Майя Кучерская - Наплевать на дьявола: пощечина общественному вкусу Страница 4

Сюжет: девочка Агата сидит дома одна и от скуки решается на то, что запрещено ей строго-настрого, – выйти в лес, отмерить ровно сто шагов вперед и сто обратно. И так немного развлечься. На 62-м шаге Агата скользит и летит в яму. Где и встречается с бесенком. Косматый, пахнущий псиной, по-своему даже милый бесенок обещает показать девочке место, где спрятан клад, но, конечно, обманывает и привозит Агату на собственной спине (привет Гоголю и Булгакову) к своему «папе», человеку в серой меховой шубе. Совершенно нестрашному. Агата играет с «папой» в ладошки и чувствует себя так хорошо и такой умницей, как никогда и ни с кем. Лишь под конец истории Агата понимает, что игры с дьяволом смертельно опасны. Линор Горалик изящно, культурно и без дидактического нажима на пальцах показывает, что такое грех, как он сладок и как с каждым шагом в лес все труднее и невозможнее вернуться назад, домой. Не к святости, а просто к нормальной, не траченной ложью жизни.

Линор Горалик заговорила на темы, которые в современной русской литературе практически не обсуждаются. (Исключения есть, но их ничтожно мало.) Даже лучшие из наших авторов пишут о чем угодно – о том, как и кого перемололи «нулевые», или наоборот, девяностые, или сталинский террор, или чеченская война. Они любуются переливами русской речи, конструируют лихие сюжеты. Сокрушаются об отсутствии исторической ответственности у наших политиков и исторической вины у народа. И молчат о личной вине.

У их героев множество проблем – с самореализацией, работой, бизнесом, женами, любовницами, детьми, друзьями… Только не с совестью. Никто из них не переживает собственные слабости, предательства, измены как трагедию. Всем этим вымышленным менеджерам, бизнесменам, революционерам, сценаристам, каменщикам, переводчикам неведома внутренняя борьба. Потому что ни в какую борьбу они и не вступают, охотно принимая человека в косматой шубе за партнера и старшего товарища. Никто из нынешних писателей (да и режиссеров) не описывает грех как нарушение нормы, потому что представления об этой норме стали так восхитительно расплывчаты и неточны. Жизнь, знаете ли, сложнее… Ни «Анны Карениной», ни «Бесов» не может появиться сегодня не потому, что нет Толстых и Достоевских, а потому, что нет авторов, готовых пережить падение своего героя как катастрофу.

Точно малые дети, современные художники зажмуриваются как раз в этом месте. Ну, кроме Линор Горалик. Но и она, конечно, недаром заговорила о механизмах искушения и дьяволе на языке архаичного жанра – сказки, словно бы понимая: в нормальном романе говорить об этом неловко. Немодная какая-то тема.

Обмену не подлежит

Воскреситель из мертвых Григорий Грабовой был признан виновным в мошенничестве и приговорен к 11 годам тюрьмы. С Грабовым, мошенником в особо циничных размерах, который пытался заработать на отчаянии людей, все в общем понятно. Гораздо непонятней и печальней то, что, как утверждали на суде адвокаты, у многих клиентов претензий к целителю нет. Значит ли это, что их умершие родственники воскресли? Нет, конечно, скорее это значит, что вера этих людей в способности Грабового не поколебалась. Не исключено, что они все еще надеются.

Протест против смерти, жажда соединиться с тем, кого ты любил, – естественны. Эти чувства настолько сильны, что рациональные доводы перед ними отступают. Это те самые струны, игра на которых (кто бы ни садился за инструмент!) неизменно извлекает музыку, пронимающую до слез. Именно эта музыка сделала безумный рейтинг сайту «Одноклассники». И именно она звучит крещендо в популярной программе «Жди меня».

Чего хотят все эти люди, пишущие на сайт программы? Воскрешения из мертвых. Внезапное исчезновение родственников – трагедия, но не об историях «ушел и не вернулся» сейчас речь. Ни в коем случае. Потому что кажется, гораздо больше в «Жди меня» тех, кто надеется поменять собственную судьбу. Кто упрямо верит, что если бы в нужный день и час не ушел поезд, не вспыхнула ссора, не пришлось переехать в другой город, если бы двадцать или даже пятьдесят лет назад удалось вовремя промолчать, уговорить, не хлопнуть дверью – жизнь потекла бы по-другому. Она уж точно сложилась бы лучше и получилась бы счастливой и светлой.

Вот женщина, которая разошлась с мужем и не видела его тридцать лет, вдруг начинает розыски. Мужа находят. Искалеченного, живущего в приюте, на костылях, с лицом запойного алкоголика. Сам себе он точно давно не нужен. А ей? Искала-то она красавца тридцатилетней давности, а не инвалида, изувеченного своей непутевой жизнью. Конечно, она забирает его к себе, говорит ему ласковые слова, но он ее словно бы и не слышит. Возможно, со временем отогреется и все же услышит, возможно, все как-то сложится, но уж точно сложится совсем не так, как сама героиня мечтала и рассчитывала. Мертвые не воскресают!

Или другая, разыскивающая свою первую любовь. Вот она – эта любовь, постаревшая на двадцать пять лет, выходит на сцену. Мечта сбылась. Они целуются, и им неловко. Что делать друг с другом дальше, в заэкранном пространстве? Что эта встреча им даст? Они еще не знают, что ничего. До этой минуты оба верили, что живут в сказке, где все вечно молоды, где времени нет и смерти нет. И не хотели признать простого: с прошлым надо уметь прощаться.

Между тем людей, живущих в сказке, судя по количеству обращений в программу и ее популярности, у нас миллионы. Людей, не знающих, как быть со своим прошлым, как обращаться с терзающими душу воспоминаниями.

Не потому ли и наша страна до сих пор никак не разберется со своей историей – то вырвет, то вклеит, то перепишет страничку, то засмеется, то заплачет, то бросится воскрешать и восхвалять призраков, то начнет клеймить. И никак не предаст их всех, наконец, мирному христианскому погребению. Не любят у нас похорон.

Без семьи

В современной русской литературе практически нет семейных саг. Там, где в европейской и американской литературе давняя традиция, засеянная полянка с 300-летним газоном, у нас – пустота. Можно, конечно, вспомнить «Московскую сагу» Василия Аксенова или повесть «Медеины дети» Людмилы Улицкой – но, положа руку на сердце, классическими сагами их все же признать трудно. Характерно, что и написаны обе книжки писателями старшего поколения и не на современном материале. Ничего похожего на «Harmonia caelestia» Петера Эстерхази, «Сборища» прошлогодней букериатки ирландки Энн Энрайт или нашумевшего романа американца Джонатана Франзена «Поправки» в русской литературе все же нет.

Когда-то было иначе, «Детские годы Багрова-внука», «Войну и мир», «Дворянское гнездо» и, кажется, последнее произведение в подобном жанре – «Белую гвардию» Михаила Булгакова – назвать семейными сагами вполне можно. Сегодня ничего похожего.

При том, что ощущать себя средоточием множества вертикальных связей, не началом, а продолжением жизни тех, кто жил до тебя, хотят сейчас очень многие. Число желающих узнать свою родословную и повесить в рамочке за стеклом собственное генеалогическое древо только растет, не секрет, что составители заказных генеалогий процветают.

Только вот проверить, чья это генеалогия, твоя или однофамильца, жившего в том же селе, что и твой прапрадед, непрофессионал не сможет. И тогда получается что-то вроде курьеза, которым поделился в одной из телепрограмм Евгений Гришковец. Он признался, что, не зная историю своей семьи, купил старинные фотографии совершенно незнакомых людей и теперь воспринимает их как своих предков.

Можно, конечно, и так – обмануться. Но все же одна лишь тоска по предкам их не вернет. В другой мы жили стране, где при Иване Грозном выбивались целые фамилии и некоторые роды бесследно исчезли, в стране, в которой сразу после Смутного времени, после всех катаклизмов и моровых поветрий убыль населения составляла почти 90 процентов, и да – в стране, пережившей октябрьский переворот. Слишком часто в нашей истории фамилия становилась не предметом гордости, не объектом памяти, а источником смертельной опасности. Какие там фамильные реликвии и портреты предков – спрятаться, забыть, как тебя звали, сменить имя и паспорт. Государству российскому никогда не нужен был человек семейный, нужен был человек служилый. И… загляните как-нибудь любопытства ради в справочники «Вся Москва» или «Весь Петербург» за 1915-й, например, год, аналоги наших «желтых страниц». Огромного количества фамилий жителей, которые там перечислены, ныне вообще не существует.

В свое время Ленин приветствовал семейную сагу Томаса Манна «Будденброки» считая, что она отражала крушение буржуазного мира. Но она отражала не крушение буржуазного мира, а крушение нормальной жизни, той, где семья – ценность, а история – это история семей. Недаром, кстати, при достижении малейшей стабильности в нашей стране сразу возникала и семейная тема – и тогда печатались передовицы о рабочих династиях и потомственных учителях.