Владимир Бушин - Это они, Господи… Страница 47

А слова о том, что если бы правительство не хвалилось, а на само деле было русским, заставляют вспомнить, с одной стороны, нынешнего коллегу Столыпина. Он недавно на вопрос «Что вы любите больше всего?» на всю страну возгласил: «Россию!». С другой стороны, вспоминается сам Михалков, в порыве верноподданного обожания однажды обратившийся к указанному коллеге Столыпина: «Ваше превосходительство!..». Вот и вся их «русскость».

Поговорим о странностях любви…

Лендлорду Михалкову нет дела до Льва Толстого. Он может храбро повторить с детства заученные слова из басни своего папы:

Да что мне Лев!Да мне ль его бояться?

Он предпочитает Чехова. Что ж, никто не против. Прекрасно! И вот, дабы ещё более прославить и вознести своего героя, закончил речь такими итоговыми словами: «Столыпин следовал великому призыву чеховского профессора Серебрякова: „Дело надо делать, господа! Имя России — Столыпин!“».

Я обмер… Профессор Серебряков из «Дяди Вани» как символ самоотверженного бескорыстного служения прогрессу?! Да это все равно, что городового из чеховского рассказа «Хамелеон» представить образцом твердости взглядов и принципиальности. Или Беликова из рассказа «Человек в футляре» — воплощением безоглядного мужества… Такое понимание образа можно извинить гармонисту Черномырдину или десантнику Миронову — что с них взять для просвещения народа!..

Вот ведь что, сверх уже известного нам, отчубучил второй из них на ниве просвещения. Почему-то решил просветить нас об отношении Столыпина и Достоевского к Тургеневу, и он заявил: «Оба они очень любили Ивана Сергеевича. Очень!». Ну, просто обожали. Как Столыпин относился, я не знаю, никогда не интересовался. Но Достоевский?!

Вот его высказывания на сей счёт разных лет.

В 1867 году после визита к Тургеневу он писал А. Майкову: «Откровенно Вам скажу: я и прежде не любил этого человека лично. А сквернее всего, что я еще с 57 года, с Wisbaden’a, должен ему 50 талеров (и не отдал до сих пор!)». Конечно, как любить того, кому десять лет не отдаешь долг. Но Миронов твердит: всё равно любил! Видимо, исходит из личного опыта: должен, допустим Валентине Матвиенко десять лет 50 шекелей, а всё равно любит.

Ещё: «Генеральство в нём ужасное!.. И неловко выказывать все раны своего самолюбия, как Тургенев». И это сказано едва ли с любовью.

Или: «Тургеневы, Герцены, Чернышевские — все они до того пакостно самолюбивы, до того бесстыдно раздражительны, легкомысленно горды, что просто непонятно…». Мне кажется, что любви и туг маловато.

«Я дал себе слово более к Тургеневу ни ногой никогда». От чрезмерной любви? Или из нежелания вернуть 50 талеров? Неизвестно.

Прошло около пяти лет. Выходит роман Достоевского «Бесы», и там в комической фигуре писателя Кармазинова все узнают шаржированный образ Тургенева.

Прошло ещё лет семь, и весной 1879 года Достоевский говорит одному знакомому: «Тургенев всю мою жизнь дарил меня презрительной снисходительностью… По самой натуре своей он сплетник, клеветник и безмерно мелкодушен. В душе его гнездится мелкая злоба и страшное высокомерие». Неужели если кто-нибудь, допустим, коллега Грызлов сказал бы Миронову что-то подобное, он принял бы это за выражение любви?

Достоевскому мало всего этого, добрался и до родственников Тургенева: «А маменька его, чай, не раз порола этих Калинычей да Хорей (персонажи рассказа Тургенева — В. Б.) и драла с них по семи шкур. Да и сам-то он не отказался бы от этого удовольствия, только положение его не таково…». Ну вы подумайте! А если бы кто-то стал уверять, что Миронов не отказался бы от удовольствия содрать семь шкур с коммунистов или пенсионеров?

Правда, вечером 8 июня 1880 года после своей знаменитой Пушкинской речи Достоевский писал жене: «Все обнимали меня и целовали, все плакали от восторга. „Пророк! Пророк! Вы наш святой!“ — кричали в толпе. Тургенев, про которого я ввернул доброе слово, бросился меня обнимать со слезами: „Вы гений! Вы более, чем гений!“… Историческое событие!».

Замечательно. Однако, во-первых, и здесь речь о вспышке любви не Достоевского к Тургеневу («ввернул»), а скорее наоборот. Во-вторых, Достоевский потом уверял, что Тургеневу, который тоже произнёс тогда речь, аплодировали больше только потому, что он нанял хлопальщиков. Наконец, по свидетельству современника, писатели буквально на другой день случайно встретились у Никитских ворот и вдрызг разругались. Мириться времени не осталось: через полгода Достоевский умер.

Вот такая печальная картина. Жизнь-то штука сложная, в ней много всего, а Миронов как профессиональный лакировщик, ничего, кроме пылкой любви представить себе не может и под видом просвещения дурит людям головы. И что с него, бедолаги, взять, говорю? Но чего лезет туда, где ни уха, ни рыла не смыслит? Увы, всё это так.

Но Михалков-то! Его отец рассказывал: «Мои сыновья воспитывались средой искусства. Она формировала их мировоззрение и характер. В нашем доме бывали крупные художники, мастера слова, пианисты, артисты… Мои ребята с детства общались с пианистом Софроницким, Рихтером, артистом Москвиным, Алексеем Толстым, Эренбургом. Среда их воспитывала».

Третий выстрел дяди Вани

И дальше всю жизнь будущий нижегородский landlord Mihalkov жил в мире искусства — литературы, кино, театра. А по Чехову даже поставил фильм. И вот итог: ученик Софроницкого и Рихтера славит профессора Серебрякова, как человека дела и прогресса. Да ведь у Чехова это ясное воплощение бездарности и самовлюбленности, паразитизма и пошлости! Старый сухарь, учёная вобла двадцать пять лет пишет об искусстве, ничего не понимая в нём, говорит дядя Ваня, за счёт труда которого тот паразитирует. А в конце концов задумал продать имение, в котором на него работают другие. Да оно ещё и не ему принадлежит! Дядя Ваня не выдерживает такой наглости, хватает револьвер и палит в паразита: бах! — промах, бах — промах… Какая досада!

А тот, уезжая вскоре из имения, как ни в чём ни бывало наставляет остающихся работяг: «Дело надо делать, господа!». О, мог ли Чехов вообразить, что через сто с лишним лет клич этого персонажа подхватит воспитанник Алексея Толстого и Москвина и бросит всему народу. Думаю, Чехов дал бы дяде Ване возможность пальнуть третий раз и уже не в профессора…

И. Сталин

Думают они, что гадить — простоИ ползут к нему из всех щелей.Руки прочь от Ленина прохвосты!Сталина — обратно в Мавзолей!

С Мавзолея — та священна дата! —Вождь меня благословил на бой.И хотят они меня, солдата,Вынудить молчать перед ордой?

Да за это прокляли бы внукиИ не знать прощенья у детей.Руки прочь от Ленина, гадюки!Сталина — обратно в Мавзолей!

Бесятся Сванидзе да Радзинский,Равные друг другу по уму.Ах, как жаль, что далеко Дзержинский!Он бы им устроил Колыму.

Вой стоит, визжат христопродавцыС каждым днём пронзительней и злей.Руки прочь от Ленина, мерзавцы!Сталина — обратно в Мавзолей!

Аж болят от визга перепонки,Но смотри, товарищ, веселей!Руки прочь от Ленина, подонки!Сталина — обратно в Мавзолей!

Будем же, друзья, бессонно чутки,Станем прозорливей и смелей!Руки прочь от Ленина, ублюдки!Сталина — обратно в Мавзолей!

Москвичи, саратовцы, рязанцы —Люд честной, сплотим ряды тесней!Руки прочь от Ленина, засранцы!Сталина — обратно в Мавзолей!

2

Они опять о Ленине, Господи…

Возвращаясь к образу Ленина, а затем Сталина, нельзя не вспомнить ещё раз Михалкова — как он начал о Столыпине, который-де находится в крайне неблагоприятном положении по сравнению с остальными одиннадцатью кандидатами. В чем дело? Да как же, говорит, нам в школе говорили и нём неправду, и это сказалось на восприятии образа, и вот мне предстоит преодолеть это и сказать всю правду, как есть. Как он сказал, мы видели.

Но действительно когда-то могли говорить в школе о Столыпине в какой-то мере упрощенно, схематично или даже неверно. Но это же было лет пятьдесят тому назад. А последние лет 15–20, как правильно заметил А. Ткачёв, его «подняли на щит», с ним носились, как с писаной торбой, поэт-орденоносец Кублановский совсем не одинок, объявляя его солнцем.

А что в эти же годы происходило с образом Ленина? Да не было такой мерзости, в которой его не обвинили бы на самом высоком уровне самыми мощными средствами пропаганды. И в этом принимали участие не только официальные СМИ, высокопоставленные чиновники, но и известнейшие писатели Так ваш Столыпин, Никита Сергеевич, находится в несравненно выигрышным положении, чем Ленин. Это признал бы даже профессор Серебряков.