Евгений Витковский - Вечный слушатель Страница 40

Пусть надо мною тучи строем шли

Видения меня не волновали.

Теперь мой сын глядит на все, что мнимо,

На все, что вдаль плывет по небесам,

Я слушаю его и плачу сам

О прежних облаках, проплывших мимо.

ПРАЗДНИК

ПОД ОТКРЫТЫМ НЕБОМ

Июньский вечер засветил огни,

и озарил зеркальные озера.

Наш столик посреди лужайки скоро

совсем потонет в лиственной тени.

Стихи в душе - замена разговора.

Мы допиваем чай, и мы одни.

О хрупкая печаль, повремени,

не привноси в гармонию раздора.

За озером уже бренчат гитары,

и весла мерно бьют по водной глади;

целуются мечтательные пары,

бредя туда, куда ведет дорожка,

нет, не любви - красивой позы ради

и ради чувства - но совсем немножко.

ПОД СУРДИНКУ

Она сказала мне: "Ты принц в постели".

Как простыня, окутывала мгла

Усталостью сведенные тела.

Цветы на стеклах в инее блестели.

Я - вновь питомец тьмы, и даль пуста,

Лишь белизна снегов блестит невинно.

Но видится старинная картина,

Нежна, изящна, ласкова, проста:

Взгляни - вдали, под лучезарной высью,

Меж древних башен чист и ясен вид,

Там рыцарь с дамой едут мелкой рысью,

Он свищет псов, летящих без оглядки,

А спутница на сокола глядит,

Что миг назад взлетел с ее перчатки.

ПОРТРЕТ

ФЛОРЕНТИЙСКОГО ЮНОШИ

Оливковый, стариннейших кровей,

Овал лица - и мраморный, и кроткий.

Его глаза - живые самородки

Бестрепетно глядят из-под бровей.

Девичий рот; волос рисунок четкий.

На сливах, что готовы пасть с ветвей,

Налет вовеки не был розовей,

Чем на его пушистом подбородке.

Здесь все твое: и город, и река.

Вино сбродило, и зерно поспело,

Чтоб песнь твоя всегда была звонка,

Чтоб ты иного не познал удела,

Чтоб ослик поспешал вдоль большака,

Чтоб женщина перед огнем сидела.

МОЦАРТ

Небесный свод, по-утреннему синий,

Над кипарисами блестящ и жгуч,

Он посылает первый чистый луч

В изящный будуар седой графини.

Как сладко этот ежедневный миг

Использовать и с радостью, и с толком!

Над вышиваньем золотом и шелком

Она склоняет пудреный парик.

Но вскоре изменяется картина:

Приходит гость, еще юнец почти,

Возжечь огонь созвучий, взаперти

Живущий в старом сердце клавесина.

Графиня с клавиш переводит взгляд

Они желты и безнадежно стары

Прочь, за окно, где в отдаленье пары

Неспешно совершают променад.

НОВАЛИС

Был взор его печален и глубок,

Он не умел другим служить опорой.

Мечтала жизнь его о смерти скорой

Так жаждет увядания цветок.

Он усмехнулся, как дитя точь-в-точь,

Узнав, что сад погиб от стужи зимней.

Его любовь жила в священном гимне,

А он глядел в окно, в туман и ночь.

Чужая тень, безжалостна, темна,

Ложилась на лиловые обои,

Он пел еще, но рушились устои,

Кончалась жизнь; кончалась тишина.

Мелодия лилась ночной росой,

Но таяла в пространстве бестревожно,

Шепча, что некто в комнату, возможно,

Войдет с клепсидрой, скрипкой и косой.

ПТИЦА

Стук по стеклу - и вот скривились лица,

Испуганные, засмеялись мы.

И я сказал: "Наверно, это птица

В окно стучится из промозглой тьмы".

Металась тень и хлопала крылом

По влажному стеклу окна ночного;

Бесформенная, словно черный ком,

Взлетала вверх и упадала снова.

Влеклись ночные тучи, словно льды,

Во мраке время замедляло бег,

Мерцали свечи робко и печально

И роскошью казались нереальной

На скатерти, сверкавшей, словно снег,

Хрустальные бокалы и плоды.

УЖИН

Вдруг стали падать воск, вино и хлеб

Из наших рук. Внезапно тишь настала.

Огонь свечи метнулся от шандала.

Окно во мрак открылось - как во склеп.

Тяжелый дом поплыл на гребне вала

Над странами, с незримых сорван скреп.

В пучину смерти мчал нас от причала

Шквал времени, безжалостен, свиреп.

Все глубже одиночество, все тише,

И каждый за столом, оцепенев,

Во взор чужой глядится, как в зерцало.

Пока не отгрохочет ветр по крыше,

Забудь, забудь, что в сердце боль и гнев,

И слушай смех, и слушай звон бокала.

В СТРАНСТВИИ

Случайно я взглянул в окно чужое:

там женщина перед окном сидела,

при свете, голову на грудь склонивши,

устало руки вытянув во сне.

Почуяв чуждый взгляд, она очнулась,

ладонью провела вдоль дуг надбровных,

и в сторону мою взглянула кротко,

от сна еще не пробудясь вполне.

Она меня увидела. Возможно,

я мнился ей ожившим сновиденьем.

(И знаменателен, и нереален

казался наш безмолвный разговор.)

Она со стула встала непоспешно,

в камине уголья поворошила,

к столу вернулась и закрыла книгу

и на окне остановила взор.

Я знал, что в эту странную минуту

я показался ей, быть может, сыном,

который возвратился из-за моря,

иль другом, что ушел навеки прочь.

Я понимал теперь: все эти годы

бродяжничества, смуты и тревоги,

меня томило робкое желанье

прийти домой, сюда и в эту ночь.

Помедлила пред зеркалом, вздохнула,

огладила рукой седые пряди,

взглянула на часы, собралась с духом

для фразы, может быть, всего одной

но мы опять уже чужими были,

навек разделены стеклом оконным,

и только, мнилось, прозвучал в потемках

беззвучный голос за моей спиной.

ТУПИК

Она была на кухне у плиты.

Я наконец войти решился к ней.

Я ждал секунды этой много дней,

задать вопрос стыдясь до дурноты.

Ей приходилось пристально смотреть

за кофием на маленьком огне.

И я сказал: пускай ответит мне,

о чем стихи писать я должен впредь?

Тут засвистел кофейник со свистком,

пар повалил в открытое окно,

стелясь над клумбами, над парником,

вливая в кофий воду ручейком,

чтоб гуща медленно легла на дно,

она сказала тихо: "Все равно".

СИМОН ВЕСТДЕЙК

(1898 - 1971)

СЛЕПЫЕ

(по Брейгелю)

Они вдоль сел, как слизняки, ползут

и клянчат подаянье в каждом доме;

у них одна мечта: найти приют

и отоспаться на сухой соломе,

под кровлею - пусть даже натощак.

Друг друга не узнать бродягам, кроме

как по тряпью, да колокольца звяк

примета каждого, и вся ватага

идет, не разбредаясь ни на шаг.

Всего дороже в их руках - баклага,

которую трактирщик им нальет

вином прокисшим или чистой влагой...

Удача, если летом дождь пойдет:

они стоят среди дороги, дружно

воде бесплатной подставляя рот

просить о ней ни у кого не нужно!

Заслыша нечто в гущине дерев,

они стоят и слушают натужно,

и чмокают, в восторге разомлев.

Уверен каждый, что сосед - мошенник,

и оттого их вечно мучит гнев

из-за пропажи хлеба или денег,

ведь каждого страшит сезон дождей.

Но если не желает соплеменник

прощупать тростью брод среди камней

они бранятся грубо и крикливо,

и вот, прозрев от ярости своей,

они бросаются нетерпеливо

вперед по склону, вниз, через бурьян

и падают с отвесного обрыва,

томясь от жажды, прямо в океан.

ЯН ЯКОБ СЛАУЭРХОФ

(1898-1936)

ТИБЕТ

За протяженным долом, что вспузырен

Развалинами градов и кумирен,

Где чахлые сады монастырей

Засыпал щебень, задушил пырей;

Там, за чертой страны степей и плавней,

Над усыпалищем державы давней

Вздымается угрюмых гор громада.

Там нет ни ручейка, ни водопада,

Лишь озеро сохранно залегло

В глубокое гранитное жерло.

Лежит печальный остров посредине:

Безмолвием ответствуя горам,

Там уцелел во святости доныне

Великой тишины последний храм.

В пещерах нет сокровищ, зримых глазу,

И нет монахов, преданных экстазу;

Туда вовек не плавали ладьи,

Там тишина как служба длится, и

Отшельники влачат года свои.

От века ли живут, не умирая.

Они иль пали звездами с небес?

И можно лишь по льду дойти до края,

Под вертикальный каменный навес,

С которого для них спускают пищу;

Забрав ее, по глади ледовой

Отшельники опять бредут к жилищу,

Свершая в вечность путь возвратный свой.

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ТИБЕТУ

Моллюски жили здесь,

Был больше мамонта каждый,

И океан плескался

Над будущими горами.

Створки моллюсков доселе

Валяются в каждом ущелье.

Легко в лабиринте спиральном

Наткнуться на подземелье,

Полное демонов злобных,

Наводящих туман лиловый

На тропу и на беглеца

Образ его исчезает;

Склоны горы обросли

Чудовищными грибами.

Как нам спастись удалось

Из ловушки и не шагнуть

Прямо в разверстую бездну?

Мы тащимся через нагорье

Как долго? Можно ли вспомнить?

Паутина тропок - обман,