Анри Картье-Брессон - Диалоги Страница 4

Вы усиливаете экспонирование и ослабляете проявление или наоборот, ослабляете экспонирование и усиливаете проявление?

С кассетой на тридцать шесть кадров это невозможно. И я не верю в такие штуки. Нормально проявляю и нормально экспонирую. Когда начинают слишком усиливать проявку, исчезает серое. А серое очень важно.

Какую плёнку вы любите больше всего?

Ilford НР3, – я могу выиграть полторы, а иногда целых две диафрагмы, со специальным высокочувствительным проявителем.

Какая бумага вам нравится?

Между полуматовой и глянцевой. Что касается марки бумаги, у меня нет предпочтений. Парижская лаборатория, которая печатает мои работы, использует Ilford Bromide для репортажей и Ilford Velvet (она не глянцевая) для выставочных снимков. Снимки сушат, помещая под горячие прессы, но без глянцевания. С некоторыми сортами бумаги трудно так поступать. В этом случае лаборатория использует американскую или французскую Kodak. Мне кажется, они предпочитают работать с Ilford Bromide.

Какого типа плёнку вы обычно используете или предпочитаете?

В Соединенных Штатах я пользовался [Kodak] Super XX и был им доволен, но всё время искал более чувствительную плёнку. Потом нашёл Ilford НР3 [чувствительность 125 Weston] – она более чувствительная, и её чувствительность можно ещё увеличить с помощью специального проявителя. Парижская лаборатория, где делаются все мои фотографии, работает с проявителем Normal Developer 777, который производят “Harvey Photo Chemicals“ в Нью-Джерси. Чтобы повысить чувствительность, они используют D-76 или Bromicrol производства “May & Baker”, Лондон.

А что скажете о работе лаборатории, о проявке и печати?

Нельзя отдавать свои работы в проявку невесть кому. Но кому бы вы их ни отдали, прежде всего надо, чтобы эти люди вас знали, чтобы они привыкли к вашим работам, спросили вас, как вам нравится проявлять и печатать. И потом работайте всегда с одними и теми же. В Соединенных Штатах я работал с “Leco”. Когда я туда пришел в первый раз, Илзе, которая занималась моими работами, сказала мне: «Глубокий чёрный, больше блеска, меньше блеска…» И я ей ответил: «Погодите, погодите! Я не знаю и не хочу знать, что означает этот жаргон». И это правда. Фотография должна быть такой, как я её увидел – вот и всё, чего я хочу. Задача печати, без всей этой болтовни, состоит в том, чтобы воссоздать вещи такими, какими они были, когда я их увидел. Важно сказать в лаборатории, что фотография была сделана, например, в шесть часов вечера. В противном случае они могут подумать, что она недостаточно экспонирована, попытаются исправить её, и это произведет абсолютно ложное впечатление. Потеряется атмосфера и свет шести часов, и не получится то, что видел, не будет, как было. Для печати нужно найти кого-то, о ком известно, что он знающий техник, а потом надо научиться понимать друг друга. В нашей лаборатории в Париже точно знают стиль и желания каждого из работников нашего “Magnum”. И хорошая лаборатория всегда может сделать эту работу лучше, чем я или, может быть, любой другой фотограф.

Для вашей книги[10] [печатник] Дрегер будет делать гелиогравюры с негативов. Вам придётся присутствовать в лаборатории?

Да, но я туда, конечно же, сам не пойду, пойдёт техник из моей парижской лаборатории. Он знает мои работы, знает, чего я хочу, и ему будет удобнее решать вопросы с другой лабораторией.

Можно ли что-то скрыть на гелиогравюре? И какого рода ухищрения для этого нужны?

У них будет по горло работы. Когда хорошая лаборатория работает над фотографиями, это почти как управление оркестром: дирижёр просит флейту играть потише, валторны – играть погромче… Только все вместе могут сыграть симфонию.

Сравниваете ли вы вашу работу с какой-то музыкой или музыкальным направлением?

Нет. Надо постоянно насыщать свой дух музыкой, искусством, живописью. Я не сравниваю то, что делаю, с музыкой.

Но я люблю Баха и Моцарта за их ясность. Они не романтики. Из художников люблю Паоло Уччелло, Тициана, Пьеро Делла Франческа, Сезанна, Сёра, Гойю, Домье (вы заметили, что я не назвал ни одного романтика). […]

Как вам кажется, существует ли связь между фотографией и политикой?

Думаю, что мы можем говорить только о человечестве. Всё, что делает человек, отмечено тем, какое у него представление о мире. Получается, что невозможно отделить какой-то предмет, всё участвует в единстве целого. Любая вещь, прежде чем обрести устойчивую ценность, должна сначала пройти через весь спектр человеческих чувств, и тогда она действительно станет ценностью. Политика – только отражение данной ситуации. Многие фотографии в момент, когда вы их делаете, превосходят вас: это значит, что нет никакого способа точно узнать, какие за этим будут последствия или в какой момент они приобретут свой полный смысл. Работаешь инстинктивно. С фотографией пожилой дамы в клетчатом пальто, сидящей на скамейке в Гайд-Парке, та же самая история. Вдруг я увидел, как она там сидит, перевёл дыхание и сфотографировал её. Я ничего о ней не знаю, мне неизвестно ни её имя, ни почему она там сидела, вообще ничего. Но я её увидел, и мне надо было сделать эту фотографию. […] Политический аспект – это только одна составляющая среди многих других. Однажды я увидел одну вещь, нечто такое, что, возможно, действительно нельзя ни сфотографировать, ни описать. Это было во время репортажа о смерти короля [Георга VI] в Лондоне [6 февраля 1952]. В газетах были броские заголовки, на удивление нескромные (для британцев), а репортажи на радио, в газетах и журналах были довольно слезливые. Но однажды вечером в сумерках люди стояли перед Кларенс-хаусом и ждали прибытия королевы, которая только что прилетела на самолете. Автомобиль вывернул из-за угла и прокладывал себе путь в толпе. И в тот момент, когда королева проезжала через толпу в своём автомобиле, люди задержали дыхание. Они просто все ахнули. Все вместе задержали дыхание. И вот в этом-то как раз и сказалось, кто такие англичане, и что такое смерть короля, и что это за история, когда принцесса становится королевой. Это был решающий момент.

Вы не пользуетесь экспонометром?

У меня он есть, но я им редко пользуюсь. Только в трудных световых условиях. Должно быть, я умею понимать свет. Это что-то инстинктивное.

А фильтрами?

Ими я не пользуюсь. Все плёнки очень чувствительные, а фильтры вносят деформацию.

[В сторону]: Когда я брожу со своим Leica, он всегда отрегулирован между f/11 и f/8 на 1/100 долю секунды. Это хороший способ, он даёт что-то среднее. Я настраиваюсь на дистанцию около трёх метров. Потому что никогда не знаешь, в какой момент захочется что-то снять, и надо быть готовым к неожиданностям. А так глубина поля достаточна, чтобы ухватить практически всё при хороших световых условиях. По крайней мере я почти готов.

Я не считаю себя фотографом. Вообще об этом не думаю. Люблю делать моментальные фотографии, для этого многие вещи должны происходить инстинктивно. Не знаю, как это достигается. Для важного репортажа беру два заряженных чёрно-белой плёнкой аппарата. Тогда, если будет много работы, я смогу сделать семьдесят два кадра без перезарядки. Использую многометровую плёнку, потому что не люблю носить с собой оборудование. Я могу просто взять с собой тридцать метров плёнки и подготовить её в отеле. Тогда мне не так много придётся везти.

Работать в команде с другими фотографами хорошо. Но я предпочитаю не брать с собой помощников, разве только на трудные или срочные репортажи, и никогда не привожу с собой друзей. Конечно, в некоторых случаях, когда важны имена или факты, надо иметь помощника, который будет делать заметки о событиях. Но надо сохранять сосредоточенность. Если вас сопровождает друг, вы точно будете с ним разговаривать и что-нибудь упустите. Штука в том, что мы стремимся создать напряжение, а его приходится искать, и надо быть один на один с этим напряжением. Фотография – это очень трудно.

Что вы думаете о художественной фотографии в противоположность документальной?

Мне это ничего не говорит. Я думаю, что фотографии делаются для того, чтобы их снять и распространить в массах, а не для коллекционеров. В этой возможности репродукции заключена сила и научная ценность фотографии.