Анатолий Черняев - 1991 год - Дневник помощника президента СССР Страница 44

В 15.00 21-го ТV-новости. Ельцин заявил в парламенте России: Горбачев в изоляции в Крыму. Решено: направить сюда Руцкого, Силаева и других депутатов. Выступил там Бакатин. Диктор взволнованно и подробно изложил его речь: это государственный переворот, Горбачев, по крайней мере в воскресенье, был совершенно здоров, не считая радикулита (видно, от Примакова узнал). Творится беззаконие. Нужно пригласить в российский парламент депутатов ВС СССР, которых сейчас усиленно обрабатывают.

Парламент почтил минутой молчания павших в эту ночь "на его подступах".

Вот, Михаил Сергеевич, где проверяются люди: Бакатин, которого вы отпихнули, боясь всяких Лукьяновых, Янаевых и пр.!

Мое общение с Михаилом Сергеевичем в эти дни. 19-го утром, как только по "Маяку" услышал о ГКЧП, стал думать, как вести себя с М. С. Ждать, когда позовет, то есть -- по прежней субординации? Нет, так нельзя: он должен убедиться в моей верности. И он нуждается в поддержке. Пошел к нему. Долго бродил по дому, пока внучка меня не обнаружила, привела к деду наверх. Он лежал на постели после процедуры: ему еще "донатира-ли" радикулит.

"Ты знаешь, Анатолий, -- начал с ходу, -- когда я разговаривал с этими, ни один мускул у меня не дрогнул. Был совершенно спокоен. И сейчас спокоен. Я убежден в своей правоте. Убежден, что это -- авантюра, и не дай Бог -- с кровью. -- Помолчал. Не удастся им ни навести порядок, ни собрать урожай, ни запустить экономику... Не удастся! Преступная авантюра!.. Думай, что будем делать. Приходи после обеда".

Я пришел, как договорились. Пошли со всей семьей на пляж, потому что в доме говорить было уже невозможно: кругом "жучки", о чем панически предупреждала нас все время Раиса Максимовна.

Запомнилось: когда спускались к пляжу, ко мне прильнула меньшая внучка, взяла за руку: "А у меня -- карты (держит в ручонках колоду). Это вот король, а это дама... нет -- валет, а это -- ох! забыла (это была десятка)".

Я ей: "Ну ладно, а какой она масти?" (Не рассчитывал, что она знает это слово.)

"Она -- червивая!" Эта детская ошибка резанула, напомнила ситуацию, в которую попала и эта малышка.

Р. М. завела нас с М. С. в маленький павильон, а всех остальных отправила к воде. Лихорадочно вырвала из блокнота несколько чистых листков, подала мне, долго копалась в сумочке и, найдя карандаш, подала мне: "Я оставляю вас". -- "Да, да, -- нетерпеливо (необычно для него в обращении с ней!) бросил М. С., -- надо работать". Она жалко улыбнулась и "сделала мне ручкой".

-- Толя! Надо что-то делать. Я буду давить на этого негодяя (он имел в виду генерала Генералова). Буду каждый день предъявлять требования. И наращивать.

Да, М. С., согласен. Сомневаюсь, чтобы банда в Москве на это отреагировала. Но нельзя, чтоб подумали, что вы смирились...

-- Пиши: "Первое. Требую немедленно восстановить правительственную связь... Второе. Требую немедленно прислать президентский самолет, чтобы я мог вернуться на работу. Если не ответят, завтра потребую, чтоб прислали журналистов -- советских и иностранных".

Я записал. Он:

-- Смотри, как бы по дороге у тебя это не отобрали!

-- Не отберут! -- сказал я уверенно.

20-го я к М. С. пошел сразу после описанного выше купанья. Опять долго ходил по этажам, пока кухарка не показала: там, в кабинете. Он вышел навстречу, тут же -- из другой комнаты -- Раиса Максимовна. И сразу потащила нас на балкон, показывая руками на лампы, потолок, на мебель -- "жучки". Постояли, облокотившись на перила. Я говорю: "Р. М., вот видите эту скалу, над которой пограничная вышка. За ней, за поворотом -- Тессели (это филиал санатория "Форос", там дача, где в начале 30-х годов жил Максим Горький). До того, как построена была "Заря", здесь, на ее месте, был дикий пустынный пляж. На самом деле никакой не пляж -- по валунам в воду зайти было трудновато. Так вот... Я несколько раз проводил отпуск в Тессели и плавал сюда из-за той скалы. Лежал здесь и потом плыл обратно".

Р. М. слушала рассеянно. И вся встрепенулась, когда я продолжил: "Вы, наверное, знаете, что я очень хорошо плаваю? Мне и 5 и, наверное, 10 километров проплыть ничего не стоит. Может, рискнуть?"

Я улыбался, говоря это. А она вся насторожилась. Прямо и долго смотрит на меня, всерьез подумала, что такой "вариант" возможен. До этого она бурным шепотом мне рассказала, как они в 3 ночи во внутренней комнате Толиной камерой засняли заявление М. С. "Мы его вырежем из кассеты, говорила она (но скрыла, что снято было в двух вариантах, плюс еще -- заявление врача Игоря Анатольевича)... Так вот... Я упакую пленку в маленький "комочек" и вечером вам отдам. Но вы, ради Бога, не держите у себя. Вас могут обыскать. И не прячьте у себя в кабинете". Тут вмешался М. С. и посоветовал упрятать в плавки. Я их сушу на балкончике при комнате Оли и Томы, где расположены их пишущие машинки и прочая "канцелярия".

М. С. отнесся скептически -- чтоб я поплыл в Тессели, в Форос и даже в "Южный": "Даже если не выловят в воде, выйдет голый -- и что дальше? Отправят в ближайшую комендатуру -- и пропала пленка"... Но обсуждали всерьез... хотя вариант был явно абсурдный. И я его "предложил" в шутку, чтоб как-то разрядить их нервное напряжение.

Пленку Р. М. мне дала позже. А пока М. С. попросил ее заняться детьми. Мы с ним перешли на другой балкон, встали у перил и тут же увидели, как повернулись к нам трубы с вышки, и погранпатруль на ближайшей скале взял нас "в бинокль"... Одновременно -- услышали из будки внизу под домом по телефону: "Объект вышел на балкон, второй справа!.." Мы с М. С. переглянулись, я засмеялся и обозвал "их" матом... Он посмотрел на меня: раньше я при нем не позволял себе. (Я посожалел: подумает, что теперь, мол, можно!)

Сели за стол. Он положил перед собой блокнот. Предложил мне место напротив, спиной к солнцу и на солнце. Я говорю: "А можно рядом? Не люблю солнца -- в отличие от вас с Бушем... Помните, как он в Ново-Огареве пересел на мое место, когда солнце вышло из-за стены и я ушел -- сел рядом с вами в тени?.."

М. С. улыбнулся, видно, вспомнив о встрече с Бушем, как эпизоде из античной истории, хотя произошла она всего три недели назад.

Стал диктовать "Обращение к народу и международному сообществу". Поговорили. Обсудили, отформулировали каждый пункт. Я пошел к себе. Оля напечатала на шершавке. Вечером я попросил его поставить подпись, число, место. Вверху он подписал, что просит огласить это заявление любыми средствами каждого, кому оно попадет в руки. Когда уходил, Р. М. опять стала меня строго инструктировать, чтоб хорошо спрятал и сумел донести -- как бы в дороге не обыскали. Мне эти страхи кажутся плодом нервного перенапряжения. У меня вообще еще с войны несколько атрофировано чувство физической опасности.

Накануне она дала мне свою книжку "Я надеюсь", которую прислали ей еще 17-го. Сигнальный экземпляр. Просила прочитать за вечер... Я прочитал и очень хвалил. Это доставило большую радость Михаилу Сергеевичу -- у него даже глаза увлажнились. Я уверял их, что книга разойдется по всему свету, расхватают и у нас тоже. "Замолчать не удастся, что бы ни случилось", -уверенно заявил я. Вообще всем своим видом, поведением старался показать, что "все обойдется". Они встречали меня с какой-то обостренной надеждой -не принес ли я какую-нибудь "хорошую весть". Расспрашивают, что я слышал по "Маяку" (по оказавшемуся в комнате Ольги--Тамары допотопному ВЭФу). Как я оцениваю то, что услышал, что я вообще думаю о том, что будет завтра, послезавтра, через неделю. Я "в не свойственной мне манере" отвечаю самоуверенно, бодро. Р. М. все время в крайнем напряжении, хоть бы раз улыбнулась. Зато Ира -- вся полна решимости, бесстрашная, резкая, беспощадная в словах и "эпитетах" по поводу того, "что с ними сделали"... Перебрасываемся с ней и на "отвлеченные", литературные темы. Вроде бы не к месту. И муж у нее Толя -- хирург из 1-й Градской -- умен, уверен, настоящий мужик, опора.

Так вот, "вестей" я им никаких не приносил. И наши все дискуссии вращались вокруг последствий приезда Болдина и К°. Говорили мы и о том, как среагирует мировая общественность? Гадали, что думает сейчас Коль, что думает Буш? Горбачев считал однозначно: хунте поддержки никакой не будет. Все кредиты прервутся, все "краники" закроются мгновенно. И наши банки обанкротятся немедленно. Наша легкая промышленность без этих кредитов, которые давались фактически под "него", сразу остановится. Он говорил, что заговорщики -- эти мышиные умы -- не могли просчитать элементарных вещей.

Говорили о возможной реакции республик. Горбачев считал, что акция путчистов приведет к быстрой дезинтеграции Союза. Потому что республики могут занять такую позицию: вы там, в Москве, русские деретесь, а наше дело сторона, отгородимся и будем делать свое.

Настроение у Горбачевых менялось в зависимости от сообщений радио. Когда, например, ребята из охраны с помощью "проводочков" оживили телевизор и мы увидели пресс-конференцию Янаева и К°, услышали заявление, что Горбачев тяжело болен, это произвело тяжелое впечатление. Все очень насторожились. Мнение было общее: если "эти" открыто позволяют себе на весь мир так лгать, значит, они отрезают себе все пути назад, значит, пойдут до конца. Сожгли за собой мосты. Я сказал М. С., что Янаев ищет алиби, если с вами "что-то случится". Горбачев добавил: "Теперь они будут подгонять действительность под то, о чем публично сказали, под ложь".