Олдос Хаксли - Серое Преосвященство: этюд о религии и политике Страница 41

Тем временем на другом краю Германии, в Регенсбурге, Фердинанд созвал Сейм. Он хотел убедить курфюрстов, чтобы они назначили его сына королем римлян — этот титул делал его официальным преемником отца на императорском троне. Он ожидал, что за этот титул придется платить — как и сколько именно, решит долгий торг на Сейме.

Созыв Сейма дал повод Ришелье отправить в Регенсбург чрезвычайное посольство — формально, чтобы обсудить вопрос о Мантуанском наследстве, фактически, чтобы посеять раздор между императором и курфюрстами. Официальным послом короля был профессиональный дипломат Брюлар де Леон, но все знали, что на самом деле Францию представляет скромный капуцин, сопровождавший посольство. Официальной должности отец Жозеф не имел и мандат не давал ему никаких полномочий: он значился всего лишь наблюдателем. Как наблюдатель он обладал свободой в действиях и разговорах, которой посол был заведомо лишен; как ближайшего сподвижника кардинала Ришелье, его слушали с вниманием и почтением, на которое не мог рассчитывать обычный государственный служащий Брюлар.

В это время активные военные действия не велись, и, поскольку какая-то еда в южной Германии еще оставалась, Валленштейн расположился со штабом в Меммингене, приблизительно на полпути между Аугсбургом и швейцарской границей. Узнав о приближении французского посла и его интересного спутника, командующий императорской армией выехал из города им навстречу в сопровождении «восемнадцати карет с князьями, герцогами и пфальц-графами Венгрии и Богемии». Можно вообразить эту сцену: жаркий июльский день, вереница карет, остановившаяся на пыльной дороге, между послом и генералом снуют эмиссары, обсуждающие деликатный и для XVII века бесконечно важный вопрос о порядке соблюдения старшинства; счастливое разрешение проблемы таким образом, что обе стороны спешатся одновременно, дабы приветствовать друг дружку точно посередине между двумя передними экипажами; затем торжественное сближение, изысканные приветствия: низкий поклон, правая нога впереди и слегка развернута в третьей танцевальной позиции, взмах оперенной шляпой, затем рукопожатие, несколько продуманных слов, пышные комплименты. Когда два протагониста закончили ритуал, такой же вычурный обмен любезностями происходит между свитой Брюлара и князьями, герцогами и графами из восемнадцати карет. На заднем плане, выделяясь серой и обтрепанной одеждой среди всего этого вишневого бархата, кружев и драгоценных камней, стоит капуцин, босой, с загрубелыми пыльными ногами. Когда его приветствуют, он наклоняет голову и осеняет приветствующего крестным знамением. Валленштейн предлагает ему сесть вместе с собой и послом в громадную золоченую карету; отец Жозеф отказывается: он не заслуживает такой чести; полководец настаивает; в конце концов, монах влезает туда вслед за ними, и они едут в Мемминген: там их ждет официальный банкет, в котором он не сможет принять участие, поскольку сейчас — один из его четырех больших постов.

На другой день во время затишья в празднествах Валленштейн пригласил монаха к себе для долгого конфиденциального разговора, суть которого была передана кардиналу с первым же курьером. Это был интересный разговор, и человеку, случайно подслушавшему его, он показался бы крайне странным. Ибо обсуждали эти двое Византию и Святую землю, турецкую державу и объединенные экспедиции Запада. Ни разу после тех счастливых дней, которые он провел в беседах с герцогом Невером и Павлом V, отец Жозеф не имел удовольствия разговаривать с таким горячим энтузиастом крестовых походов. Валленштейн желал сокрушить неверных не менее страстно, чем Людовик Святой, хотя, как постепенно выяснил отец Жозеф, не совсем по тем же причинам. Ибо человека, который учился вместе с моравскими братьями, затем с иезуитами, который сменил лютеранскую веру на католическую из соображений выгоды и по-настоящему верил только в астрологию, — этого человека торжество воинствующей Церкви не интересовало ни в малейшей степени. В глазах Валленштейна крестоносное движение было лишь поводом для Drang nach Osten[54]. А то, что, рассуждая о своих гигантских планах, он прибегал к образам креста и полумесяца, было лишь данью историческому моменту и вопросом удобства. Если бы в XVII веке существовали паровозы, он с таким же энтузиазмом рассуждал бы о железной дороге Берлин-Багдад. Заветной его целью было создание великой федеративной империи, простирающейся от Балтики до Босфора и дальше — в Малую Азию и Сирию. Такой империи могли бы управлять Габсбурги при его, Альбрехта фон Валленштейна, участии в качестве главнокомандующего и майор-дома, или же (тут генерал доверительно наклонился к монаху и его мрачное, невыразимо зловещее лицо — лицо раскормленного Мефистофеля, «князя тьмы», но не «джентльмена», осветилось внутренним восторгом) или же — почему бы и нет? — сам Альбрехт Валленштейн от собственного имени и посредством непреоборимой военной силы. Такие речи в устах императорского главнокомандующего и обращенные вдобавок к человеку, который направлялся в Регенсбург, между прочим, с отчетливой целью подорвать авторитет Валленштейна при дворе, были, мягко говоря, удивительны. Но, при всем своем коварстве и осторожности, Валленштейн обладал отчаянностью человека, который знает, что все на свете предопределено, судьба написана в звездах и ее нельзя изменить. Пусть все они знают, что он задумал, — император, кардинал, папа, испанский король, — все до единого! Не все ли равно, коли из своих небесных домов планеты смотрят на него с благосклонностью?

От крестовых походов разговор перешел через Палеологов на Мантую; и с той же поразительной откровенностью Валленштейн объявил, что решительно не согласен с политикой Габсбургов в Италии. Он знал Невера и был расположен к нему; кроме того, последний Палеолог однажды мог оказаться полезным. Да и вообще как неразумно со стороны императора добавлять к своим неприятностям войну с Францией из-за пустячного мелкого герцогства, которое никому, кроме испанцев, не интересно. Эти его чувства отец Жозеф горячо разделял и выразил надежду, что Его Высочество постарается склонить Его Императорское Величество к тому же мнению. Едва ли у Валленштейна будет много времени и возможностей для воздействия на императора, думал он про себя; он почти не сомневался в том, что сумеет убедить курфюрстов добиться отставки генерала. Что, с одной стороны, огорчительно — Валленштейн мог быть весьма полезным союзником в мантуанском деле. Однако Густав Адольф уже двигался по немецкой земле, и важно было, чтобы еще до начала кампании императорская армия оказалась ослабленной из-за потери командующего. Позже, когда шведский король сделает свое дело, Валленштейна можно будет снова призвать, поддержать его неистовое стремление к единоличной власти — поддержать ровно настолько, чтобы он стал парализующей помехой для императора, но не настолько, конечно, чтобы позволить ему сделаться военным диктатором всех германских государств.

Отдохнувший и существенно обогативший свои познания, отец Жозеф поехал с Брюларом и его спутниками дальше, в Регенсбург, где уже заседал Сейм. Император и пять католических курфюрстов присутствовали лично; два протестантских курфюрста прислали своих представителей. К своему удивлению — ибо он упорно продолжал считать себя тем, кем и был в частной жизни, — смиренным монахом-капуцином — отец Жозеф оказался персоной, о которой больше всего говорили, самой заметной, известной всем и каждому в Регенсбурге. Шесть лет тесного сотрудничества с Ришелье уже создали ему международную репутацию. Каждый хорошо осведомленный человек в Европе давно прослышал о босоногом монахе, который покинул свой монастырь, чтобы стать сотрудником самого хитрого и, в глазах сторонников Габсбургского дома, самого опасного политика своей эпохи. Повсеместно знаменитый, отец Жозеф и осуждаем был почти повсеместно. Этот последователь святого Франциска, изменивший своей даме Нищете чтобы жить среди князей, этот преданный слуга Церкви, действовавший заодно с еретиками, чтобы воспрепятствовать Контрреформации, — кто он, как не ренегат, не враг Божий и человеческий? В Регенсбурге отец Жозеф впервые услышал, что думают о нем современники.

Первый раз эта правда открылась ему еще в самом начале, когда он отправился засвидетельствовать свое почтение к Тилли, старому генералу, которому он посвятил в «Туркиаде» две изящные строчки:

Tilli, etenim te nostra canet testudo, nee unquamEgrerium nomen gelidi teget umbra sepulcri.[55]

Этот комплимент он написал в ту пору, когда был горячим поклонником империи; теперь же, придя к убеждению, что если истинной вере суждено расцвести под надзором Бурбонов, то держава Габсбургов должна быть разрушена, — теперь он написал бы это иначе. Но как бы ни относился он теперь к Тилли, этикет требовал, чтобы он посетил генерала. Когда беседа закончилась, Тилли проводил гостя до дверей приемной, а оттуда вниз по лестнице его сопровождали адъютанты. Один из этих господ, Фламель, обратился к монаху с вопросом, действительно ли он — отец Жозеф, и, получив утвердительный ответ, продолжал: «Так вы капуцин, то есть, согласно обету, должны всеми силами способствовать миру среди христиан. А между тем именно вы затеваете кровопролитную войну между католическими суверенами — между императором, королем Испании и королем Франции. Вам должно быть стыдно».