Ю Кагарлицкий - Два вопроса Герберту Уэллсу Страница 4

Приход марсиан, как две капли воды похожих на "людей миллионного года", подтвердил, по его словам, правоту автора, высмеянного недалеким юмористом. В романе "Первые люди на Луне" он снова вспомнил свой ранний очерк, и Великий Лунарий. мог бы послужить еще одним аргументом против карикатуриста из "Панча".

Так чем же в таком случае занимался автор "Человека миллионного года" - высказывал свою точку арения в научном споре или готовил, используя научные сведения, которыми располагал, фантастические образы своих будущих романов?!

Вряд ли он сам мог как следует ответить на этот вопрос.

"Человек миллионного года" напугал его не меньше, чем иных его читателей. Точка зрения Хаксли (эволюция человека прекратилась) была подкреплена разносторонней и разработанной аргументацией. За ней стоял авторитет этого большого ученого. А с другой стороны - выдумки недавнего студента. Причем студента очень хорошего, знающего, что научные построения нуждаются в куда более подробных обоснованиях, чем это было сделано в его статье. И вот вслед за "Человеком миллионного года" появляется статья Уэллса, где он доказывает правоту Хаксли. Но меньше чем через год Уэллс перепечатывает под другим, правда, названием "Человека миллионного года" в своем сборнике "О некоторых личных делах"! Почему, какие новые аргументы он нашел? Если говорить о науке как таковой - ровно никаких. Но у него появился аргумент совершенно иного рода: вышла "Война миров". Это был для него самого аргумент решающий - с этого момента он до конца своих дней всегда и в художественных произведениях, и в теоретических работах утверждал, что человеческая эволюция не прекратилась и еще скажет свое слово. Последний раз это говорилось в книжке, опубликованной Уэллсом за несколько месяцев до смерти: "Разум у предела".

Значит ли это, что художественный тип мышления победил у Уэллса научный? Ни в коем случае.

Просто у него возник тот тип художественного мышления, который включил в себя научность, - при этом, разумеется, соответствующим образом ее преобразовав.

Если исследовать аргументацию Уэллса в "Человеке миллионного года", то главный ее порок открывается сразу - она недостаточна, охватывает далеко не все вопросы, которые надо выяснить для того, чтобы прийти к убедительному решению. Но в своих пределах аргументация эта абсолютно логична и не противоречит данным науки того времени. Уэллс опирается, таким образом, в "Войне миров" не на теорию, не имеющую отношения к науке, и тем более не на теорию антинаучную.

Верное чутье фантаста подсказало - ему, что он должен исходить из наименее подтвержденной научной теории. В пределах подобной теории писатель и не вступает в противоречие с наукой, и не оказывается от нее слишком в большой зависимости, не попадает в положение Популяризатора. Не этому ли, по-своему учил его Хаксли, когда говорил, что литература не изложение найденного наукой, а самостоятельное поле исследований? Уэллс умел быть самостоятельным даже тогда, когда работал в области, близкой к науке, и когда работал ради нее.

Да, ради нее. Это было одной из главных его целей, ибо он считал, что, привив людям научный взгляд на вещи, можно научить их без предрассудков, открытыми глазами смотреть на окружающий мир - в том числе и на социальную действительность. Одно место из "Человека миллионного года" звучит в этом смысле очень показательно. Это словно бы ответ на не высказанные еще суждения Бернарда Шоу о дарвинизме.

Существо, которое придет на смену человеку в миллионном году, пишет Уэллс, не покажется красавцем нашим современникам, но что поделаешь. - "в эволюции не заключена механическая тенденция к совершенному воплощению ходячих идеалов года от рождества Христова 1887; она представляет собой всего-навсего непрерывное приспособление органи, ческой жизни к окружающим условиям".

Не подделывать действительность, не подтасовывать факты ради угождения собственным вкусам, а уметь смотреть правде в лицо - этому Уэллс , прежде всего хотел научить своих современников, и наука в этом отношении, считал он, хороший помощник. Уважение к факту, которое воспитывает наука, казалось Уэллсу чем-то имеющим общежитейскую ценность, по-своему относящимся к сфере морали. Защита дарвинизма была для него защитой не только научной истины, но и той формы отношения к жизни, которую он проповедовал как писатель. Задачи ученого и задачи художника в этом смысле для Уэллса совпадали.

Выполнять эту задачу было для Уэллса не просто. Он писал в период, когда в умах еще господствовала викторианская самоублаженность, и некоторые книги его встречались криком негодования.

"Мы чувствуем себя обязанными предупредить всех, кто привык сторониться противного и омерзительного, о том, с какого рода книгой им придется столкнуться... - писала "Тайме" об "Острове доктора Моро". - Эту книгу надо прятать от молодых людей, и ее будут избегать все, кто обладает хорошим вкусом, добрыми чувствами и кто не может похвастаться крепкими нервами".

Молодой писатель, не успевший еще утвердиться в литературе ("Остров доктора Моро" был его вторым романом), выслушивал это и продолжал идти своим путем.

Наука не только подсказала ему, чему учить читателей, - она воспитала в верности истине его самого.

И если научные прогнозы Уэллса делались подсознательно скорее в интересах литературы, чем в интересах науки, не следует забывать - сам Уэллс во все это искренне верил. Он верил в описываемое им не меньше, чем писатель-нефантаст верит в реальность создаваемых им ситуаций и характеров - тоже, разумеется, выдуманных. Наука помогала ему утвердиться в этой необходимой для писателя вере.

Тот же "Остров доктора Моро" дает этому прекрасное подтверждение. Очень много говорилось о символическом смысле этого романа, посвященного разоблачению бесчеловечности буржуазной цивилизации. Но это не был символически-условный роман. Это был поднявшийся до символики роман научно-фантастический, причем слово "научный" здесь должно восприниматься в самом прямом смысле. Основная часть "Доктора Моро", где излагаются научные предпосылки экспериментов Моро, появилась еще за год до выхода романа в журнале "Сатердей ревью" в виде статьи, озаглавленной "Границы индивидуальной пластичности". Идеи, которые Моро излагает Прендику, высказывались там не от имени героев фантастический книги, а совершенно всерьез. Речь шла о возможности пересадки органов.

Явления биологической несовместимости не были тогда еще открыты. С другой стороны, пересадка тканей у эмбрионов (у которых, как мы знаем теперь, механизм защиты от чужих белков еще не сформировался). в пределах одного организма, пересадка кожи и костей (пересаженные кости и кожа в действительности скоро замещаются собственными, но этот процесс тоже не был еще понят) и опыты переливания крови - все это, казалось, служило свидетельством того, что пересадка органов - исключительно вопрос хирургической техники.

Одна часть построений Уэллса, впрочем, и при этих условиях весьма уязвима. Переделывая живые существа, придавая им новые, близкие к человеческим формы, Моро одновременно и в духовном смысле приближает их к людям.

Но послушаем, как всесторонне он это обосновывает. Во-первых, говорит Моро, при пересадке органов меняется характер химических реакций в организме. Во-вторых, вакцинация и всевозможные прививки тоже служат примером воздействия на "химию" организма.

И, наконец, "с помощью развивающегося в наши дни искусства гипнотизма мы заменяем старые наследственные инстинкты новыми внушениями, как бы делая прививки на почве наследственности", ибо "многое из того, что мы называем нравственным воспитанием, есть только искусственное изменение и извращение природного инстинкта". К этому следует еще добавить, что часть операций Моро делает на мозге.

Разумеется, Уэллс делает далеко идущие выводы из мысли о возможностях хирургического преобразования живого существа, но при этом аргументы его убедительны, и он нигде не преступает границ научного мышления.

Тридцать пять лет спустя - срок немалый при характерном для науки XX века бурном развитиив книге "Наука жизни" (на этот раз не научно-фантастической, а научно-популярной и притом написанной в сотрудничестве с одним из крупнейших английских биологов нашего столетия Джулианом Хаксли) Уэллс снова касается вопроса о возможности пересадки органов и даже "создания одного организма из двух, производства сложных существ или химер". При этом, замечает Уэллс, "легче всего манипулировать с яйцами или с эмбрионами на ранней стадии развития", но о причинах, мешающих успеху опытов со взрослыми особями, он опять не говорит ни слова. Он не может ничего добавить к тому, что написал в 1895 году, - биологическая несовместимость по-прежнему не открыта. Его предположения, высказанные в конце XIX века, сохраняют в 1931 году свою научность.