Николай Никонов - След рыси Страница 5

— Начальника проекта ко мне, — ворчливо. — Вчера же договорился…

— Василий Сергеевич ждет. Он здесь.

— Так пусть заходит.

Вошел начальник проектного отдела главка Цыпин. Исполнительный, толковый, добротно одетый мужчина с обликом типичного технического инженера-руководителя. По всем статьям хорош Цыпин, но, поговаривают, метит в его кресло. Оно бы и ничего, если уйти с повышением, скажем, в замы, даже хорошо будет. Ну, а как на пенсию, за штат… Как говорится, «без мундира»? Тогда? Смутно чувствовал, знал: Цыпин куда способнее, моложе, мыслит шире, образование истинное. Ладно, это потом… Чуть ворчливо:

— Что там у вас с центральной магистралью? Почему держите?

— Все готово, Иван Селиверстович… Вот… — не оправдываясь (а ведь зря упрекнул-то, для порядка, для острастки: знай, сверчок…) сказал Цыпин, развертывая планшеты и карту. — Трассы пойдут здесь, здесь и здесь, — указал ладонью. — Окончательные проекты по данным институтов закончены полностью. Нужно только утверждение… ваше и… — мотнул головой на потолок.

Тяжелым, набрякшим взглядом, отворачиваясь несколько, чтоб не пахнуло, чтоб еще чего не подумал этот Цыпин, смотрел, вел эбонитовой указкой, точно сверялся с каким-то своим внутренним представлением.

— Так… А подводящие трассы? Так… Так… Да садитесь вы. Не торчите… — Ворчливо: — Сердце сегодня… Перепады, что ли? Черт… Погода какая стала… — Побрякал валидолом в кармане… — Вторую хлещу и не помогает… Замечания к проекту есть?

— Есть письменная просьба тамошнего исполкома. Просят перепланировать, отодвинуть участок трассы, ибо проходит, как сказано, по уникальным лесным массивам. Вот здесь… Из общества охраны тоже отношение прислали… Писатели какие-то двое… Калинин… Малинин…

— М… гм, — пробормотал Иван Селиверстович, продолжая изучать проект.

— Заповедник, что ли?

— Нет. Но собираются как будто…

— Не заповедник? А чего ж тогда плакаться? Вот и прособирались. Еще дольше бы чесались. Как до дела — так сразу в слезы, в просьбы…

— Мы предусмотрели все-таки в проекте поправку. Если вы посчитаете нужным…

— А вы? — с нажимом, со взглядом на чуть седеющую голову Цыпина.

— Мы… Мы считаем… В общем-то…

Цыпин явно не хотел прямой формулировки.

— Нну-те-ка… Посмотрим. Что вы там напредусматривали… Так отсюда… Так… Ттак… Но ведь это же — угол? Угол? Километров семьдесят — сто в обход? Да вы что?

— Пятьдесят семь километров… Но зато трасса пойдет полями и малолесными пустошами. Провели детальную разведку. Потери в средствах будут по-видимому невелики, кроме того, напрямик трасса пойдет лесными болотами, а здесь спиливать лес… Разрушать экологический комплекс…

«Ишь ты, какой шустрый, — думалось раздраженно. — Какой бойкий! Экологический комплекс…»

— Так… А лишние опоры вы учли? Кабели? Работу? Рубли? Время? Самое главное сейчас — время!

— Но… Уникальный лес… Нетронутая природа…

— Послушайте, Василий Сергеевич, ну что вы мне, как школьнику какому-то, прописи! Букварь. Неужели вы думаете — я не понимаю — природу надо беречь? Но вы-то там бывали? На месте? Нет. Какие, скажите, могут быть дебри в тридцати-сорока километрах от этакого города? Да тут через десяток лет Черемушки стоять будут! Надобно смотреть вперед и уметь приносить жертвы. По-вашему, если и трассы и магистрали проведи, и лес не задень? Где это видано! Волгу перейти и штанов не замочить… Экологический комплекс! Уникальная природа! Заявления… Ну, что ж… Сейчас все на этом помешались. На охране то есть. А писатели особенно. Ведь как хорошо об охране всего разглагольствовать? «Сохранить! Уберечь!» А сам писатель, небось, не с лучиной сидит, не с коромыслом по воду ходит… Надо мыслить шире. Думать не об интересах кучки фанатиков, которым, в сущности, и на природу-то наплевать, была бы известность да денежки, думать надо о насущных нуждах, интересах промышленности, о государственных планах.

Явно здесь Иван Селиверстович копировал одно значительное лицо, которое в ответ на жалобы о загрязнении великой реки, на исчезновение в ней ценной рыбы сурово изрекло: «Нам нужно в первую очередь накормить народ, а потом будем думать и о восстановлении рыбы!»

— Промышленность давно ждет этих трасс, как голодный хлеба… А вы предлагаете оттянуть строительство еще на лишние месяцы. Идеализмом занимаетесь. В общем… Так… Посоветуйтесь еще со своим народом, может, что-то найдете более целесообразное. Я ведь не цербер… Но мнение мое — вот, — провел указкой по прямой. — Обдумайте. Если согласны, дайте указание вниз. Больше недели не тяните. Время уходит. Если не согласны, жалуйтесь на меня самому… Все… Спасибо… Извините, сегодня я… — и опять поморщился.

Когда закрылась за Цыпиным дверь-шкаф, уже пожалел немного, что говорил сурово, может чересчур. Он-то ведь старался, хотел как лучше, искал компромиссное решение. Исполком все-таки просил, не кто-нибудь. Писатели пишут. Им-то что. С Байкалом вон какую бучу тогда подняли. Жаловаться — не строить… Черт… Может, послушаться Цыпина? И получится — курицу яйца учат… На коллегию вынести, а если на коллегии его так же вот не одобрит, выстегает сам? Да и дело-то, в общем, незначительное по масштабам. Позвонить? Моя работа — моя и ответственность. Скажет — завертелся. Авторитет где? Взять валидолу, что ли, в самом деле.

Достал стеклянную трубочку, открыл, втянул едкий и холодящий запах, вытряхнул на ладонь твердую таблетку, похожую на дневную луну, сунул под язык и, выйдя из-за стола, прошелся по ковровой красной дорожке кабинета. Сердце ныло горячо, нестерпимо, но теперь хоть можно было ждать, что отпустит. Кабинет был большой, высокий, с лепным потолком, — может, чьи-то княжьи палаты, — с узкими и тоже высокими окнами. Старое здание с метровыми стенами — теперь уж никогда не построят ничего подобного. Окна выходили на угол сквера, за которым уже вскипала дневным шумом несущаяся улица. Иней на траве таял. Трава была мокрой и зеленой, как после дождя… О-о, — как бы вспомнилось, — вот же что надо — воды… Как странно, в голову не пришло раньше… Бросил валидол… Торопливо, оскальзываясь ключом, откупорил бутылку «Боржоми». Налил светлой, пузырящейся, играющей газовыми брызгами влаги, выпил, еще налил, отпил не спеша, и сразу просветлело, отлегло на сердце и на душе. Блаженно рыгнул. Хороша водичка, чистая, деручая, лишь похолоднее бы… Холодильник надо поставить… Сел в кресло и уже любовно обвел взглядом всю обстановку кабинета: дорожки, шторы, шкафы с книгами, стол. Подумал, неплохо бы и камин здесь настоящий, как видел в одном особняке, тоже министерском. Камин бы с дровами. Роскошь? Зимой… Осенью… Обязательно надо камин. И уже веселее, спокойнее, распустив брови, передвинул рычажок диктофона, сказал в белую пластмассовую решетку:

— Таня? Нина? Чаю, пожалуйста… Цейлонского. Крепче… Да, в термосе…

Привык, чтобы секретарша приносила ему сразу большой полный китайский термос, чтобы чай был хорош, любил его пить без сахару и всякую секретаршу обучал искусству заварки. Нина оказалась самой способной. Ее чай был вкуснее всех. А может быть, сама она была как этот чай, крепкая, рослая, юная, с орехового цвета глухой густой прической, с тем обликом красивых девушек, которым словно никогда не грозит увядание, и даже САМ как-то сказал ему, зайдя запросто в кабинет: «Ну, брат, каких девок находишь…» А он и не искал. Просто принял какую-то племянницу давних знакомых.

Помешивая чай, прихлебывая его понемногу, Иван Селиверстович совсем оправился и, как знать, прими он Цыпина сейчас, все было бы по-другому: и голос, и согласованность, и решение судьбы того леса. Как знать…

А теперь спросим напрямик, что, в общем-то, всегда считалось противопоказанным в литературе: любил ли он природу, сей пожилой и потертый жизнью человек, из служебного городского облика которого кой-где и сейчас все-таки выглядывал поселянин? Господи, да что за вопрос? Да конечно же, очень любил… И кто ее не любит.

Ездили ли вы субботним, воскресным безоблачносолнечным утром в переполненной до отказа электричке с гитарами, цветными сачками, кошками, детским гамом, собачьим нетерпеливым взвизгиванием, транзисторным бубненьем, картами, рюкзаками, предвкушениями, надеждами? Возвращались ли в такой же и еще более битком набитой, банно-душной, с кучами цветов, пьяным чихом, чьим-то пресыщенным, чьим-то несбывшимся взглядом, — электричке с удочками и ветками, соломенными шляпами и железными зубами бодрых садоводов, всегда немилосердно проталкивающихся на садовых полустанках? Ездили все, и не был исключением Иван Селиверстович, когда уже с понедельника начинал ждать пятницы, ибо в пятницу весь огромный город поутру уже переполняется одним желанием: скорей-скорей завершить этот день и тронуться к отдыху, по дачам, садам, родительским кровлям.