Юрий Жуков - Сталин: операция «Эрмитаж» Страница 45

В самом деле, тогда пришли бы к заключению, что Вы дошли до крайнего состояния, раз вынуждены выпускать из рук произведения, стоимость которых, по существу, не даст значительных поступлений государству. Вы располагаете данными для суждения о психологии и мышлении распорядителей кредитов за границей, и я могу заверить Вас, что продажи, проведенные за счет Ваших музеев, производят скверное впечатление, и они не могут не повлиять на психологию финансистов, уменьшат Ваш престиж за рубежом.

После всего сказанного Вы вправе спросить, почему же я пишу Вам об этом, когда и сам стремлюсь приобрести эти произведения.

Вы, вероятно, помните, что я всегда рекомендовал Вам и продолжаю советовать Вашим представителям не продавать Ваши музейные ценности, ну а если Вы все же собираетесь продавать их, то отдать мне предпочтение при равенстве цены, и просил держать меня в курсе того, что Вы намереваетесь продать.

В настоящем меморандуме я хотел бы обратить Ваше внимание на то, что Ваши представители игнорируют наши сердечные и дружеские отношения и, желая, видимо, схитрить, скрывают от меня сведения о тех произведениях искусства, которые намереваются продать. Устраивают распродажи произведений искусства из Ваших музеев втихомолку, не обращая внимания, что те уже находятся в Америке. В публике уже много говорят об этих продажах, которые, по моему мнению, наносят огромный ущерб Вашему престижу (особенно продажи г-ну Меллону, который очень на виду). Возможно, что в некоторых случаях в Америке Вам и удастся добиться более высоких цен, нежели предлагаемые мною. Однако невыгодность сделок, совершенных таким образом, настолько значительна с точки зрения престижа, пропаганды и огласки, что мне приходится лишь удивляться, что Вы все же идете на них.

Ваша беда в том, что большинство Ваших представителей не отдает себе отчета в необходимости учитывать совокупность весьма многих обстоятельств. Иными словами, тот, кому поручено продать картину или произведение прикладного искусства, воображает, что достигает наибольшего успеха, просто найдя выгодного покупателя, не считаясь с иными последствиями заключенной сделки. Эти чиновники не понимают, какой вред наносят Вашей кредитоспособности. Их совершенно не волнует то негативное впечатление, которое создается распродажей ценностей из Ваших музеев.

Торгуйте чем хотите, но только не тем, что находится в музейных экспозициях. Продажа того, что составляет национальное достояние, дает основание для серьезнейшего диагноза. Делать что заблагорассудится Вы можете лишь в том случае, если не испытываете нужды в заграничных кредитах. Но ведь Вы прибегаете к этим кредитам и в то же время в тех же самых кругах дискредитируете сами себя. Не забывайте, что те, у кого Вы просите кредиты, и являются покупателями Ваших музейных ценностей.

Скажу откровенно, Вы не должны были продавать даже мне, а возможно – мне менее чем кому бы то ни было. Я говорю это для того, чтобы Вы не подумали, что я забочусь лишь о том, чтобы стать Вашим монопольным покупателем.

Но вернусь ко второй цели меморандума, а именно: если Вы, несмотря на все мои советы и настояния не продавать музейные ценности, все же решитесь расстаться с ними, я был бы весьма Вам признателен, если бы Вы дали распоряжение не скрывать ничего от меня и информировать загодя о желании продать наиболее ценные произведения искусства, особенно те, список которых я передал г-ну Биренцвейгу.

Я хотел бы также знать, принято ли какое-либо решение о продаже музейных ценностей (какой ущерб для Вашего престижа!) и в положительном случае получить каталог и фотографии, чтобы сделать выбор самому. Я сделаю все возможное, дабы предложить наиболее высокие цены. Однако Вы, разумеется, не обязаны поддаваться на мои уговоры, если только сумеете получить от другого цену большую, чем моя.

Произведения искусства не являются обычным, заурядным товаром, и цены на них зависят и от собирателя. Моя совесть чиста, так как я всегда был с Вами максимально щедрым, в то время как Ваши представители разыгрывали со мной комедию. Я надеюсь, что благодаря Вашему влиянию таким отношениям будет положен конец.

До сих пор все сделки, заключенные со мной, сохранялись в тайне, но теперь я вижу, что обставлял их чрезмерными предосторожностями. И это тогда, когда Ваше управление легко поддавалось влиянию посредников и прибегало к таким методам, которые противоположны интересам Вашего правительства.

Если, несмотря на все сказанное, Вы все же решитесь на продажу ценностей из Ваших музеев (а я настаиваю на том, что этого делать Вам не следует), то вместо того, чтобы их продавать посредникам, пустите все в открытую продажу на рынке, ибо наивная игра в прятки, практикуемая сейчас, принесет только убытки. Те, кому поручены эти операции, не отдают себе в том отчета, игнорируют огромный косвенный вред, причиняемый ими же. Я рассмеялся, когда один из них заявил мне, что во время Французской революции также распродавались собрания Версаля. Что за наивное простодушие, что за незнание эпохи и обстоятельств!»[140]

На столь унизительные поучения ни Пятаков, ни внешторговцы не обиделись. Прозрение и так не могло не наступить, хотя пришло оно слишком поздно, жуткой ценою двухлетних безумных распродаж, принесших в итоге лишь одни убытки. И без «Меморандума» становилось достаточно ясным все то, что Гульбенкян вменял им в вину, посчитав вопиющим непрофессионализмом и даже глупостью.

Да, они уже осознали, что продажа экспонатов, хорошо известных в мире по каталогам Эрмитажа и других музеев, нанесла невосполнимый ущерб престижу страны, выглядела как неоспоримое свидетельство катастрофического положения экономики. Но ведь так оно и было!

Летом 1930 года, вторым летом пятилетки, Советский Союз уже просто не мог, даже если бы захотел, замедлить темпы: слишком много средств оказалось вложено в индустриализацию. Момент, когда еще можно было что-то изменить, давно миновал. И теперь омертвить затраченные деньги, валюту, отложив завершение строек (даже в новых, предельно сокращенных масштабах), было невозможно: тогда-то и наступил бы настоящий крах.

Потому и проглотили Внешторг и Пятаков обиду, более того, остались верны прежним договоренностям. За воистину спасительную помощь в продаже нефти они уступили Гульбенкяну в сентябре еще и обещанную ему картину Рембрандта «Портрет старика» за 30 тысяч фунтов стерлингов. Они даже не удержались от прощального подарка, выразив тем самым благодарность за бесценное содействие в трудную минуту.

Самуэли в конце сентября писал Пятакову:

«Гульбенкян некоторое время тому назад через тов. Биренцвейга обратился к нам с просьбой продать ему какую-то золотую чернильницу, находящуюся в Петропавловском музее. Одновременно с этим мы купили в Ленинграде одну золоченую чернильницу, находившуюся в Петропавловском музее, за 150 рублей. Я послал фотографию этой чернильницы в Париж, на которую Гульбенкян ответил, что это не та чернильница, но тоже интересует его. Так как стоимость этой чернильницы небольшая, может быть около 1000 рублей, у меня возникла мысль послать ему чернильницу в подарок от Вашего имени.

Я запросил тов. Биренцвейга, как он думает об этом. Он ответил следующее:

«Мне чрезвычайно понравилась Ваша мысль преподнести ее в качестве подарка от имени тов. Пятакова. Это несомненно доставит ему большое удовольствие и на некоторое время избавит нас от его постоянных жалоб и нареканий. Постарайтесь добиться согласия и заставьте тов. Пятакова написать ему несколько слов.

Прошу Вас, черкните свое мнение. Если Вы согласитесь, то мы пошлем Гульбенкяну чернильницу. Конечно, франко, без расходов для Вас»[141].

Пятаков согласие дал, и подарок отправился в Париж. На том операция с Гульбенкяном завершилась.

Лазейка № 2. Эндрю Меллон

Небольшой отрезок Пятой авеню в районе Сентрал-парка, между 70-й и 90-й улицами, нью-йоркцы называют Мьюзем майл – Музейной милей. Здесь на расстоянии пятисот метров друг от друга находятся три богатейших музея. Два – всемирно знаменитые: Гугенхайма и Метрополитен, а еще один, о котором знают только истинные любители живописи, – Фрик коллекшн.

Старый, построенный еще в начале XX века и окруженный скромным садом трехэтажный особняк хранит уникальное собрание умершего в 1919 году миллионера Генри Клея Фрика. Полотна Ван Эйка, Пьеро делла Франческа, Беллини, Тициана, Гольбейна, Веронезе, Эль Греко, Хальса, Веласкеса, Ван Дейка, Рембрандта, Вермера, Буше, Гейнсборо, Гойи, Ланкре размещены в залах, даже не напоминающих музейные, без какой-либо системы. Холсты развешаны вперемешку, сознательно игнорируются место и время их создания, преднамеренно подчеркнуто лишь одно, самое главное – высочайший уровень мастерства.

Фрик собирал картины не сам – не имея для того ни вкуса, ни знаний, он просто доверился опыту и профессионализму нанятых искусствоведов. Ну а те уже рыскали по странам Европы, выискивая на аукционах все то, что украсило, обогатило бы частную галерею, и заодно дополняли ее художественной мебелью, фарфором, напольными и каминными часами, коврами.