Кейтлин Моран - Быть женщиной. Откровения отъявленной феминистки Страница 5

Каннок-Чейз находится недалеко от дороги А5, ведущей в графство Стэффорд. Рожденный в Лос-Анджелесе, кинозвезда и комик Чеви оценит эту шутку.

Конечно, у меня и раньше были увлечения. Ну, одно. Оно оказалось не то чтобы удачным. Когда мне было семь, я увидела эпизод из фильма «Бак Роджерс »и влюбилась в этого дурацкого американского космического ковбоя, так похожего на Хана Соло из «Звездных войн».

Я открыла, что такое любовь – это просто значит чувствовать, что тебе… интересно жить. Более чем когда-либо.

Мне было интересно абсолютно все, что было связано с Баком. Рассматривать его лицо было интересно. То, как он держал легкий пластиковый лазерный пистолет, будто это очень тяжелое оружие, было очень интересно. Музыкальная тема фильма была переполнена таким невыносимым грузом страстного томления, что 28 лет спустя я все еще чувствую возбуждение, когда ее слышу.

Очевидно, что такие безумные чувства я не могла держать в себе. Я схватила Кэз, которой было тогда пять, и уединилась с ней в сушильном шкафу. В нем пахло стиральным порошком, мышиным пометом и прочей гадостью.

– Кэз, – сказала я, изо всех сил вцепившись в дверь, чтобы сестра не выскользнула, – я должна сказать тебе что-то невероятное.

Я посмотрела ей прямо в глаза – пристально и загадочно.

– Я… я влюбленав Бака Роджерса. Не говори маме.

Кэз кивнула.

С облегчением я открыла дверь и выпустила Кэз. Я видела, как она спускается по лестнице. Я услышала, как она открывает дверь гостиной.

– Мама, Кейт влюблена в Бака Роджерса, – сказала она.

Я поняла в тот момент, когда унижение прожгло меня насквозь, как раскаленный прут, что любовь – это страдание, что все влюбленности должны оставаться в тайне и что Кэз – предательница и бессердечная сука.

Все эти знания сослужили мне хорошую службу впоследствии. В тот день в сушильном шкафу я многому научилась. Всего двадцатью минутами позже я набивала в наволочку Кэз мороженый горох, многозначительно шепча: «Итак, война начинается».

Подростковые гормоны уже не давали больше сдерживать так долго подавляемые любовные чувства. 13-летняя девочка с косичками, крадущаяся вдоль домов и разговаривающая с беременной собакой, на самом деле сходила с ума от вожделения.

– Я собираюсь взять роман по фильму «Флетч» [3], – говорю я собаке. «Флетч» был очень средним фильмом, в котором главную роль играл Чеви Чейз. – Там на обложке будет фотография Чеви, и я собираюсь скопировать ее в свою Книгу Любви.

Книга Любви – это недавнее изобретение. На обложке у нее написано «Книга Вдохновения», но на самом деле это «Книга Любви». Пока там девять изображений герцогини Йоркской и малюсенькая картинка с лягушонком Кермитом, вырезанная из журнала. Мне нравится герцогиня Йоркская. В 1988 году она была очень толстой, но вышла замуж за принца. Она дает мне надежду на собственное счастливое будущее.

Я уже точно запланировала, что собираюсь сделать с романом по фильму «Флетч». Придя домой, я заверну его в майку и спрячу глубоко в ящик для белья, чтобы не нашли родители. Это очень важно, чтобы мои родители не подумали, что я влюбилась, потому что тогда они могут заметить, что я выросла. Что гарантированно приведет к неприятностям.

В библиотеке я легко нахожу роман по фильму «Флетч». На обложке достаточно большое изображение Чеви. Я собралась, не щадя карандашей, без устали копировать это прекрасное лицо.

Почти машинально я кладу на стол выдачи книг еще и «Наездников» Джилли Купер. На обложке книги есть лошадь. Мне нравятся лошади. Я слышу, как скулит собака на улице. Я привязала ее к дереву, но она слишком суетится и невольно душит себя поводком. Настало время освободить ее, пока она не задохнулась.

Прошло три часа, а я все никак не могла поверить в то, что я эточитаю. Взяв в руки свою первую взрослую книжку, я открыла месторождение разврата. Беспримесное золото непристойности. В «Наездниках» Джилли Купер нашлось все, о чем я когда-либо мечтала: сплошные пиписьки, титьки и траханье. Клиторы, сыплющиеся будто из рога изобилия. Бездонные анусы. Ураган сосков, минетов и куннилингусов.

Я, конечно, не все понимаю. Купер постоянно отсылает к «кусту» одной из героинь, и пока я не дошла до страницы 130, я не могла с абсолютной уверенностью поручиться, что она говорит не о флоре. И я понятия не имею, что такое куннилингус. Несомненно, никто из тех, кого я когда-либо встречала в Вулверхэмптоне, также не в курсе. Бьюсь об заклад, этого нет даже в Бирмингеме. Это должна быть лондонская штука.

Но эта книга, без сомнения, – библия сладострастия: ключевой текст, который объяснит те «новые и необычные чувства», которые я испытывала, неистово мастурбируя в течение следующих четырех лет.

В первый раз, когда я пыталась это сделать, – в середине пятой главы – потребовалось 20 минут, чтобы кончить. Я не очень понимала, что делаю, – в книжке люди «копались» в неких «мокрых кустах», пока не происходило нечто удивительное. Итак, я ласкаю себя в этом совершенно незнакомом месте, которым обладала в течение 13 лет, высунув язык от сосредоточенности, в общем, я стараюсь изо всех сил.

Достигнув наконец результата, я лежу на спине, потная, обессиленная, с ноющей рукой, сходя с ума от восторга. Я чувствую себя потрясающе. Я чувствую себя, как герцогиня Йоркская, когда принц Эндрю ее целует. Я чувствую себя очищенной, просветленной и счастливой. В ушах звенит, дыхание все еще немного неровное – прекрасно, великолепно.

Я не могу написать в дневнике о том, что произошло. Мы с Кэз ведем войну за неприкосновенность моего дневника в течение многих лет. Иногда она пишет в нем на полях: «Ты такая жалкая», – если запись особенно возмущает или раздражает ее.

Но восхищение, с которым я описываю остальные события этого дня, возможно, выдает меня.

«Мама купила кисточку для смазывания форм для выпечки! Круто! – пишу я. – Бутерброды с сыром – это та-а-ак вкусно. ДААААА!»

Буквально за несколько недель я становлюсь виртуозом мастурбации. Я делаю это быстро и без усилий. Я соблазняю себя в самых разных местах – в гостиной, на кухне, в саду.

Стоя, сидя в кресле, лежа на животе, левой рукой. Я хочу поддерживать свежесть ощущений. Я внимательная и творческая любовница самой себя.

Иногда после обеда я запираюсь в спальне и кончаю часами, раз за разом, пока кончики пальцев не становятся морщинистыми, как после бани. Это новое увлечение удивительно. Оно ничего не стоит, мне не нужно выходить из дома, от этого не поправляются. Интересно, все ли владеют этим искусством?

Может быть, если бы все несведущие прозрели, случилась бы революция! Мне хочется рассказать всем, но это невозможно – ведь это самый большой секрет моей жизни. Это серьезнее, чем менструации или то, что у меня прыщи на заднице.

Конечно, я рассказываю собаке, и она, по обыкновению, реагирует вылизыванием промежности. Это не совсем тот отклик, которого мне хочется. Мне нужно поделиться еще с кем-нибудь. Кэз.

– Если ты собираешься рассказать мне, как тебе нравится дрочить, – говорит Кэз, сверкая глазами, как Зод в «Супермене-2», – то мне придется настоятельно молить Бога, чтобы ты умерла в ближайшие четыре секунды. Я ничего не хочу об этом знать.

Я возвращаюсь в свою комнату и снова открываю «Наездников» на странице 130. Клей на корешке растрескался, так что теперь книга достаточно легко открывается на этой странице. Билли берет Джейн в лесу – в жгучих и сырых зарослях крапивы, – и я снова уплываю.

Собака скулит под кроватью.

Так мастурбация становится главным моим увлечением. Хотя о том, что это называется «мастурбация», я ничего не знаю. «Мастурбация» звучит слишком похоже на «пертурбация» – тревожное слово. «Дрочить» тоже не годится, так как напоминает работу за тяжелым станком на заводе, который нужно постоянно смазывать машинным маслом, отчаянно при этом матерясь.

А ведь то, чем я занимаюсь, – это сказочный, нежный и безболезненный процесс, кроме тех случаев, когда я отращиваю слишком длинные ногти. Я просто называю процесс – «это». Вскоре для «этого» требуется нечто большее, чем «Наездники», однако именно они его запустили, надо отдать им должное.

Я делаю то же самое, что делает все мое поколение, которое еще понятия не имело о том, что такое Интернет и море порнографии в нем. Я начинаю читать Radio Timesв поисках непристойных телевизионных программ.

Лучшие источники непристойности, как я вскоре обнаружила вместе с миллионами подростков конца 1980-х – начала 1990-х годов, скрыты где-то среди фильмов на втором канале Би-би-си и «молодежных программ», демонстрирующихся после полуночи на Четвертом канале. Существуют ключевые слова, которые вы ищите в телепрограмме. «Дженни Эгаттер» – это главное из них. Эта актриса – безошибочный предвестник непристойности. «Бегство Логана», «Американский оборотень в Лондоне», «Обход» – в каком бы фильме ни появлялась Эгаттер, там будут груди, укусы в шею и тисканье бедер под аккомпанемент страстных придыханий. Даже в «Детях железной дороги» – прекрасной семейной картине – она трясет своим нижним бельем перед викторианскими джентльменами, когда поезд в облаке пара, визжа тормозами, выходит из туннеля. Поздно ночью, с приглушенным звуком я смотрю «Американского оборотня в Лондоне» и в то время, как Дженни Эгаттер медленно и жадно кусает плечо Дэвида Нотона, думаю, как бы мне тоже хотелось кого-нибудь укусить, даже если он потом окажется оборотнем и на моих глазах будет застрелен на улице как бешеная собака. Я принимаю все падения и взлеты любви. Я знаю, это будет нелегко. Поздняя ночь, я смотрю на Эгаттер, и у меня в голове роятся грязные фантазии.