Олдос Хаксли - Серое Преосвященство: этюд о религии и политике Страница 44

Вскоре после «Дня одураченных» отец Жозеф вернулся в Париж, где его сердечно приветствовал шеф. Ришелье не держал на него зла за превышение полномочий. Моментально отвергнутый договор не успел причинить вреда. В остальном миссия отца Жозефа закончилась вполне успешно. Валленштейн был смещен, и его армия ослаблена; курфюрсты продемонстрировали свою независимость от императора и очевидно склонялись на сторону Франции. Что не менее важно, было выиграно время — время для того, чтобы Густав подготовился к кампании будущего года, время для того, чтобы кардинал опрокинул своих внутренних врагов и укрепил свои позиции. Сейчас время работало на Бурбонов и против Габсбургов, которым оставалось лишь терпеть продолжающийся хаос в Германии, тогда как их соперники к западу от Рейна могли спокойно дожидаться истощения императорских ресурсов.

В меморандуме о германских делах, написанном в январе 1631 года для разъяснения ситуации королю, отец Жозеф настаивал на том, что стержнем французской политики должно быть систематическое использование фактора времени как самого смертоносного оружия в арсенале Бурбонов. Для этого переговоры, которые он начал в Регенсбурге, надо продолжать безостановочно. Королю через своих агентов следует и дальше предлагать курфюрстам французское покровительство — с условием, что все они, и протестанты, и католики, объединятся в чисто германский, антииспанский блок, независимый от императора. Такой блок будет достаточно силен, чтобы вести переговоры с Габсбургами на равных, и если король Франции возьмет на себя роль посредника, курфюрсты могут быть уверены в благоприятном характере окончательного урегулирования.

Если такие предложения не сделать немедленно, причем с видом величайшей искренности, курфюрсты из страха перед Густавом могут вернуться в императорский лагерь. Если это произойдет, продолжал отец Жозеф, император получит возможность моментально разрешить все споры. Что будет бедствием для Бурбонов, ибо тогда Габсбурги смогут обратить всю свою военную мощь против Франции. Поэтому всякое поползновение быстро установить мир внутри империи и между императором и его иностранными врагами следует выявлять и немедленно пресекать. Но как? У отца Жозефа был ответ. Его Христианнейшее Величество сможет отвратить эту катастрофу — скорое заключение мира, — если предложит себя в качестве миротворца. Приняв роль посредника и третейского судьи и пообещав курфюрстам помощь в случае нужды, король может затягивать дело до бесконечности, создавать противовесы для императорской власти и откладывать наступление мира в Германии до той поры, когда мы станем уверены в надежности всеобщего умиротворения — всеобщего умиротворения, отвечающего, разумеется, интересам Бурбонов.

Пока заседал Сейм, изо всех уголков Германии нескончаемым потоком шли просители, ожидавшие от князей возмещения ущерба, который нанесли им кампании предыдущих лет. Ничего, конечно, для них сделано не было, и они либо возвращались, озлобленные, к своим разрушенным домам, либо, как Кеплер, приехавший из далекой Силезии, чтобы просить о выплате задержанного жалованья, положенного ему как Императорскому математику, тихо умирали и перемещались на одно из регенсбургских кладбищ. Среди этих просителей была группа делегатов из Померании. Смиренно, но оттого не менее настойчиво, они умоляли императора и курфюрстов вспомнить о плачевном положении их провинции. В прошлом году армии Валленштейна настолько разорили страну, что люди с тех пор голодали. Очень многие умерли, а те, кто выжил, ели траву и коренья — и малых детей, и больных, и даже только что похороненных мертвецов.

Кажется, это был один из первых случаев во время Тридцатилетней войны, когда внимание общества обратили на вынужденный каннибализм, чудовищно распространившийся в Германии в эти роковые годы. Император и курфюрсты сочувственно выслушали жителей Померании, заверили их в своей глубокой озабоченности и этим ограничились. При той политической системе, в которой они существовали и выполняли свои функции, при том строе мыслей и чувств, который господствовал во властных кругах, ничего большего от них и ожидать было нельзя. Кроме того, за все тридцать лет войны ни один германский правитель ни разу не голодал. Для герцогов и епископов всего было вдоволь. Простой народ мог умирать с голоду или питаться человеческой падалью; но в пиршественных залах императоров, князей и епископов знатная немецкая традиция обжорства и пития никогда не прерывалась. Наполнив животы мясом и вином, князья переносили несчастья своих подданных с великой стойкостью.

Но что же отец Жозеф? Он жил среди бедных и в бедности. Он знал их страдания, он принадлежал к религиозному ордену, присягнувшему, между прочим, служить им. И вот он терпеливо, с несравненным мастерством проводит политику, способную лишь увеличить несчастья бедных, которым он поклялся служить. Отлично зная, что уже произошло в Померании, он продолжает отстаивать меры, которые определенно приведут к распространению людоедства в других провинциях.

Хочется знать, что творилось в голове у монаха во время этого ежедневного подведения итогов, когда, перебирая свои мысли и поступки, он готовился к тому, что его наставник в мистицизме называл «пассивным уничтожением своего я» в созерцательной молитве. Прежде всего и каждый раз он, конечно, напоминал себе, что, трудясь для Франции, он исполняет внешнюю волю Божию. Gesta Dei per Francos было аксиомой, из которой следовало, что Франция божественна, и те, кто трудится ради величия Франции, — орудия Божьи, а это значит, что средства, ими используемые, не могут не согласоваться с Божьей волей. Когда Сатана закидывал свою удочку, для души отца Жозефа он наживлял крючок благороднейшими искушениями — патриотическим долгом и самопожертвованием. Отец Жозеф заглотал крючок и отдал себя Франции с тем же жаром, с каким отдавал себя Богу. Но двум господам нельзя служить, Господь есть Бог Ревнитель, и последствия идолопоклонства гибельны. Поскольку отец Жозеф упрямо отождествлял французскую монархию с высшей реальностью, постигаемой в созерцании, он не мог связать плачевное состояние померанских каннибалов с нарушением первых двух заповедей, в котором повинен был он сам и все остальные государственные деятели Европы.

Иногда во время такого самоанализа ему, конечно, приходило в голову, что в переговорах он прибегал к весьма сомнительным методам. (Современник отца Жозефа сэр Генри Уоттон определил посла как «честного человека, посланного лгать за границей во благо своей страны». В семнадцатом веке посланнику полагалось не только лгать, но и вести шпионаж в стране, где он аккредитован.) Отец Жозеф мог оправдать свою дипломатическую деятельность двояко: во-первых, действовать так ему велел патриотический долг; во-вторых, совершая эти действия, он усерднейшим образом занимался «активным уничтожением своего я» в Боге. Тилли, де Фламель и анонимные испанские авторы памфлетов могли обвинить его в преступном поведении; но они не знали и не могли знать, что все эти действия совершал человек, строго державшийся высшей, всеобъемлющей добродетели, которую святой Франциск Сальский назвал «святым безразличием».

Первое литературное упоминание о «святом безразличии» встречается в «Бхагавадгите», где Кришна заверяет Арджуну в том, что он вправе убивать своих врагов при условии, что не будет вкладывать в это душу. Когда ту же доктрину использовали иллюминаты Пикардии для оправдания беспорядочных сексуальных связей, все благонамеренные люди, включая отца Жозефа, естественно, этому ужасались. Но по какой-то странной причине убийство всегда представлялось более респектабельным, чем прелюбодеяние. Немногих людей шокирует, когда при них Бога называют богом битв; но какой крик поднялся бы, заговори о нем кто-нибудь как о боге борделей! Отец Жозеф провел небольшой крестовый поход против иллюминатов, которые утверждали, что могут ложиться в постель друг с другом в духе святого безразличия; но он не видел совершенно ничего предосудительного в хладнокровном интриганстве, шпионаже и разжигании войны.

Истина, разумеется, состоит в том, что безучастность можно практиковать лишь в отношении действий, сущностно благих или этически нейтральных. Что бы ни говорил Кришна и кто угодно еще, дурные действия несовместимы с уничтожением своего «я». Несовместимы благодаря тому элементарному психологическому факту, что у тех, кто их совершает, они способствуют разрастанию эго. Но «чем больше твари, — сказал Таулер, — тем меньше Бога». Любое деяние, способствующее увеличению отдельного, персонального «я», автоматически уменьшает для деятеля возможность установить контакт с реальностью. Он может очень стараться уничтожить себя в Боге, искать непосредственной близости к Нему, даже когда действует. Но характер его действий неизбежно делает его старания тщетными. Регенсбургская деятельность отца Жозефа в качестве министра иностранных дел при Ришелье была в принципе несовместима с жизнью в Боге, к которой он стремился с молодых лет и которую отчаянно пытался сочетать теперь с государственной политикой. Он мог извинять себе свои самые сомнительные действия, думая, что старается совершать их в состоянии активного уничтожения себя в Боге. Определенную безуспешность своих усилий он приписывал не тому, что деяния его по своему характеру принципиально неуничтожимы в Боге, а собственным несовершенствам — несовершенствам, лекарство от которых — еще больший аскетизм, еще более суровая самодисциплина.