“. - О. П. ), едва коснется он не итальянского, все становится у него уродливо и нелепо! Вы скажете, что Чичиков и город, где он является, не изображения целой страны, но посмотрите на множество мест в „Мертвых душах“: Чичиков, выехавши от Ноздрева, ругает его нехорошими словами. „Что делать? - прибавляет автор, - русский человек, да еще и в сердцах!“ - Пьяный кучер Чичикова съехался с встречным экипажем и начинает ругаться. „Русский человек, - прибавляет автор, - не любит сознаваться перед другим, что он виноват!“ - Автор изображает извозчика, который „заворотил в кабак, а потом прямо в прорубь, и поминай как звали“. „Эх! русский народец, - прибавляет он, - не любит умирать своею смертью!“ - Автор изображает красотку (ту самую, которую сравнивал он с яичком) и уверяет, что у нее было такое лицо, какое только редким случаем попадает на Руси, гдe любит все показаться в широком размере, все что ни есть, и горы, и леса, и степи, и лица, и губы, и ноги! «…» Какие-то купцы позвали на пирушку других купцов - „пирушку на русскую ногу“, и „пирушка, - прибавляет автор, - как водится, кончилась дракой“ «…» Спрашиваем: так ли изображают, так ли говорят о том, что мило и дорого сердцу? Квасной патриотизм!! Мм. гг., мы сами не терпим его, но позвольте сказать, что квасной патриотизм все же лучше космополитизма… Какого бы?… Да мы поймем друг друга!…»

Этот длинный список антипатриотических мест (курсивом автор выделяет наиболее антипатриотические) знаменателен во многих отношениях. За несколько лет до того министр народного просвещения Сергей Уваров в кабинете шефа политической полиции графа Бенкендорфа зачитывал вслух бледному Полевому подобный же список антипатриотических и подрывных цитат - извлеченных из его, Полевого, журнала «Московский телеграф»!… Журнал был закрыт, Полевой сломлен. Теперь он - вольно или невольно? - расправлялся с Гоголем теми самыми приемами, которыми гвоздил его Уваров. Да и формула «квасной патриотизм» возникла по ходу изложения не случайно: она появилась впервые в «Московском телеграфе»; современники приписывали ее Николаю Полевому (хотя подлинным автором ее был князь Вяземский). Теперь, отрекаясь от былых ошибок, приходилось утверждать, что квасной патриотизм все же лучше продемонстрированного Гоголем космополитизма. Какого? Догадаться нетрудно: альтернатива русскому квасу - французское шампанское. Стало быть, и здесь без парижского центра не обошлось…

Давним соперником и ненавистником Гоголя (впрочем, ненависть была взаимной) был и редактор «Библиотеки для чтения» Осип Сенковский. Каждая книга Гоголя вызывала с его стороны язвительную рецензию. После «Ревизора» и «Мертвых душ» к обычным обвинениям в дурном вкусе и невежестве Сенковский - в духе времени - добавил обвинения в недоброжелательном отношении к России и русским («Вы систематически унижаете русских людей»). А в рецензии на итоговое Собрание сочинений Гоголя появилось и нечто новое: оказывается, Гоголь очерняет Россию по той причине, что он… украинец.