Александр Широкорад - Русь и Польша. Тысячелетняя вендетта Страница 43

22 октября Суворов вышел из Кобылки и двинулся к Праге — предместью Варшавы, расположенному на правом берегу Вислы. Поляки превратили Прагу в непреступную крепость. Количество польских войск, защищавших Прагу, точно не установлено, в разных источниках говорится от 20 до 32 тысяч человек. По одним данным, у Поляков в Праге было 104 орудия, по другим — 200.

Русские войска в тот же день (22 октября) подошли к Праге на расстояние несколько далее пушечного выстрела и расположились вокруг предместья в назначенных Суворовым лагерных местах. Как писал участник штурма Праги генерал фон Клюге: «Вдруг в средней колонне раздался крик: „Вперед! ура!“ Все войско повторило это восклицание и бросилось в ров и на укрепления. Ружейный огонь запылал на всей линии, и свист пуль слился в один вой. Мы пробирались по телам убитых и, не останавливаясь ни на минуту, взобрались на окопы. Тут началась резня. Дрались штыками, прикладами, саблями, кинжалами, ножами — даже грызлись!

Лишь только мы взлезли на окопы, бывшие против нас поляки, дав залп из ружей, бросились в наши ряды. Один польский дюжий монах, весь облитый кровью, схватил в охапку капитана моего батальона и вырвал у него зубами часть щеки. Я успел в пору свалить монаха, вонзив ему в бок шпагу по эфес. Человек двадцать охотников бросились на нас с топорами, и пока их подняли на штыки, они изрубили много наших. Мало сказать, что дрались с ожесточением, нет — дрались с остервенением и без всякой пощады. Нам невозможно было сохранить порядок, и мы держались плотными толпами. В некоторых бастионах поляки заперлись, окружив себя пушками. Мне велено было атаковать один из этих бастионов. Выдержав картечный огонь из четырех орудий, мой батальон бросился в штыки на пушки и на засевших в бастионе поляков. Горестное зрелище поразило меня при первом шаге! Польский генерал Ясинский, храбрый и умный, поэт и мечтатель, которого я встречал в варшавских обществах и любил, — лежал окровавленный на пушке. Он не хотел просить пощады, и выстрелил из пистолета в моих гренадеров, которым я велел поднять его… Его закололи на пушке. Ни одна живая душа не осталась в бастионе — всех поляков перекололи…

Та же участь постигла всех оставшихся в укреплениях, и мы, построившись, пошли за бегущими на главную площадь. В нас стреляли из окон домов и с крыш, и наши солдаты, врываясь в дома, умерщвляли всех, кто им ни попадался… Ожесточение и жажда мести дошли до высочайшей степени… офицеры были уже не в силах прекратить кровопролитие… Жители Праги, старики, женщины, дети, бежали толпами перед нами к мосту, куда стремились также и спасшиеся от наших штыков защитники укреплений — и вдруг раздались страшные вопли в бегущих толпах, потом взвился дым и показалось пламя… Один из наших отрядов, посланный по берегу Вислы, ворвался в окопы, зажег мост на Висле и отразил бегущим отступление… В ту же самую минуту раздался ужасный треск, земля поколебалась, и дневной свет померк от дыма и пыли… пороховой магазин взлетел на воздух… Прагу подожгли с четырех концов, и пламя быстро разлилось по деревянным строениям. Вокруг нас были трупы, кровь и огонь…

У моста настала снова резня. Наши солдаты стреляли в толпы, не разбирая никого, — и пронзительный крик женщин, вопли детей наводили ужас на душу. Справедливо говорят, что пролитая человеческая кровь возбуждает род опьянения. Ожесточенные наши солдаты в каждом живом существе видели губителя наших во время восстания в Варшаве. „Нет никому пардона!“ — кричали наши солдаты и умерщвляли всех, не различая ни лет, ни пола…

Несколько сотен поляков успели спастись по мосту. Тысячи две утонуло, бросившись в Вислу, чтоб переплыть. Взято в плен до полутора тысяч человек, между которыми было множество офицеров, несколько генералов и полковников. Большого труда стоило русским офицерам спасти этих несчастных от мщения наших солдат.

В пять часов утра мы пошли на штурм, а в девять часов уже не было ни польского войска, защищавшего Прагу, ни самой Праги, ни ее жителей… В четыре часа времени совершилась ужасная месть за избиение наших в Варшаве»[121].

Замечу, что советские историки избегали деталей штурма Праги, а польские, наоборот, расписывали зверства русских. И те, и другие нагло врали. Одни потому, что отрицали очевидные факты, другие потому, что делали их сенсацией. А ведь Суворов еще задолго до Праги писал в своей «Тактике»: «Взял город, взял лагерь — все твое». Риторический вопрос: а что, при взятии Измаила жертв среди мирного населения было меньше? А сами поляки что делали, когда брали штурмом города — русские, турецкие и др.?

По мнению автора, действия всех армий мира против мирного населения следует судить по одним законам и правилам войны. Введение же двойного стандарта, то есть одним можно убивать мирное население потому, что они-де хороший народ и воюют-де за справедливые цели, а другим нельзя — это одна из форм расизма и фашизма, недостойная порядочного историка.

Любопытно, что никто из историков не дает ответа на очевидный вопрос: почему польское командование, которое много месяцев готовило Прагу к обороне, не догадалось эвакуировать из нее женщин и детей? Причем не в чистое поле, а в теплые дома варшавских обывателей на другом берегу Вислы.

По данным Дм. Бантыш-Каменского[122], при штурме Праги было убито четыре польских генерала: Ясинский, Корсак, Квашневский и Грабовский и 13 540 солдат. В числе пленных были три генерала, 29 штаб-офицеров, 413 офицеров и 14 000 рядовых. До двух тысяч человек потонуло в Висле, и не более тысячи человек перебрались в Варшаву. 104 пушки, множество знамен и орудий разного рода досталось победителям. У русских убито 580 человек, ранено 960. В приступе участвовало 22 тысячи человек, в том числе 7 тысяч конницы.

На следующий день к Суворову явились депутаты из Варшавы. Суворов ждал их и специально запретил хоронить убитых. Депутаты шли среди сгоревших домов мимо груд тел солдат и мирных жителей. «Суворов вышел к ним в куртке, без орденов, в каске, с саблею; сбросил последнюю, произнеся: „Мир, тишина и спокойствие!“ — и с этими словами обнял польских представителей, целовавших его колена. Граф Потоцкий, присланный от короля, желал вступить в переговоры о мире; Суворов отвечал: „С Польшею у нас нет войны; я не министр, а военачальник: сокрушаю толпы мятежников и желаю мира и покоя благонамеренным“»[123].

Пленение Костюшко и штурм Праги парализовали волю большинства повстанцев. Лишь несколько отрядов продолжали сопротивления до конца ноября 1794 г. Король Станислав-Август 14 (25) ноября 1794 г. отрекся от престола и 29 декабря по указанию Екатерины II выехал из Варшавы в Гродно. Екатерина велела оплатить все личные долги короля и назначить ему пенсию — 200 тысяч червонцев в год. Пожив некоторое время в Гродно, экс-король перебрался в Петербург.

Сразу после падения Варшавы начались переговоры между Россией, Пруссией и Австрией о разделе Польши. Надо сказать, что они шли весьма сложно, и стороны спорили буквально за каждый клочок земли. Детали этих споров представляют интерес лишь для узкого круга историков дипломатии. Поэтому я скажу только о документе, ставшем результатом длительного закулисного торга.

23 декабря 1794 г. (3 января 1795 г.) австрийский посол граф Людвиг Кобенцль и графы И. А. Остерман и А. А. Безбородко подписали в Петербурге Акт о присоединении Австрии к русско-прусской конвенции о втором разделе Польши и русско-австрийскую декларацию по сему вопросу. Согласно декларации, Австрии было разрешено ввести свои войска в Польшу. Новая граница Австрии должна была идти от линии южнее Ченстохова, а далее на восток до пересечения с Западным Бугом.

13 (24) октября 1795 г. в Петербурге была подписана трехсторонняя русско-прусско-австрийская конвенция о третьем разделе Речи Посполитой. От России ее подписали те же: Остерман и Безбородко, от Австрии — Кобенцль, а от Пруссии — прусский посол в Петербурге граф Фридрих фон Тауенциен.

Стороны взаимно гарантировали друг другу новые владения, полученные ими при разделе Польши, вплоть до оказания военной поддержки в случае покушения на эти владения любых третьих сторон или попыток их возвращения Польше.

Договор резервировал и гарантировал за Пруссией получение Варшавы, включая Правобережье Вислы по линии реки Свидра — слияние реки Нарев с рекой Западный Буг, а за Австрией закреплял Краков с округом.

Что же касается разграничения между прусскими и австрийскими зонами в Польше, то демаркация их откладывалась до работ погранично-согласительных комиссий, в которых Россия брала на себя роль посредника и примирителя.

14 декабря 1795 г. Екатерина Великая издала «Указ о присоединении к России Литвы и Черной Руси». Согласно указу, новая русская граница шла от границы Волыни (верховье реки Припять, севернее польского города Хелм) до Брест-Литовска, а оттуда по течению реки Западный Буг до границы Подляшья (село Янув-Подляски) и отсюда поворачивала в северо-восточном направлении вдоль Подляшской границы до верховьев реки Нарев (Беловежье), и оттуда на север до пересечения реки Неман у Гродно, а затем по течению Немана до пересечения Неманом прусской границы, а далее вдоль старой литовско-прусской границы к Балтийскому морю до города Поланген (Паланга). Все земли к востоку от очерченной линии входили в состав Российской империи и подчинялись генерал-губернатору Литовского края — генерал-фельдмаршалу князю Репнину.