Александр Архангельский - Страшные фОшЫсты и жуткие жЫды Страница 5

В гораздо более аккуратной и окультуренной форме, но зато постоянно к национальному русскому чувству апеллирует в последнее время Путин, явно претендующий на роль неформального лидера формирующейся нации. Весной 2007 года, произнося речь на торжественной литургии в честь объединения двух ветвей отечественного православия, он несколько раз употребил формулу «русский мир». Именно так, «Русский мiр», будет называться сеть культурных представительств России за рубежом, по образцу немецкого института имени Гете или испанского института имени Сервантеса. И это, повторяю, лишь первые симптомы; дальше они будут только усиливаться.

Как относиться к этому? Я бы сказал – во-первых, как к неизбежности. Во-вторых, как к очень серьезной опасности и страшному риску. В-третьих, как к неожиданному шансу пройти через болезнь и кризис – и обрести здоровое чувство гражданской нации, которую связывает система общих ценностей и причастность единой исторической судьбе. Этническая принадлежность будет вторична, гражданская – первична. Через культурно-этнический национализм – к новому гражданскому патриотизму, который не противоречит стремлению стать частью глобального мира, – вот формула предстоящего нам сложного и неоднозначного пути.

В чем опасность национализма, особенно когда он захватывает большие народы, заранее понятно. Россия – страна многонациональная и многоконфессиональная; российский ислам, в отличие от ислама европейского, – явление не новое, а веками укорененное в государственной русской традиции, и русский национализм с его обязательной православной окраской вызовет болезненную реакцию других национализмов: татарского, башкирского, ингушского и т. д.; внутреннее политическое напряжение в результате может резко возрасти. Беда еще и в том, что сравнительно массовый национализм численно доминирующего этноса запросто может толкнуть элиты навстречу к одержимому фашизму. При малейшем неблагополучии в экономике, при первом же заметном провале в политике умеренный этнический национализм, как джинн, выпущенный из бутылки, может приобрести угрожающие, насильственные формы.

И в то же самое время на первом этапе формирования исторической нации именно национализм обостряет чувство принадлежности к единому народу, единому языку, к упованию на единую историю. Он окончательно отменяет имперскую идентичность, готовит психологическую почву для массового понимания, что есть свои национальные чувства и у других народов. И что причастность общей земле, общей истории предполагает наличие ценностного единства страны поверх этнических различий. Если с обостренным национальным чувством грамотно работать, не эксплуатировать его в ближайших политических целях, а локализовать и медленно перенаправлять в другое русло, оно может преобразоваться из опасного вируса в культурную прививку от шовинизма, в необходимый лечебный штамм.

Точечный авторитаризм

Заранее нельзя сказать, какое из двух неразделимых начал национализма возьмет верх в России XXI века; случится ли фашизация массового сознания, а соответственно, и политики, или произойдет наднациональное соединение большинства ради повторного обретения родины – на новых основаниях. Это зависит от силы исторической инерции, от кропотливой и ответственной работы интеллектуалов, но также это зависит от напряженной работы правящей элиты. Куда она повернет – и сможет ли, захочет ли предпочесть легкой дорожке, эксплуатации оскорбленного чувства национального достоинства – тяжелый и опасный путь постепенного обретения гражданской нации?

В любом случае миновать этот этап рискованного развития нам уже не удастся. Так что, повторю еще и еще раз, вопрос сейчас заключается не в том, будет выплескиваться наружу русское национальное чувство или нет, а в том, в каких формах это будет происходить, как минимизировать риски и по возможности гармонизировать общественную ситуацию. А также в том, сумеем ли мы сохранить верность главной, ключевой цели: постепенному переходу от торжествующего чувства национальной принадлежности к торжествующему чувству общегражданской солидарности.

Иными словами, как заметил как-то Александр Аузан, за что, на пару со мной, заслужил от Валерия Панюшкина аттестат пособника националистов, нам предстоит стать русскими не в том смысле, в каком русскими называли себя черносотенцы, а в том смысле, в каком все мы оказываемся русскими, как только попадаем за рубеж. Всякий, кто приехал из России и говорит здесь по-русски, – русский. Будь он татарин, еврей, удмурт или бурят. Никого это не задевает и не обижает, потому что общий смысл термина понятен – и в принципе устраивает всех. Если в России все будет складываться благополучно, то через полвека именно этот смысл восторжествует над узкоэтническим толкованием и слово «русский» станет прилагательным, не перестав быть существительным. Если же все будет складываться неблагополучно – мало никому не покажется.

Так что самые серьезные и по-настоящему судьбоносные проблемы российского будущего решаются сейчас не там, куда обращены взгляды прагматичных наблюдателей. По крайней мере, не только там. Не в экономике как таковой. А вновь, как это было в начале XX столетия, они решаются в сфере культуры. В области массовых представлений о мире, человеке, стране, нации. Успеем ли мы мирно преобразовать постимперскую культуру – в культуру одновременно локальную, национально окрашенную, и глобальную, открытую? Или опять упустим исторический шанс и нас окончательно снесет на обочину мировой истории, откуда можно, конечно, отстреливаться ракетами типа «Буран» и где можно защищаться новыми вакуумными бомбами, но откуда нет пути вперед, в будущее?

Если мы успеем, а я надеюсь на это, и будут сформированы – с учетом имперской традиции – общенациональные, общегражданские ценности новой исторической нации, то и задача адаптации мигрантов к условиям и принципам российской цивилизации станет в принципе решаемой. И тогда можно будет поручить главному, самому мощному и самому успешному «плавильному котлу», средней общеобразовательной школе, работу по формированию российского и русского (в том особом значении слова, которое было оговорено выше) сознания у детей мигрантов и детей из смешанных семей. Нам будет все равно, какая кровь течет в жилах приезжих; родство по языку, по общности исторической судьбы, по принадлежности к русской – российской – культуре будет необходимым и достаточным условием вхождения в тот самый «русский мир».

Только на этом пути мы сможем сохранить свою обширную территорию и продолжить мирное экономическое развитие. Гарантировать сопредельным странам территориальный покой и сырьевой порядок. Нагрузка и ответственность, которая ложится на культуру, просвещение, на все общественные институции, связанные с информацией, возрастает сейчас многократно. Но сами по себе культура и просвещение с той задачей, которая поставлена историей, не справятся.

И тут приходится вернуться к самому началу. К тому, что все уже смирились с мыслью о том, что в России XXI века будет господствовать мягкий авторитаризм. Или даже тайно желают этого. Поскольку полагают, что именно авторитарный режим наиболее подходит для этой безответственной, необузданной и рискованной страны. В отличие от русской демократии, которая непредсказуема и чересчур вольна. И от русского тоталитаризма, который чересчур воинственен. Так вот, должен со всей ответственностью сказать, что задача создания единой общегражданской нации, закономерными представителями которой станут все, кто согласен работать на благо России, в условиях авторитаризма неразрешима. Потому что в отличие от демократии, даже самой умеренной, он не предполагает честной, открытой общественной дискуссии. А без такой дискуссии поиск общих ценностных оснований снизу, со стороны общества, неосуществим. В отличие же от тоталитаризма он не имеет механизмов всеобщего контроля за идеологией и не может насаждать общенациональные ценности сверху. Как это до поры до времени делала советская власть. Пока не одряхлела и не помягчела до умеренно-авторитарного состояния. При умеренном авторитаризме задача формирования общегражданской нации решена не будет, а значит, либо будет потеряна территория, либо будет заменена цивилизационная основа культурной традиции. Такой роскоши мы себе позволить не можем. Так что во внутренней политике выбирать мы будем не между авторитарностью и чем-то иным, а между полной демократией и системной тоталитарностью. Между полноценной русской свободой и полномасштабной русской тиранией.

Второй вариант предполагает самопоглощенное отделение власти от общества, опору на тотальные спецслужбы, обострение отношений с миром, вплоть до череды малых войн. Первый невозможен без открытости себе и миру, без вовлечения общества в обустройство новой российской жизни и без ответственной свободы, медленно, спокойно, но неуклонно нарастающей; той самой свободы, что за последние четыре года сжалась в России уже как шагреневая кожа. На исходе второго пути мы получим то же, что получали военные режимы в Латинской Америке, когда исчерпывали сами себя: либо переворот, либо мирную передачу власти дееспособным политикам, которые опять начнут строительство страны с нуля. В итоге первого пути – спокойное самосознание общероссийского народа о нашем единстве поверх национальных расхождений.