Владимир Чунихин - Переварот Страница 4

«…Биография Ворошилова свидетельствует о жизни рабочего–революционера: руководство стачками, подпольная работа, тюрьма, ссылка. Но, как многие другие в руководящем ныне слое, Ворошилов был только национальным революционным демократом из рабочих, не более. Это обнаружилось особенно ярко сперва в империалистической войне, затем в февральской революции. В официальных биографиях Ворошилова годы 1914–1917 образуют зияющий пробел, общий, впрочем, большинству нынешних руководителей. Секрет пробела в том, что во время войны эти люди были в большинстве патриотами и прекратили какую бы то ни было революционную работу. В февральской революции Ворошилов, как и Сталин, поддерживал правительство Гучкова — Милюкова слева. Это были крайние революционные демократы, отнюдь не интернационалисты. Можно установить правило: те большевики, которые во время войны были патриотами, а после февральского переворота — демократами, являются теперь сторонниками сталинского национал–социализма. Ворошилов не составляет исключения…»

Таким образом, нет ничего удивительного в том, что после ухода из политической жизни Ленина всё сильнее и сильнее заявляло о себе то крыло в большевистской партии, которое связывало своё будущее не с мировой революцией, а с будущим своей страны. Страны, которую эта часть большевиков вовсе не желала рассматривать как разменную пешку в большой игре за мировую революцию. Возглавил это крыло Сталин.

Надо сказать, что впервые о возможности победы революции в одной стране упоминал ещё Ленин. Упоминания эти были не очень тогда востребованы, и при общем азарте погони за мировой революцией прошли в то время в большевистской среде практически незамеченными. Но не для Сталина.

Сталин, объявивший себя наследником и учеником Ленина, не мог не пройти мимо этих столь нужных ему упоминаний вождя, которые должны были придать солидную теоретическую основу для резкого изменения курса партии. Уже в 1924 году Сталин во всеуслышание выдвинул теорию, утверждавшую возможность победы социализма в одной отдельно взятой стране.

Вся дальнейшая борьба в партии рассматривается сейчас обычно как борьба отдельных её руководящих деятелей за власть. Да, действительно, борьба за власть безусловно имела место. Но при этом забывается часто более глубокая сущность этой борьбы. Упускается обычно вопрос — а зачем, собственно, нужна была власть этим людям? За обывательским пониманием существа власти теряется понимание того, что боролись между собой революционеры, а значит, изначальные бунтари, пусть и битые жизнью и постаревшие. Боролись политические деятели. Боролись за свои идеи. Боролись за свои взгляды. И только власть, естественно, позволяла эти идеи и эти взгляды претворять в практическую жизнь.

И даже, если кто‑то из них и готов был продать эти идеи за вкусную жизнь, то всё равно логика политической борьбы уже не могла оставить их в покое, оставить их в состоянии довольства простыми радостями существования. Дело в том, что за каждым из этих деятелей стояла масса единомышленников, на которую они опирались. И лишь одна только эта масса могла дать и давала им силу и влияние. Даже если кто‑то из них и хотел бы уйти от борьбы, то сделать этого никто из них просто так уже не мог. Потому что они были связаны со своими единомышленниками. Потому что их неизбежно связывали с их единомышленниками. Даже при желании вождей уйти как‑то от борьбы, сторонники их всё равно продолжали действовать. И вождям волей–неволей приходилось уже следовать за этой борьбой. Так или иначе, явно или тайно.

Так что борьба эта была борьбой не столько персоналий, сколько борьбой интересов различных политических группировок. Вожди революции были в той или иной мере лишь выразителями этих интересов. Другое дело, что таланты и воля этих вождей помогали с тем или иным успехом выстраивать различные политические комбинации. Но обязательно в интересах этих группировок.

При этом всё многообразие столкновений интересов, всё многообразие противостояний и союзов в этой борьбе, сводилось в конечном итоге, в глубине, в самой своей основе, к отношению людей всего по одному вопросу. О возможности построения социализма в одной, отдельно взятой стране. Считавшие построение это возможным видели единственным средством для этого всемерное укрепление собственной страны. Считавшие такое построение невозможным, видели единственный выход всё в той же мировой революции. Для совершения которой своя страна была определена в конечном итоге опять‑таки на роль расходного материала.

Много писалось о том, как Сталин, получив в свои руки чисто технические средства воздействия на партию, быстро расставил на ответственные посты преданных ему людей. И тем самым очень быстро прибрал эту партию к рукам. При этом опускается обычно вопрос, кому преданных? Лично Сталину? Или политической платформе, которую он отстаивал? А если лично Сталину, то потому, что слепо ему верили (это в двадцатых‑то годах)? Или потому, что Сталин был наиболее сильным политиком из тех, кто выражал волю этих людей?

Об этом, кстати, вскользь упомянул в своих сочинениях Троцкий. Очень глубоко понимавший, конечно, при всех его мелочных личных нападках на Сталина, идейную подоплеку этого противостояния.

Всё в той же своей работе, посвящённой Сталину, Троцкий писал:

«…Тем временем жизнь партии подошла к новому кризису. В первый период борьбы мне была противопоставлена «тройка». Но сама она была далека от единства. Как Зиновьев, так и Каменев в теоретическом и политическом отношении были, пожалуй, выше Сталина. Но им обоим не хватало той мелочи, которая называется характером. Более интернациональный, чем у Сталина, кругозор, приобретенный ими в эмиграции под руководством Ленина, не усиливал, а, наоборот, ослаблял их. Курс шел на самодовлеющее национальное развитие, и старая формула русского патриотизма «шапками закидаем» усердно переводилась теперь на новосоциалистический язык. Попытка Зиновьева и Каменева хоть частично отстоять интернациональные взгляды превращала их в глазах бюрократии в «троцкистов» второго сорта. Тем неистовее пытались они вести кампанию против меня, чтоб упрочить на этом пути доверие к себе аппарата. Но и эти усилия были напрасны. Аппарат все более явно открывал в Сталине наиболее крепкую кость от своих костей. Зиновьев и Каменев оказались вскоре враждебно противопоставлены Сталину, а когда они попытались из «тройки» перенести спор в Центральный Комитет, то обнаружилось, что у Сталина несокрушимое большинство…»

«Наиболее крепкая кость от своих костей». Нет, всё‑таки нельзя не отдать должное Троцкому в его понимании существа политических баталий.

Видимые результаты этой борьбы начали проявляться где‑то к середине 30–х годов. Многое тогда начало меняться в советском обществе, на всех уровнях и в самых разнообразных сферах жизни. Начал исчезать куда‑то истерический революционный надрыв. Изменения коснулись не только политической жизни. Многое, совсем недавно прежде немыслимое и уже вроде бы подзабытое, оставленное в той, прежней жизни, как‑то естественно стало возвращаться к людям. Даже в быту, в самых его мелочах. Незаметно жизнь начинала становиться другой.

Это сейчас для нас может показаться смешной мелочью. Ну что здесь такого? Можно без опаски, что донесут соседи, праздновать Новый Год. Ёлку можно нарядить, к радости детей. И ещё непривычное. Красные командиры стали вдруг капитанами и полковниками.

А тогда для многих это было явлением чего‑то невообразимо нового. И в то же время вчера ещё опасно запретного старого. Снова где‑то кто‑то увидел вдруг казачьи лампасы. И не в прорезь прицела, а в обычных «буднях великих строек».

И Троцкий это тоже подметил, написав обвиняющее:

«…Пересмотр прошлого довершался столь лихорадочными темпами, что разрушались вчерашние авторитеты. Официальнейший историк Покровский был после смерти объявлен врагом народа, так как недостаточно почтительно относился к прошлой истории России. Началась реабилитация не только старого национального патриотизма, но и военной традиции. Начались исследования русской военной доктрины, реабилитация русских стратегов включая и 1914 год…»

Да, действительно. Незаметно и как‑то вдруг необыкновенно быстро изменилось отношение к «дореволюционной» истории России. И не в одних лишь академических аудиториях, далёких от простых людей. А в самой их гуще. Молодые люди бегали тогда в кино и смотрели не только «Чапаева» и «Юность Максима», но и фильмы, возникшие почти одновременно и воспевающие вот буквально вчера ещё проклинаемых людей.

В 1937 году вышла первая серия фильма «Пётр Первый». По новому роману графа (!) Алексея Николаевича Толстого. Да с какими актёрами! Симонов. Жаров. Черкасов.

И совсем уже не удивительно вчера немыслимое. Этот самый бывший граф и вчерашний «белоэмигрант» в этом же году становится депутатом Верховного Совета СССР первого созыва.