Александр Соколов - Кремлевские «инсайдеры». Кто управляет экономикой России Страница 5

При хозяйственном поведении агентов происходит создание дополнительной стоимости, что способствует росту благосостояния общества. Рентоориентированное поведение же нацелено на перераспределение в чью-либо пользу уже созданного. Это влечет значительные потери для общества. С одной стороны рентоориентированный агент будет вкладывать средства в обслуживание изъятия ренты [Дзарасов, Новоженов, 2009]. С другой — контрагенты и государство будут вынуждены тратить средства на оценку рисков, предотвращение потерь и защиту от них вместо производства новой стоимости. В рентоориентированной экономике нет стимулов к снижению издержек, внедрению высоких технологий и долгосрочных инвестиций, поскольку РОП, как правило, краткосрочно ориентировано. Инвестиции могут распределяться не по критериям эффективности, а исходя из необходимости поддержать «свои» фирмы. В такой экономике высоки риски капиталовложений, ведь права собственности становятся условными. Важную роль начинают играть неформальные отношения и покровительство со стороны органов власти (см. далее). Рентоориентированное поведение имеет негативный мультипликативный эффект, когда извлечение ренты одними агентами создает стимулы для аналогичного поведения других во все возрастающем масштабе, что повышает масштабы общественных потерь. Например, по данным Global Financial Integrity, при 1 % прироста теневой экономики рост незаконного движения капитала составляет 7 % [Kar, Freitas, 2013].

Согласно марксистам, капитал стремится к постоянному расширению и захвату все большего объема прибыли. По аналогии у рыночных (капиталистических) отношений есть стремление к экспансии в других, помимо экономики, сферах: государственном управлении, политике, науке, культуре и т. д. (это явление в литературе описывается как «глобально-рыночный империализм»). Так как правила устанавливает государство, то, в первую очередь, от качества бюрократии зависит эффективность управления экономикой. Чем безответственнее бюрократия, чем больше она настроена на извлечение ренты, нежели на выполнение общественно полезных задач, тем масштабнее это явление во всех других сферах жизни общества. Верно и обратное. Если система наказания-поощрения выстроена эффективно, то государству становится значительно легче справиться с изъятием ренты и в других областях. Поэтому особенно деструктивной является коррупция чиновников, когда государственные ресурсы перераспределяются в частных интересах, а небольшая группа лоббистов получает возможность манипулировать экономическими и институциональными условиями, создавая неоправданные ограничения и привилегии. Статусно-административная (политическая) рента связана с использованием бюрократией властных полномочий и административного ресурса для монополизации властных полномочий и извлечения выгоды [Латков, 2008]. Административный ресурс проявляется через ограничение конкуренции и одновременно предоставление избранным лицам преимуществ.

Некоторые исследователи обнаружили, что рентоориентированное поведение государственной бюрократии может приводить к подъему стоимости производства общественных благ [Niskanen, 2007]. Нередко изъятие ренты в области налогов приводит к недополучению доходов бюджета.

Рентоориентированное поведение бюрократии очень часто приводит и к нарушениям прав и свобод граждан, возникающим вследствие несправедливого перераспределения, ограничения конкуренции в экономике, политике и общественной жизни, реализации интересов монополистов в экономике в ущерб интересам потребителей товаров или услуг [Коррупция и права человека… 2012, c. 21–22].

Когда рентоориентированные бизнес и бюрократия, призванная регулировать его деятельность, образуют стратегическую коалицию, появляется явление, описываемое в науке как «приватизация институтов власти» или «захват государства» («state capture»). Оно представляет собой изменение институциональной системы и использование государства для обслуживания интересов доминирующих групп [Хелман, Кауфман, 2012; Hellman et al., 2000]. Оно может принимать различные формы: от получения контроля над органами власти и экономикой отдельными индивидами до развития олигархии и неофеодальных структур бенефициаров [Sutch, 2010].

Выделяется два подхода в изучении теории захвата государства: на микроуровне и на макроуровне [Воробьев, 2012]. На микроуровне захват государства рассматривается как деятельность отдельных лиц и корпораций по отношению к государству ради личной выгоды. Методы воздействия могут быть самые разные: а) скупка государства (формирование собственных правил игры); б) административная коррупция (использование административных возможностей бюрократии); в) влияние (неформальное воздействие на чиновников). На основании данного подхода проводится специальное исследование Business Environment and Enterprise Performance Survey (BEEPS). Во втором направлении акцент сделан на «предложения захвата» и искажениях институциональной системы [там же]. Анализ сфокусирован на тех государственных институтах, которые сконфигурированы таким образом, что позволяют «захватить» их. В качестве примера подобных явлений Брушт приводит российское государство [Bruszt, 2001]. Э. Кампос и С. Прадхан приходят к выводу, что приватизация государства распространена в тех странах, которые зависимы от экспорта сырья. Кроме того, правительства, рассчитывающие на ренту за природные ресурсы, менее подотчетны обществу и чаще подвержены захвату [Многоликая коррупция… 2010, c. 137]. На Западе мы также можем наблюдать, как государственные органы фактически обслуживают интересы крупных корпораций и финансовой олигархии. Есть основания полагать, что капитализму с его господством интересов частной выгоды органически присуще явление «захвата государства», причем наиболее значительно это явление на периферии. Система власти в России и многих других зависимых странах вполне соответствует тезису К. Маркса о государстве как частной собственности бюрократии [Маркс, т. 1, с. 270–273].

Итак, государство, в котором рентные отношения становятся системообразующими, обречено на деградацию и неэффективность. Например, по оценке замминистра финансов РФ О. Сергиенко, не более чем в 30–50 % принятых стратегических документах, которые поступают в Минфин из других министерств, были поставлены задачи, которые были в итоге выполнены и исполнение которых контролировалось [Куликов, 2011]. В качестве подтверждения можно привести пример значительного расхождения плановых и фактических показателей «Стратегии развития науки и инноваций в Российской Федерации до 2015 года» [Стратегия инновационного развития… 2010, с.101–105]. Захват государства опасен также тем, что приводит к падению легитимности государственных институтов. В труде М. Олсона «Возвышение и упадок наций» показано, что, как только в стране начинают доминировать организованные рентоориентированные группы, государство теряет экономическую жизнеспособность и приходит в упадок [Олсон, 2013]. Страны, в которых рушится такой политический режим, паразитировавшие на его основе кланы уходят в небытие, имеют возможность радикально повысить производительность и увеличить национальный доход, поскольку начинают «с чистого листа» [там же; Mokyr et al., 2007].

Как мы убедимся в дальнейшем, государственные корпорации также активно формируют предложение «захвата» государства бюрократией («квазинационализация» [Устюжанина и др., 2008]). Среди тенденций и трансформаций отмечается также, что российский капитал активно осуществляет международный «захват государства», т. е. экспорт коррупционных связей и практик в ближнее зарубежье и Европу [Sutch, 2010]. Впрочем, изначально оппортунизм российской элиты был спровоцирован уничтожением советской системы. Это явление предсказал еще Троцкий в своей работе «Преданная революция», говоря о том, что безответственная бюрократия откажется от идей построения социализма и реставрирует капитализм [Троцкий, 1991].

Масштабы рентоориентированного поведения в России

Масштабы рентоориентированного поведения и «приватизации государства» в России отражают данные об объемах утечки капитала (см. выше), уровне коррупции, размерах теневой экономики и др.

Масштабы теневой экономики России достигают, по данным МВД, 40 % ВВП [В России теневая… 2005]. Объем теневой экономики в России оценивается специалистами GFI в 1995 г. в 49,9 % ВВП, 2000 — 65,6, 2007 — 41,6, 2011 — 35,0 % [Kar, Freitas, 2013, p. 63]. Экономисты Всемирного Банка оценивают теневой сектор в 46,1 % ВВП в 2000 г. и 40,6 % в 2007 г. [Schneider et al., p. 21–24]. Для сравнения: среднемировой показатель — 31 %, в США — 8,4, Китае — 12,1, Германии — 15,3 % [там же]. Специалисты отмечают высокую степень захвата государства в странах с переходной экономикой, в частности России [Hellman et al., 2000; Sutch, 2010; Trends in Corruption… 2011; BEEPS At-A-Glance 2008, 2010]. С ними согласны и российские экономисты, которые связывают приватизацию государства с деятельностью олигархов [Sonin et al., 2009; Yakovlev et al., 2006]. Деятельность российской бюрократии напоминает феодальные образцы, например, средневековую систему кормления или «сеньориальную систему», которая обладала следующими особенностями: а) правовым неравенством; б) неподконтрольностью сеньора населению; в) присвоением богатств общества феодалами; г) сращиванием публичной власти с собственностью; д) подавлением критики и недовольства населения [Тертышный, 2012]. Используется также термин «клептократия» («власть воров») [Делягин, 2008].