Энтони Берджесс - Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса Страница 49

— Раз вы меня так величаете, — ответил я, — то, разумеется, нет.

— Очень хорошо, тогда, — сказал мистер Радж, — придется пить в одиночку. — И немедленно выпил полный стакан чистого бренди и аккуратно вытер губы пистолетом. — Моя попытка установить контакт завершилась провалом, — сказал он, — провалом, провалом, провалом.

— Да проваливайте уже к черту со своим провалом, — сказал я, — с кем не случалось?

— То есть вы признаете? — уцепился мистер Радж. — Признаете, что я потерпел неудачу? Я полагаю, вы не можете это отрицать. Поскольку ваш отец теперь лежит в гробу, как вы говорите, а гроб стоит тут поблизости, в соседней комнате? Ах, будет вам, эта глава завершилась. И сегодня вечером вы займете свою старую кровать, которая, по счастливой случайности, теперь застелена чистыми простынями, а кровать вашего отца останется нетронутой, неся на своем матрасе следы мертвеца и его невоздержанности.

— Я могу спать и здесь — вот в этом кресле. Ничего не имею против.

— Вы пытаетесь сделать вид, мистер Денхэм, будто ничего не переменилось, но вы знаете, что это не так. Не стоит упрекать в притворстве других, если сам так много притворяешься. Я найду ночлег где-нибудь еще. Только преданность вашему бедному старому, доброму, мертвому отцу удерживает меня от этого.

— А мне помнится, вы рассыпались в благодарностях.

— Да, конечно, я и был благодарен. Я был неприкаян, но этот дом очень скоро стал, в сущности, и моим домом, мистер Денхэм. Это я принял вашего отца в свое лоно, а не он принял меня в свое, — мистер Радж насупился, а потом беспокойно затряс головой, — я был собран и ответственен. Я готовил и стелил постели. А потом та женщина, что здесь прибирала иногда, увидела, что «в доме поселился негр», и сказала, что ноги ее здесь больше не будет, поскольку все негры непременно грязнули — ведь они черные. И я делал все сам, мистер Денхэм, без единой жалобы. Теперь я могу уйти. Следует наконец приложить усилие, чтобы установить контакт. — Он поднял бутылку с бренди к лампе и сощурился, разглядывая ее на просвет. — Это надо допить, — сказал он. — Я купил его для вашего отца, но ему оно больше не нужно.

Пренебрегая стаканом, он начал пить прямо из бутылки. Я восхитился и сказал:

— А вы многому научились с тех пор, как приехали в Англию.

— О да, — выдохнул мистер Радж, опуская бутылку. — Мой английский улучшился, как мне кажется. Хотя вы, наверное, станете уверять, что я использую слова в их неверном значении. Ну это мы еще посмотрим.

Внезапно, мистер Радж принялся быстро маршировать, нелепо размахивая руками — бутылка — в одной, пистолетик — в другой. Он осклабился, демонстрируя мне две безупречных белоснежных шеренги зубов, ни единого разрыва в строю. Он нахмурился так, что вся верхняя часть его лица покрылась морщинами. А потом разразился чем-то вроде ритмической рапсодии, составляющими которой были английские слова, но сам язык был низведен, подобно телу моего отца, очень быстро низведенному к простым, ничего не означающим элементам, лежащим бок о бок, но никак не связанным совокупностью смысла.

— Заткнись. Заткнись уже, — сказал я. — Хватит с меня абракадабры на сегодня. Заткнись.

Тут зазвонил телефон. Мистер Радж оцепенел и сказал, наставив на меня бутылку:

— Если вы ответите, мистер Денхэм, то я буду вынужден застрелить вас.

— Что за гребаная дурь. Пропустите меня.

— О нет, мистер Денхэм, вы не должны слушать подлые поклепы. Не должны слушать тех, кто во всем обвиняет меня.

Телефон хрипло и настойчиво трезвонил, а я не мог пройти мимо вооруженного плащеносного мистера Раджа.

— Пропустите меня, — повторил я. — Я должен ответить, вы, безмозглый ублюдок. Это, наверное, моя сестра.

Никакие дальнейшие вторжения реального мира мне были уже не страшны — реальный мир, одетый в плащ и совершенно сбрендивший, преграждал мне путь.

— Если это ваша сестра, то тем более не отвечайте. А то вы начнете меня оговаривать, скажете, что я во всем виноват, и подлые поклепы расползутся дальше. Он встал в узком дверном проеме, полный решимости застрелить меня из бутылки, пистолет вяло сжимала другая рука. Я попытался было отпихнуть его правым плечом, но мистер Радж стоял как вкопанный.

— Нет-нет, мистер Денхэм, не бывать этому. Вскоре телефон прекратит свои домогательства, и тогда мертвый снова почиет в покое.

— Безмозглый гребаный дурак! — сказал я. — Не смейте командовать мной в моем собственном доме. Я сейчас на вас чертову полицию натравлю.

— Вы сейчас разговариваете, как тот чертов пастор. Все чертыхаетесь и богохульствуете. Но я прощаю вас, ибо вы потеряли голову.

— Чертов безмозглый черномазый ублюдок!

Телефон умолк, словно подавившись этими словами.

— Итак, — сказал мистер Радж, — вы тоже думаете обо мне, как о черном, и соответственно презренном человеке, вроде того негритянского певца из Вест-Индии. Хорошо, мистер Денхэм, я достаточно вам услужил. И теперь убираюсь прочь. Теперь вы еще скажете, наверное, что я недостоин белого братства? Это уж совсем ни за что ни про что. Мы больше не станем просить, мистер Денхэм, теперь мы будем брать.

Мистер Радж посмотрел вниз, на свою правую руку, увидел, что в ней, лучезарнейше улыбнулся, а потом мягко опустил бутылку на пол.

— Да, безмозглый, — сказал он. — И черномазый. Но не ублюдок! Мой такой же безмозглый и весьма приятный во всех отношениях брат из Греевской школы барристеров может предъявить вам все наше фамильное древо. Ублюдков в нашем роду не водилось.

Он пошел по сумрачному коридору к выходу. Сквозь призрачное рифленое стекло в двери сочился луч уличного фонаря.

— Всякое бывало, мистер Денхэм, — сказал он, — но только не внебрачные дети, не бастарды. Хорошее, звучное это слово — «бастард», громыхает, как маленькая португальская корабельная пушка, «Бастард», — сказал он мне на прощание вместо «доброй ночи» или «до свидания», вполне дружелюбно кивнул и вышел.

Он очень тихо закрыл за собой дверь, а потом, вспомнив напоследок, протолкнул что-то в щель для почты. Это что-то жестяно звякнуло об пол — его или, вернее, мои ключи. А потом он осторожно сошел по ступенькам крыльца. Я не собирался его догонять.

Бедный мистер Радж, несмотря ни на что. Завтра он, раскаявшись, приползет обратно, чтобы забрать свои книги, одежду, салфетку, цейлонские приправы для карри. Контакт? Эхе-хе… Я всегда знал, что настоящего контакта никогда не было — разве что краткие соприкосновения в постели, за общей бутылкой у стойки или за столом в белых оштукатуренных колониальных домах. Слава Богу, что от меня, как торгового представителя в Африке и Азии, никогда не требовалось глубокого погружения в философию полного слияния через постоянное сближение и углубление контакта, из-за которой под конец седеешь от разочарования. Это был удел постаревших до срока малооплачиваемых колониальных чиновников, удел новых, не таких уж малооплачиваемых интеллектуальных миссионеров или организаций, аббревиатуры которых похожи на простые химические формулы. Но у меня никогда не было и не будет причин, чтобы лгать самому себе, чтобы, залив разочарование очередной бутылкой, громить столы и бить барменов в бессильной злобе. Вот просто человек, Дж. У. Денхэм, покупатель и продавец, одинокий и предпочитающий быть таковым за исключением работы, игр, постели, тень его движется на фоне экзотических декораций, как вездесущий представитель «Бэнк оф Америка» на рекламных картинках в «Тайм» и «Лайф», человек, которого совершенно устраивает его жизнь вплоть до того дня — пусть этот день наступит как можно позднее, — когда он присоединится к своему отцу, пусть и не в соседней могиле бесславного пригорода.

Но если такой контакт невозможен, был ли возможен иной? Ведь «здесь» — не то что «там»? Все телезрители — зомби, все прочие — безумцы, и для тех и для других я — сумасшедший. Но здесь ты должен был имитировать контакт, выслушивать, согласно кивать, не понимая ни бельмеса, скалиться, как мартышка, ловя афоризмы, скачущие, словно теннисный мячик — повод для громкого хохота окружающих, незаметные изменения и в их собственных трудах в поисках контакта.

Как если бы я сказал: «Это напомнило мне один удивительный обычай, существующий в верховьях реки в довольно отдаленной провинции Рама-рама… (А, ну да, и где же это?) Видите ли, когда мужчина вступает в брачный возраст, старейшины вырезают причудливой формы отметины у него на… (А, ну да, что-то такое показывали по телеку. — Зевок, и взгляд, бесцельно обшаривающий комнату в напрасных поисках чего-то реального — то есть телека.) А женщины там действительно прекрасны. Такие грациозные, знаете ли, такие женственные до кончиков ногтей… (А, ну да, черномазенькие-то? Скажите, а правда, что у китаек все устроено, ну, вы поняли, не так, как, ну вы поняли, не как у наших? А то тут один чувак — ха-ха! — болтал — ха-ха! — что щелки у них наискось, ха-ха!) Ох, скорее бы кончились похороны, миновали поминки, скорее бы уехать туда, где я точно знаю: контакта нет, и нет нужды его имитировать».