Джон Сибрук - Невидимый дизайнер Страница 5

Если у кого-то еще оставались сомнения в том, что роль индивидуального дизайнера в концепции моды, в которой действует Prada, невелика, то они были развеяны после показа мужской коллекции весна-лето этого года в Милане. Перед показом Jil Sander Патрицио Бертелли сказал журналистам, что не намерен искать Сандер замену. «В данный момент мы не находимся в поиске дизайнера ни для мужской, ни для женской линий. Мир моды нуждается в роли арт-директора, так, именно это делает для Gucci Том Форд». Он прибавил, что «Форд – не настоящий дизайнер, но он хорошо разбирается в маркетинге. Он – не Лагерфельд, который просыпается утром и сразу набрасывает эскиз платья». («Women’s Wear Daily» несколько дней спустя привела реакцию Тома Форда: «К счастью, мне не приходилось иметь неудовольствие просыпаться рядом с Патрицио Бертелли и я не имею понятия, откуда ему столь доподлинно известно о моих занятиях по утрам».) Когда Сьюзи Менкес из «International Herald Tribune» задала Бертелли вопрос, в чем заключается роль его жены и является ли она арт-директором или дизайнером, он ответил: «Я определил бы Миуччу где-то посередине». Менкес заключила свой текст утверждением, что эта перемена в расстановке сил являет собой конец «патерналистской структуры в моде и замены ее на нечто значительно более жесткое».

Вернувшись в Нью-Йорк, я поинтересовался мнением Ланга о комментариях Бертелли. Он отвечал, что не воспринимает их всерьез и что Бертелли – любитель провокационных заявлений, единственная цель которых – не дать интересу прессы угаснуть. «Невозможно заменить реального человека, который стоит за именем и командой, и получить тот же результат, – сказал мне Ланг. – Можно попробовать заменить меня и будет казаться, что все идет как прежде. Возможно, так будет лучше и маркетинговые задачи будут выполняться эффективнее, без художественных задач, которые лишь путаются под ногами. Но мой личный голос не может звучать без меня самого». Легкая улыбка Ланга показалась напряженнее обычного. «Нет. Мой индивидуальный голос дизайн-группой не заменить».

В душный августовский день у дверей шоу-рума на втором этаже уже знакомое мне собрание ждало свой правильный органичный момент. Хельмут Ланг руководил примеркой – на следующий день женился его приятель. На Ланге была облегающая серая футболка, его обычные джинсы и лаковые туфли без носков, жених и шафер были в белых костюмах. Ланг не отрывал взгляда от штанины жениха, показывая помощнику куда переставить булавку. Уложенные воском волосы жениха торчали под странным углом, и он выглядел «сломанным» человеком, в стилистике Хельмута Ланга. Закончив, Ланг поцеловал жениха в щеку и присоединился ко мне.

Я последовал за ним через дорогу. Двухэтажный магазин, который появится на этом месте, будет состоять из лаборатории, где будут смешивать масла и делать ароматы на заказ, и торгового пространства, где помимо парфюмерии будут продаваться зубные щетки и мыло в ассортименте.

Указывая вверх по Грин-стрит Ланг объяснял, что осенью его мастерская переедет в новое место над галереей Pace Wildenstein, кварталом севернее, и что его пресс-офис расширяется и полностью займет нынешнее здание. Он также подумывает об открытии магазина-ателье. На улице шли дорожные работы и я обратил внимание на рабочих в оранжевых жилетах, которые Ланг превратил в мотив нескольких коллекций в конце 90-х. Раз увидев эти жилеты в магазине невозможно было глядя на рабочих, не вспоминать об оранжевом в контексте моды – что, кстати, вовсе не обязательно хорошо. Я был в брюках карго Helmut Lang, двухлетней давности. Одежда многих дизайнеров зачастую устаревает через сезон или два, но только не вещи Ланга. В некотором смысле, Helmut Lang решил задачу «что надеть» слишком хорошо: став обладателем нескольких комплектов его униформы, вы действительно можете больше по магазинам не ходить.

Вокруг было полно народу, но никто не узнавал в человеке в майке и джинсах, который стоял на тротуаре и рассказывал о своих грандиозных планах на этот район, Хельмута Ланга. Ранее Ланг говорил, что в Нью-Йорке ему нравится возможность одновременно быть в центре событий, но жить как будто в деревне. Я смотрел как он, словно бюргер из Сохо, стоит в центре своей растущей империи и думал, что Ланг пытается воссоздать альпийскую деревню своего детства. Я повторил ему услышанное ранее от Луиз Буржуа: «Ланг любит Нью-Йорк потому, что он – беглец». Он возразил: «Нет, я уже не чувствую себя беглецом. Я дома»[4].

Глаза и руки. Когда Дольче повстречал Габбану

В Милане было холодно. Опустился туман, и, хотя в тот январский день я вошел в шоу-рум Dolce&Gabbana в доме номер 7 по Санта Чечилия около трех часов пополудни, уже начинало темнеть. Воздух в городе, накрытом субальпийским туманом, был коричневым и клейким, словно смог и пар свернулись и загустели.

Шел третий и последний дней примерки мужской коллекции Dolce&Gabbana зима 2005, показ которой должен был проходить на следующий день во внутреннем дворе дома. Показ намечался большой: шестьдесят моделей и восемьдесят шесть комплектов, или «выходов». Несколько десятков этих самых моделей заполонили вестибюль Санта Чечилия, 7, сбившись в кучу настолько тесную, что я с трудом пробрался сквозь нее к стойке ресепшн. Модели слушали музыку в своих наушниках, покачивая головами, и казались погруженными в себя, словно внутренне собирались для большого и серьезного дела.

Наверху, в просторном ателье с высокими потолками невысокий лысый человек с почти маниакальной сосредоточенностью, один за другим, подгонял на моделях предметы одежды, в которых завтра они выйдут на подиум. Череда булавок была приколота к его левой штанине, а из правого переднего кармана торчали ножницы. Это был Доменико Дольче, 46-летний владелец половины Dolce&Gabbana. У него была осанка, характерная для всех портных мира, – особая сгорбленность, позволяющая одновременно держаться рукой за край штанины, а другой дотягиваться до линии талии, плеч или воротника. Его руки мелькали, прикалывая, подшивая и подтыкая, неизменно завершая дело легким похлопыванием. По мере работы рук ноги описывали круги вокруг модели, то подвигаясь ближе, то отступая. Модели стояли над Дольче молча, с высоты наблюдая за тем, как внизу бурлило шитье.

На другом конце зала, томно раскинувшись в кресле, не обращая на Дольче никакого внимания, сидел высокий человек в камуфляжных штанах и оливково-зеленом свитере с V-образным вырезом, надетом поверх синей рубашки. В его одежде я заметил ту продуманную небрежность, которая, как известно, является следствием самого тщательного расчета. Стройный, очень загорелый, он имел выражение не усталое или скучающее, а совершенно отсутствующее. Это был Стефано Габбана, 42-летний партнер Дольче. Стефано оперся лбом на руку, и небольшая татуировка в виде креста показалась над воротником его рубашки; видимо, более сложный рисунок располагался ниже основания шеи.

Дизайнеры работали над коллекцией с августа. Почти всю портновскую работу (раскрой, подгонка шитье) делает Дольче, вначале набрасывая эскизы, затем изготавливая муслиновые прототипы или макеты, постепенно заполняя ими десятки манекенов по всей студии. Габбана помогает с выбором ткани и общей идеей коллекции, но его главный вклад в процесс создания начинается на этапе примерок. Профессиональная компетенция Габбаны касается не производства, а оценки костюма. Его работа выполняется за секунду – ту секунду, когда костюм производит впечатление. Габбана – глаза, необходимые рукам Дольче. Сейчас эти глаза были голодны; видимо, для поддержания оживленности им требовалась порция свежих образов, а теперь они были пусты, словно отказ, скрывавшийся в них, берег аппетит, чтобы по сигналу Дольче наброситься на очередной костюм.

То, как Дольче и Габбана звучат, напоминает и их одежду. Они говорят о работе так же, как выполняют ее. Дольче начинает мысль, Габбана подчеркивает факты цветом, нашивает анекдот, после чего Дольче закругляет беседу, погладив, похлопав и подоткнув.

Габбана: «Я люблю одежду, но не слишком люблю ее касаться. Не хочу тратить слишком много времени на один костюм».

Дольче: «У него очень быстрый глаз». Габбана: «Мне нужно, чтобы образ мне понравился, а затем я хочу двигаться дальше. Доменико – перфекционист».

Дольче: «А я люблю касаться одежды».

Восемьдесят шесть комплектов, развешанные на подвижных металлических вешалках по трем стенам зала, демонстрировали портновское измерение этого диалога. Соответствующие аксессуары, аккуратно сложенные в прозрачные пакетики, были похожи на упаковки детских конфет. Я разглядел темные консервативные костюмы и пальто, в которых невозможно было не почувствовать наследие сицилийского прошлого Дольче, и лисью шубу с камуфляжными вставками – предмет решительно в духе Габбаны. В коллекции в этот раз насчитывалось тринадцать видов джинсов. Деним оказался тканью, которая отражает личности обоих дизайнеров с наибольшим успехом. Джинсы были забрызганы краской, декорированы стразами, вставками из змеиной кожи и вышивкой, по-разному изодраны и стерты. Изысканный износ ткани оказывается не менее затратным и долгим делом, чем, к примеру, вышивка. Ткань протирают вручную – режут ножом, затем оттирают пемзой. Но каким бы ни было изобилие орнамента, выпавшее на долю джинсов, их посадка остается классической и нисколько не вычурной. Для Dolce&Gabbana бурный импульс к избыточности неизменно сдерживается строгими пределами хорошего шитья.