Деннис Смит - Пожарная команда № 82 Страница 5

Несколько лет назад в Бойсе, штат Айдахо, умерла одна старушка. Она не оставила завещания, и ее имущество разделили между дальними родственниками. Дядя моей жены, слепой бедняк, живущий в Ирландии, стал по тамошним представлениям богачом, состоятельный кузен стал еще состоятельнее. На долю моей жены также пришлось несколько тысяч долларов, как раз достаточно для первого взноса за дом. Из жалованья пожарного нам никогда не удалось бы накопить этих денег. Такова жизнь — я с женой и тремя сыновьями должны были ютиться в трехкомнатной квартире, пока где-то, за тысячу миль, не умерла незнакомая старушка.

Вашингтонвилл — твердыня голдуотеровских республиканцев. Добрососедством мы похвастаться не можем. Здесь каждому предоставляют заниматься своим делом, и до тех пор, пока соблюдаются законы, учащиеся колледжей не устраивают беспорядков и не растут налоги, — горожане ни во что не вмешиваются. Но стоит, как это было недавно, какому-то школьнику, озадаченному выстрелами в Кенте, нарисовать американский флаг, обрамленный вопросительными знаками, а учителю рисования вывесить этот рисунок в школьном коридоре, как здешнее общество Джона Берча тут же сочло своим долгом выступить в защиту американских идеалов и потребовать увольнения учителя. Это были самые впечатляющие местные события с тех пор, как мы здесь живем. Три дня подряд берчисты бесновались на страницах газет. Но наделав много шуму, они в конце концов все же ничего не добились. Рисунок остался висеть в коридоре, учитель остался на работе — обстоятельства, которые внушают надежду моему ирландско-католическо-демократическому сердцу.

В свое время через наш городок тайно переправляли на Север негров, и еще до Гражданской войны многие обрели здесь свободу. Вот почему в Вашингтонвилле живет много черных. Но здесь даже негров и тех не затрагивают сложности, с которыми сталкиваются жители больших городов. Здесь нет настоящей бедности и лишений. Лишь очень немногие значатся в окружных списках на получение благотворительного пособия. В городе нет гетто для черных, во всех кварталах смешанное население. Одна негритянская семья живет на нашей улице, а недавно в дом через два двора от нас въехали негры-молодожены. По этому поводу не было никаких разговоров. Вот чем мне нравится Вашингтонвилл. Жаль только, что пришлось отъехать на шестьдесят миль от Нью-Йорка, чтобы найти такое место.

Как и большинство пожарных, уехавших из Нью-Йорка, я прежде всего думал о своих детях. Я хочу, чтобы мои сыновья ходили в школу, не опасаясь, что старшеклассники отнимут у них деньги на завтрак. Здесь, на просторе, мои ребята могут гонять на велосипедах, потом оставить их где-нибудь и пойти побродить по лесу, а возвратившись с прогулки, найти их в целости и сохранности. Здесь они могут научиться защищать себя и в споре с соседскими детьми отстаивать то, во что они верят. Их не будут терроризировать банды малолетних хулиганов. Таких здесь нет. Здесь мои сыновья смогут расти без лишних травм.

Обстановка, разумеется, как и люди, меняется день ото дня. Возможно, наступит время, когда придется собрать семью, пожитки и снова тронуться в путь. Как глава семейства, я должен бдительно следить за переменами, которые могут повлиять на наше положение в местном обществе. Пока мы чувствуем себя уверенно. Но может быть, завтра нам придется оставить насиженное место. Это не бегство, скорее — попытка своевременно уйти от безумия.

Нью-Йорк попросту чересчур велик. Я слишком долго в нем жил, чтобы его ненавидеть, но слишком хорошо его знаю, чтобы любить. До сих пор я все еще воспринимаю себя как его частицу, но уже смотрю со стороны, словно бывший жокей, который стал конюхом. Я зарабатываю тем, что ухаживаю за своим питомцем, но что тут поделаешь, если не мне с ним работать, не мне вести его к победе, не мне завоевывать призы. Хозяева Нью-Йорка — это либо аристократы, не знающие, что такое труд, либо пробившиеся в верха политические пройдохи. Я никогда не считал, что аристократы действительно озабочены проблемами бедности и невежества, что они действительно сочувствуют людям, вынужденным ютиться в трущобах, именуемых жилыми домами, где кишат паразиты. Напротив, я считаю, что закрытые учебные заведения, в которых они воспитывались, и замкнутый светский круг, в котором они вращались, развили в них склонность к снисходительной благотворительности, которая так привлекательна на бумаге и в их предвыборных речах. Наркомания, распространенная в нашей стране, не представляла для них никакой проблемы, пока не стали сажать за решетку их собственных детей. И против войны в Азии они находят лишь самые легковесные моральные доводы, это не их детей привозят домой в прямоугольных ящиках, и не им приходится смотреть в глаза смерти.

Гораздо больше я уважаю политиков старого толка.

Те, по крайней мере, способны были увидеть, что наша система уродлива, и обучились искусству управлять в ее рамках. Они платили налоги городским властям, а не подкупали их. Они научились правильно складывать салфетки после обеда, пробиваться в первые ряды, когда щелкают фотоаппараты, бойко отвечать на любые вопросы. Они никогда публично не отдавали приказов полицейским, а тихо обращались за помощью к капитану полиции. Они делали свое дело.

Теперь в Нью-Йорке плохо идут дела. Город умирает. Городские налоги утекают в Олбани, столицу штата, и мало что поступает в обмен. Финансы богатейшего в мире города контролируются людьми, представляющими в государственном законодательстве фермеров. Это нелепо.

Последняя реальная надежда для Нью-Йорка блеснула, когда Норман Мейлер и Джимми Бреслин выставили свои кандидатуры соответственно на пост мэра города и председателя муниципального совета. Мейлер намеревался превратить Нью-Йорк в 51-й штат — разбить город на множество небольших городков-спутников, хотя население каждого все равно превосходило бы население штата Вермонт. А Бреслин — один из немногих людей, понимающих сегодня, что речи, которыми обмениваются в углу за столиком водопроводчики, представляют определенный интерес. Но оба претендента потерпели в этих скачках поражение — силы были неравны. Когда колесо Демократии не спеша обернется и подойдет черед следующих выборов, я уже не буду принимать в них участия. Я собираюсь остаться вне игры. Подобно жокею, я люблю эту лошадь, и мне горько, что результат скачки от меня не зависит.

Да, Нью-Йорк для меня слишком велик. И не только для меня, я думаю. В нем слишком много людей, слишком много школ, слишком много чиновников, слишком много заключенных, слишком много «кадиллаков», слишком много безработных, слишком много банков, слишком много заброшенных зданий, слишком много бед.

Но мы — вся наша семья из пяти человек — по сей день ютились бы в трехкомнатной квартире нью-йоркского многоквартирного дома без лифта, если бы не старушка, которая забыла оставить завещание...

■

Сижу у себя дома на кухне и смотрю, как моя жена Пэт готовит омлет с грибами. Она стоит ко мне спиной и сбивает в сковородке яйца. Сейчас три часа дня. Дети гуляют. Мне хочется обнять жену, сказать ей, как я ее люблю, приласкать. Но нет времени — надо ехать на работу, успею только съесть омлет и выпить чаю...

— Уже четверть четвертого, — говорит Пэт, — если хочешь поспеть в часть к пяти, надо торопиться.

Она наливает чашку чаю и садится напротив. Проницательные, чуткие глаза устремлены на меня, нижняя губа прикушена, Это ее привычка: она всегда прикусывает нижнюю губу, когда у нее что-нибудь на уме. Принимаюсь за омлет. Пэт пристально смотрит на меня и молчит. Я ем, а она молчит. Наконец доедаю омлет и кладу сахар в чай.

— Ну хватит, Патриция Энн, нечего прикусывать губу, — говорю я, размешивая сахар в чашке. — Выкладывай, что там у тебя.

— Так, не важно.

Всякий раз, когда предстоит важный разговор, Пэт сначала говорит, что это не важно.

— Не хитри. Если ты вот так смотришь на меня, прикусив губу, значит, тебе надо мне что-то сказать.

— Честное слово, ничего особенного. Просто беспокоюсь, хорошо ли ты себя чувствуешь, можно ли тебе снова выходить на работу.

— Я совершенно здоров, дорогая. Ей-богу. Если бы я знал, что ты так беспокоишься, я бы принес справку от врача.

— Не валяй дурака, Деннис. На днях я разговаривала с твоей мамой...

— Ах вот оно что! — прерываю я жену.

— Вот именно. И она совершенно права! Сколько лет еще ты намерен оставаться в Южном Бронксе? Когда ты работал в Куинсе, я была гораздо спокойнее, тогда ты, по крайней мере, возвращался хоть похожий на человека. А теперь ты добираешься до дому полумертвый от усталости — если вообще не оказываешься в какой-нибудь больнице, где тебе делают рентген, накладывают швы, лечат ожоги. Даже из Вьетнама солдат отпускают домой через год службы, а ты работаешь в своей 82-й пожарной команде уже больше пяти лет.