А Старцев - Трилогия Уильяма Фолкнера Страница 4

Каковы же они - фермеры и арендаторы, населяющие Францу-зову Балку? В первой главе "Деревушки" Фолкнер дает содержательную и весьма красочную историческую и социально-бытовую характеристику этой своеобразной прослойки американского крестьянства, осевшего в качестве "белых бедняков" на землях плантаторского Юга.

"Они пришли с Атлантического побережья, а до того, - из Англии и с окраин Шотландии и Уэллса, чему свидетельством иные фамилии - Тэрпины, Хейли, Уиттингтоны, Макколлемы и Мюррэи, Леонарды и Литтлджоны, да и другие тоже, вроде Риддепов, Армстидов и Доши, которые не могли появиться сами собой, потому что по доброй воле никто, конечно, не взял бы себе такую фамилию. При них не было ни невольников, ни шифоньеров работы Файфа или Чиппендейла; почти все, что было при них, они могли принести (и принесли) на своих плечах. Они заняли участки, выстроили хижины в одну-две клетушки и не стали их красить, переженились, наплодили детей и пристраивали все новые клетушки к старым хижинам, и их тоже не красили, и так жили. Их потомки так же сажали хлопок в долине и сеяли кукурузу по скатам холмов и на тех же холмах, в укромных пещерах, гнали из кукурузы виски и пили его, а излишки продавали. Федеральные чиновники приезжали сюда, но уже не возвращались. Кое-что из вещей пропавшего - войлочную шляпу, сюртук черного сукна, пару городских ботинок, а то и пистолет, - иногда видели потом на ребенке, на старике или женщине. Окружные чиновники и вовсе не тревожили этих людей, разве только по необходимости в те годы, когда предстояли выборы. У них были свои церкви и школы, они роднились друг с другом, изменяли друг другу и убивали друг друга, и сами были себе судьями и палачами... Во всей округе не было ни одного негра-землевладельца, а чужие негры боялись и близко подойти к Французовой Балке, когда стемнеет".

Ко времени действия "Деревушки" эта буйная фермерская демократия уже основательно прибрана к рукам поземельными банками и деревенскими толстосумами, и Литтлджоны и Армстиды задыхаются от нищеты на заложенных и перезаложенных клочках земли.

Фолкнер многократно рисует их, нищих, голодных, почерневших от непосильного и безысходного труда, впрягающихся в плуг вместе с женой, судорожно сжимающих "потные кошельки" на конской ярмарке, хмурых, озлобленных, редко улыбающихся.

Но и обнищавшие, утратившие свою самостоятельность, угнетенные банками и сельскими богатеями, неспособные бороться против государственного аппарата, защищающего интересы имущих классов, эти крестьяне представляют американский трудовой народ, глубокие корни национальной жизни, питающие и экономику ее, и культуру. Ощущение этого сильнейшим образом свойственно Фолкнеру и отражается не только в социальных мотивах трилогии - в его пристальном внимании к судьбе фермера, - но и в самой структуре произведения.

Именно в этой среде завязывается конфликт, которому постепенно суждено занять центральное место в трилогии, история ненависти" к Флему Сноупсу его родича, нищего фермера Минка Сноупса, "ненастоящего Споупса", по определению автора, ибо Минк не руководствуется в своих действиях соображениями выгоды. Еще в "Деревушке" было рассказано, как Миик убил соседа, более состоятельного фермера Хьюстона, издевавшегося, как он считал, над его человеческим достоинством, и как поклялся отомстить не пожелавшему заступиться за него Флему.

В "Городе" действие переносится в Джефферссон, и "мужицкие" мотивы трилогии как бы приглушаются. Однако значение их для произведения в целом не ослабевает, и в "Особняке", где получает продолжение и развитие сюжетная линия Минка, тема эксплуатируемого крестьянства выходит на первый план, как одно из средоточий социально-критических: и гуманистических мотивов трилогии.

Для представителей закона - судей, прокуроров и адвокатов - Минк только преступник, "щуплый, невзрачный, безобидный с виду, - как ребенок, но смертельно опасный, как мелкая змея - вроде молодой гадюки, кобры или медянки". Даже Гэвин Стивене и Рэтлиф, просвещенные и гуманные люди, едва превозмогают брезгливое отвращение к нему. Но Фолкнер ищет в жизни и судьбе этого темного, нищего, сверх всякой меры несчастного своего соотечественника разгадки важных проблем, которые ставит перед собой в трилогии.

Ссора Минка с Хьюстоном, которую Фолкнер, уже рассказав в "Деревушке", вторично пересказывает в "Особняке" с характерным усугублением социальных мотивов, по-деревенски незамысловата. Увязая в немыслимой трясине нищеты, Минк попытался немного разжиться за счет богатого соседа - подкормить свою отощавшую корову на его выпасе, заполучить теленка от его породистого быка. Уловка Минка не удалась. Хьюстон и мировой судья Уорнер "законно" взыскивают с него убытки и штрафы. Минк угрюмо подчиняется, но в какой-то момент чувствует, что чаша его обид и бедствий переполнилась и отвечает пулей. Другой формы протеста или борьбы он не знает, да и не представляет себе.

"Если бы только было время, если б успеть между грохотом выстрела и попаданием сказать Хьюстону, если бы Хьюстон мог услыхать: "Не за то я в тебя стреляю, что отработал тридцать семь с половиной дней по полдоллара за день. Это пустое, это я давно забыл и простил. Видно, Уорнер иначе никак не мог, он и сам богач, а вам, богатым, надо стоять друг за дружку, иначе другим, бедным, вдруг втемяшится в башку взять да и отнять у вас все. Нет, не за то я в тебя стрелял. Убил я тебя за тот лишний доллар, за штрафной".

Минка приговаривают к двадцати годам каторжных работ. Он считает, что богатый и влиятельный Флем должен по долгу родства "вызволить" его. Флем этого не делает. Когда же Минк дает зарок поквитаться с Флемом, тот, привычными грязными путями, добивается второго приговора для Минка, чтобы похоронить его в каторжной тюрьме.

В долгие годы, проведенные на каторге, в темном, едва подвижном сознании Минка идет трудная работа: он пытается хоть сколько-нибудь понять, осмыслить трагедию своей жизни. Жизнь эта была такова, что даже на каторжных работах он испытывает по временам чувство облегчения, как бы освобождения от тягостей, терзавших его все прежние годы, прожитые им в качестве "свободного" фермера-издольщика. "Больше не надо было ходить в хозяйскую лавчонку и препираться с хозяином из-за каждого грамма дешевого скверного мяса, муки, патоки, из-за стаканчика нюхательного табаку- единственной роскоши; на которую они с женой тратились.

Больше не надо было препираться с хозяином из-за каждого жалкого мешка удобрений, а потом собирать жалкий урожай... и опять препираться с хозяином из-за своей жалкой нищенской доли в этом урожае". Сначала Минку "стыдно и страшно", что кто-нибудь со стороны может узнать, как безразлично ему, Минку, что он на каторге, но потом он лишь думает, недоумевая и удивляясь: "Да, брат, человек ко всему может привыкнуть, даже к Парчменской тюрьме..."

Минк потерял счет времени; он не знает, ни сколько он пробыл в тюрьме, ни каков точно его возраст, но ждет освобождения, потому что должен "по-честному" расплатиться за свою погубленную жизнь. Ни о какой справедливости он не помышляет; общество и государство для него лишь гнет богачей и охраняющих их законов. "Какая уж справедливость, я об этом никогда не просил, только чтобы было по-честному, и все".

Линда не осуждает Минка; она способствует его освобождению из Парчмена; не мешает ему свершить возмездие; помогает скрыться. Не осуждает его и Фолкнер. Несмотря на то что в "моральном активе" Минка не насчитывается ни одного движения, которое могло бы быть названо подлинно человеческим, ужас и отвращение читателя направлены не против него, а против тех условий существования, которые превратили Минка в припертого к степе, неистово огрызающегося зверька. Фолкнер сумел показать, что в этом почти обесчеловеченном существе дремлют в форме зачатков, невоплощенных возможностей и воля, и человеческое достоинство, и страсть к труду которым не суждено получить какого-либо развития.

Но где же спасение для миллионов загубленных, изуродованных в этом жестоком мире человеческих судеб? Прямого ответа писатель не дает. В главе о возвращении Минка с каторги есть сильный эпизод, посвященный ветеранам последней войны. Кучка тяжко травмированных войной, растерянных, утративших все в жизни американцев "стихийно" пытается создать некую идеальную общину, в которой человек жалел бы человека, белый не ненавидел бы негра, пережитые страдания переплавились бы в чувство братской любви. Однако автор не скрывает от читателя беспомощность и полную беззащитность этих людей перед лицом организованного и беспощадного мира Сноупсов.

Покончив с Флемом, снова скрываясь в лесу от "закона", усталый Минк приникает к земле и словно засыпает. "Мать-земля", столько мытарившая его при жизни, принимает его в свое лоно, тем самым уравнивая его с людьми, прожившими более счастливую жизнь. И автор возглашает ему торжественную отходную, в которой отводит этому самому темному и несчастному из своих героев почетное место рядом с "прекрасными, блистательными, гордыми, смелыми".