Русская община и коммунизм - Жак Каматт Страница 44

За этим следует уничтожение урбанизации и формирование множества коммун, распространяющихся по всей Земле. Это подразумевает упразднение монокультуры, ещё одной формы разделения труда, и полное преобразование транспортной системы: транспортировка сильно уменьшится. Только коммунальный (коммунитарный) образ жизни может позволить человеку управлять своим воспроизводством, ограничить (безумный сегодня) рост населения, не обращаясь к достойным презрения методам (вроде уничтожения мужчин и женщин).

Господство одной группы над другой, классовое общество, берёт истоки в седентаризации человека. Мы всё ещё живём с мифами, порождёнными во времена этого оседания в том или ином уголке нашей матери Земли: с мифами Родины, чужестранца; с мифами, ограничивающими видение мира, калечащими нас. Очевидно, что реакцией не может быть возвращение к кочевничеству того типа, который практиковали наши предки, собиратели. Мужчины и женщины приобретут новый образ бытия по ту сторону кочевничества и оседлости. Оседлая жизнь вкупе с отсутствием телесной активности стали главной причиной почти всех соматических и психологических заболеваний современного человека. Активная и непривязанная к одному месту жизнь излечит эти проблемы без медицины или психиатрии.

Переход к коммунизму подразумевает преобразование техники. Технология не нейтральна; её определяет способ производства. На Западе, более чем где-либо, различные способы производства в возрастающей мере отделяли человека от технологии, которая изначально была лишь человеческой модальностью. Призыв к удобной технологии – это призыв к технологии, которая станет опять же продлением человека, а не автономной вещью на службе у угнетателя160.

Людей при коммунизме нельзя определять как просто пользователей; это был бы коммунизм в виде земного рая, в котором люди бы владели всем, что есть с такой непосредственностью, что человек не отличался бы от природы (человек, как сказал Гегель в данном контексте, был бы животным). Люди являются создателями, производителями, пользователями. Весь процесс реконструируется на более высоком уровне и для каждого индивида. В отношениях между индивидами, другой больше не рассматривается с точки зрения пользы; поведение в терминах пользы прекращается. Мужской и женский пол достигают примирения, сохраняя свои различия; они утрачивают различия и жёсткие противостояния, ставшие плодом тысячелетий их антагонизма.

Эти несколько характеристик должны адекватно прояснять, как можно представить себе движение восхождения к общечеловеческой коммуне.

Мы все рабы капитала. Освобождение начинается с отказа воспринимать себя в рамках категорий капитала, а именно, как пролетария, члена нового среднего класса, капиталиста и т.д. Так, мы перестаём воспринимать также другого – в его движении к освобождению – в рамках тех же категорий. На данной точке может начаться движение к признанию человека. Ясно, что это может быть только началом движения освобождения, и ему постоянно будет грозить провал. Отказ принимать это во внимание отрицает власть капитала. Воспринимать следует его динамику. Мы рабы; наша цель не в том, чтобы стать повелителями, хотя бы и без рабов, но в том, чтобы упразднить диалектику повелителей и рабов. Эта цель не может быть реализована организацией отдельных общин, которые, будучи всегда изолированными, никогда не становятся препятствием для капитала, легко могут быть взяты в окружение капиталом и являются не более чем извращением по отношению к его нормам (извращением, которое выказывает что такое норма). Цель не может быть достигнута также через культивацию индивидуальной жизни, в котором отдельный человек наконец-то обрёл бы реальное человеческое бытие. В реальности оба эти подхода должны быть связаны. Восприятие самого себя как человека, которому не мешают никакие атрибуты, уже снимает с тебя ошейник, надетый классовым обществом. Желание общности абсолютно необходимо. Утверждение индивидуальности (особенно в её временном аспекте) является отрицанием приручённости. Но его недостаточно даже для того, чтобы стать первым элементом бунта; человек является индивидом и Gemeinwesen (бытием вместе, прим. пер.). Сведение человека к нынешнему невыразительному состоянию смогло произойти только из-за упразднения Gemeinwesen, возможность каждого индивида вобрать в себя универсальное, объять всё целое человеческих отношений в целостности времён. Различные религии, философии и теории просто заменяли собой этот важнейший компонент человеческого бытия. Поскольку коммунизм является смертью одинаковости, повторения, люди проявятся во всём своём своеобразии; Gemeinwesen будет утверждаться каждым. Это подразумевает, что с данных пор мы отвергаем деспотизм религии, философии, теории.

Отказ пребывать в ловушке теории – это не отрицание всякого теоретического размышления. Как раз наоборот. Но это отрицание постулирует, что теоретической деятельности недостаточно. Теория может призывать к примирению чувств и рассудка, но она остаётся в границах этого разделения. Утверждать следует целостность жизни, всех её проявлений, всего единого бытия. Может быть, всё ещё необходимо пользоваться прозрениями Маркса, например, но становится всё большей глупостью считать себя марксистом. Более того, как и репрессивное сознание, теория может стать простым алиби для бездействия. Сначала, отказ от действия может быть абсолютно оправдан. Тем не менее, оторванность от реальности часто ведёт к неспособности воспринять новые феномены, формирующие её. На этой точке теория, вместо того, чтобы помогать устанавливать контакт с реальностью, становится агентом отчуждения, отдаления и, в конце концов, превращается в уход от мира, самоизгнание. Ожидание особенно трудно для тех, кто не хочет признать, что другие могут прийти к теории без нас, нашей группы, или нашей партии в качестве посредников. Теория, как и сознание, требует объективации до такой степени, что даже индивид, отрицающий политический рэкет может поднять теорию до статуса рэкета. В революционном субъекте, теория является деспотизмом: все должны признать это.

После доминирования ума над телом в течение более чем двух тысячелетий, ясно, что теория всё ещё является проявлением этого доминирования.

Определяющей становится целостность жизни. Разнообразные проявления прошлого – искусство, наука – являются фрагментами. Это элементы обширной обделённости человека, а также попытки излечить его. Но смысл уже не в том, чтобы реализовать искусство или науку; капитал уже сделал это своими методами; смысл в том, чтобы завоевать и создать иной мир: мир, в котором весь биологический потенциал вида мог бы, наконец, получить развитие. В этом широком движении, было бы тщетным выдавать себя за хранителя истины. Во первых, истина, как и стоимость, нуждается в измерении, стандарте, общем эквиваленте, норме, а значит в государстве. Во вторых, истина – это всегда лишь одна истина. Историческая инфляция этой концепции происходит параллельно со всё более тщательным уничтожением человека. Нельзя предполагать ничего меньшего, чем иная жизнь, при