Публикации на портале Rara Avis 2018-2019 - Владимир Сергеевич Березин Страница 49

В 1853 году Чернышевский писал в тексте с неловко-беззащитным названием «Дневник моих отношений с тою, которая теперь составляет мое счастье»: «По моим понятиям, женщина занимает недостойное место в семействе. Меня возмущает всякое неравенство. Женщина должна быть равной мужчине. Но когда палка была долго искривлена на одну сторону, чтобы выпрямить её, должно много перегнуть ее на другую сторону», — и далее говорил об изменах и прочем. И вот разные перехваленные книги, перехваленные разными людьми из разных соображений, при перемене времени часто хотят безосновательно переругать, чтобы исправить положение.

В итоге, конечно, никакое положение не исправляется, палки не гнутся, а ломаются, выходят одни неловкость и безобразие.

При этом есть конспирологическая теория, которая слишком льстит литературе. Она заключается в том, что идеалы некоторых героев Стругацких — всё это по-разному понимаемое «прогрессорство», то есть стимулирование правильного движения истории, есть часть возвращения звериного капитализма на русскую землю. Всякий прогрессор — оборотень, агент этого возвращения. Так что Стругацкие за руку привели глад, мор и прочих всадников на нашу землю. И правда, логику политической борьбы в девяностые представляли по Стругацким, а не по Марксу или Маркузе. Только потом пришло другое поколение, с недоумением глядевшее на людей в «свитерах с катышками».

Но здесь скучная логическая ошибка — вроде как считать последовательными верующими в идею коммунизма всех комсомольцев. Все были комсомольцами, и это было такое же видовое свойство молодых людей, как уши и нос. Нет, были исчезающее малые исключения, но, как и с книгами Стругацких, — это такое явление, мимо которого не пройдёшь.

В том, как менялся мир было больше жестокой логики, чем книжной романтики. Сила книг, причём по-разному понятых, увы или к счастью, всегда преувеличена. Более того, большая часть тех читателей, что сопереживала прогрессорам, не были участниками залоговых аукционов. В те времена они шагнули из своих лабораторий на рынки или спешно доучивали английский язык.

Братьев не сделаешь исчадиями ада, агентами Запада, развалившими СССР и развязавшими войны на Кавказе. Это даже не идеологи в обычном смысле. Правда, Стругацких не сделаешь и фигурами, равными Данте. Ну, не Данте (это наугад взятый пример фигуры, ценность которой инварианта в разных культурах и ценность которой не подвергается сомнению) — что поделать. Есть вещи с привязанной ко времени популярностью — вон, Владимир Григорьевич Бенедиктов мог в какой-то момент оказаться популярнее Пушкина, а на рубеже прошлых веков самым читаемым русским писателем был Леонид Андреев, ничего в этом котле, где варятся популярности, необычного нет.

Но у Стругацких, помимо литературных качеств и этого шлейфы политических споров, была ещё система образов, которая используется до сих пор. Уединённый город, город-зона, заброшенная зона, где всё иначе. Короче говоря, заколдованное место.

Ловкость, с которой написаны лучшие вещи братьев, с какой это всё принесено urbi et orbi, вызывает нормальный восторг. Восторг от образа Стругацких у одного человека, вполне имеющий право на существование, другим может быть расценен как смешной, анахроничный и чем-то похожий на восторг от бардовской песни. И это восторженному человеку обидно.

Но литература часто проходит через горнило социального чистилища. Отчего же плохо привязать текст к стране и эпохе?

Это, конечно, обидно человеку, считающему, что текст этот, как Библия, на все времена. Таких людей, как всегда, губит сотворение кумиров — будут они ходить по пустой и тёмной земле, бормоча цитаты и аббревиатуры, а удивлённые морлоки станут заглядывать в их опрокинутые лица с недоумением.

Сам феномен требует хорошего спокойного анализа. Очевидно то, что братья Стругацкие действительно зеркало советской интеллигенции, отражение нескольких послевоенных поколений. Причём отражение даже тех советских людей, что самих Стругацких не жаловали, а возвышенно сидели с томиком Мандельштама в Летнем саду.

Вообще, все эти разборки вокруг Стругацких мне напоминают одно место в «Обитаемом острове», вполне себе дорого экранизированном теперь. Место это сохранено и в фильме — там, в пыточной камере, мучают подпольщика, а он критикует своих палачей: «Вы ещё молоды… Вашу работу нужно делать по возможности сухо, казённо — за деньги. Это производит на подследственного огромное впечатление. Ужасно, когда тебя пытает не враг, а чиновник. Вот посмотрите на мою руку. Мне её отпилили специалисты его императорского величества в три приёма, и каждый акт сопровождался обширной перепиской… Палачи выполняли тяжёлую, неблагодарную работу, им было скучно, они пилили мою руку и ругали нищенские оклады. И мне было страшно. Только очень большим усилием воли я удержался тогда от болтовни. А сейчас… Я же вижу, что вы меня ненавидите. Вы — меня, я — вас. Прекрасно!»[122]

Собственно, это и есть описание бесед любителей Стругацких и их хулителей. Сбрасывать разного рода явления культуры с корабля современности — дело неблагодарное, и если уж хочешь унизить чьих-то кумиров, снять очарование чужой идеи, делать это надо очень аккуратно, хирургически точно и спокойно. Это — да, производит впечатление.

А вот когда видно, что хулитель сумбурен, дрожит в нём нерв обиды за свою восторженную молодость, или, наоборот, за неудобное настоящее, если он нечёток и не логичен, то уж дело плохо. Противник только крепнет. С другой стороны, и защитник, верный паладин, если зайдётся в крике, закатит глаза, не могу, дескать, поступиться принципами, не трожь святое — запорет всё дело. Если уж вышел на ристалище, середины не будет: бормотать «здесь играем, здесь не играем, а здесь рыбу заворачиваем» не дадут. В глаза смотреть, гад, в глаза! В Бобруйск ездил? Ездил в Бобруйск? Ездил? Ездил, да?

Но это всё шутки общения в социальных сетях, куда ушла и литературная критика, и читательские отзывы, и сама литература, и жаркие споры, куда спустились и город, и весь мир. Посмертная полемика вокруг братьев-фантастов ещё тем хороша, что из-за неё кто-то, может, перечтёт их книги. На это надежды мало, но она есть. А мало ее оттого, что для полемики давно не нужно обращаться к источникам.

Сыновьям и внукам спорщиков только и остаётся говорить: «Спокойно, бабушка, спокойно, никто у вас святозарных братьев-гениев не отнимет» и «Не волнуйтесь, дедушка, время накажет всех негодяев, а вы пока лучше выпейте капель».

18.06.2018

Депрессия (литература и болезнь)

…Короче, русская хандра.

Александр Пушкин

Английский сплин, русская хандра — всё это литературные понятия. Точно такие же, как оборот в предсмертной записке Горького: он, задумав стреляться, обвинял Гейне,