E Ланда - Ундина в переводе В А Жуковского и русская культура Страница 5

Из переписки тех лет интересно отметить, что 9 августа 1838 г. 16-летний Ф. Достоевский, сообщая из Петербурга брату Михаилу список читаемых им книг, наряду с "Фаустом" Гете, "Историей" Полевого называет и "Ундину" Жуковского {Достоевский Ф. М. Письма: В 4 т. М.; Л., 1928. Т. 1. С. 47.}. Старинная повесть была на слуху у сотрудников "Современника" и в середине 1840-х годов. Об этом свидетельствует эпиграф из "Ундины" - "Лет за пятьсот и поболе случилось" - к коллективному рассказу "Как опасно предаваться честолюбивым снам. Фарс совершенно неправдоподобный, в стихах с примесью прозы. Соч. гг. Пружинина, Зубоскалова, Белопяткина и Кo". Фарс был опубликован в альманахе "Первое апреля" в 1846 г. в Петербурге. Белопяткин и Пружиннн - псевдонимы Некрасова, Зубоскалов - коллективный псевдоним Григоровича и Достоевского. В фарсе высмеиваются нападки литераторов, боровшихся с натуральной школой, - Кукольника и Булгарина. Белинский весьма одобрил этот рассказ; об архаизме своих противников Некрасов, Достоевский и Григорович сразу же заявили эпиграфом - первой строкой из "Ундины" {Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1972. Художественные произведения. Т. 1. С. 321 и коммент. 512-514.}.

Приглушенную реминисценцию этой строки из "Ундины" можно обнаружить в рассказе в стихах Я. Полонского "Анна Галдина (Из преданий одного уездного городка)", хотя и в несколько искаженном виде: "Лет пятьсот тому назад..." {Полонский Я. П. Полн. собр. стихотворений: В 5 т. СПб., 1896. Т. 5. С. 329.}. Искажение как раз подтверждает то, что стих часто повторяли, он стал своего рода синонимом глубокой архаичности, и, естественно, к 1890-м годам (времени создания этого произведения Полонского) претерпел известные изменения,

Очень своеобразно воспринял "Ундину" Герцен. Вскоре после выхода книги он пишет из Вятки своей невесте Н. А. Захарьиной: "Сейчас прочел я "Ундину" Жуковского - как хорош, как юн его гений. Я пришлю ее тебе. Вот два стиха, служащие лучшим выражением моего прошлого письма {А. И. Герцен имеет в виду письмо от 18-23 июня 1837 г., в котором он писал Н. А. Захарьиной, что она для него "все - поэзия, религия, все небесное начало души, искупление" (Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1961. Т. XXI. С. 176).}, продолжением его:

В душной долине волна печально трепещет и бьется;

Влившись в море, она из моря назад не польется.

Мы два потока, - раскрывает Герцен смысл этих строк для него, - ты широкий, ясный, отражающий вечно голубое небо с солнцем. Я - бурный, подмывающий скалы, ревущий судорожно - но однажды слитые, не может быть раздела. Пусть люди делают, что хотят, _волна назад не польется_" {Там же. С. 179, 28(?)-30 июня 1837 г.}.

Строки из "Ундины" выражали для Герцена напряженную романтическую любовь его к Н. А. Захарьиной и нерасторжимость их отношений.

В "Записках одного молодого человека", в главе "Юность", эти же строки Герцен прочитывает в сответствии со своими размышлениями о связях личности и общества. Говоря о мировой логике развития всего человечества и отдельной личности, Герцен подчеркивает, что достоинством юноши является способность жить в романтическом мире и что "совершеннолетие покажет необходимость частной жизни; почка, принадлежавшая человечеству, разовьется в отдельную ветвь, но, как говорит Жуковский о волне,

Влившися в море, она назад из него не польется" {*},

{* Герцен А. И. Указ. соч. М., 1954. Т. I. С. 276.}

т. е. отдельная личность включится в общественную практическую жизнь, и такая "душа, однажды предавшаяся универсальной жизни, высоким интересам, и в практическом мире будет выше толпы" {Там же.}. Не искажая смысла строки, Герцен не совсем точно цитирует Жуковского, и неудивительно, ведь "Записки одного молодого человека" появились через несколько лет после издания "Ундины", но слова Жуковского произвели, видимо, на Герцена сильное впечатление, и он переосмыслил их еще и в социально-философском плане {"Записки..." были опубликованы в "Отечественных записках" (1840, Э 12; 1841, Э 8) за подписью Искандер.}.

"Записки" создавались как раз в тот период жизни Герцена на грани 1830-1840-х годов, когда он отходил от романтического и идеалистического мировосприятия, отдавая, однако! должное "шиллеровскому" началу для юности. Такую оценку юности он сохранил и далее: "Записки..." Герцен включил в 1862 г. в третий том автобиографической; эпопеи "Былое и думы". Мы останавливаемся так подробно на контексте, окружающем строку Жуковского, потому что "юношеский энтузиазм", говоря словами Белинского, "есть необходимый момент в нравственном развитии человека" и тот, кто был лишен его, "никогда не будет в состоянии понимать поэзию - не одну только поэзию, создаваемую поэтами, но и поэзию жизни" {Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М.; Л., 1953-1959. Т. VII. С. 221.}. "Ундина" и юность - понятия нерасторжимые, и неудивительно, что с течением времени все более юным делался круг ее читателей, которые затем проносили сквозь жизнь этот обаятельный идеальный женский образ.

И еще раз Герцен, находясь в Новгороде, тоже в философском контексте вспомнил "Ундину" в письме к А. А. Краевскому от 3 февраля 1842 г. Он писал о "Феноменологии духа" Гегеля: "...вот прекрасные листки фантазии ощипаны, но сочные плоды действительности тут. Исчезли Ундины - но полногрудая дева ждет..." {Герцен А. И. Указ. соч. М., 1981. Т. XXII. С. 128.}. Ундина как воплощение фантазии и романтизма отступает перед реальной действительностью, один исторический тип мышления сменяется другим.

Совершенно по особому, резко отлично от современников и последующих поколений, воспринял "Ундину" В. Ф. Одоевский. Он не пошел вслед ни за Фуке, ни за Жуковским. Впервые на его три предельно краткие заметки, в которых речь идет об "Ундине", указал П. Н. Сакулин, отметив, что цикл повестей о духах стихий ("Сильфида", "Саламандра") Одоевский намеревался пополнить еще одной повестью - "Ундина" {Сакулин П. Н. Из истории русского идеализма. Князь В. Ф. Одоевский. Мысли - писатель. M., 1913. Т. 1, ч. 2. С. 80.}. Но примечательно, что первый план повести (всего несколько строк) озаглавлен не "Ундина", а "Ундин" {ГПБ. Л. Ф. В. Ф. Одоевского. Оп. 1. Пер. 20. Л. 69.}. Здесь Одоевский пишет только о Дяде Струе, его проказливом нраве и причудах. Отношение Струя к Петербургу и его обитателям исполнено сарказма, издевки. Струй любит Петербург потому, что город "расположен на болоте", а петербургские салоны "потому, что в них много воды", как и в "английской нравственности" и философии, царящих в этих салонах {Там же.}. В другой заметке сама Ундина тоже не присутствует. Когда ее хотят вызвать, прибегнув к волшебному порошку, вместо Ундины появляется Струй и начинает проказить, не давая закипятить воду, подливая ее в суп и вино и т. п. У Одоевского принципиально иной замысел повести, чем у Фуке и Жуковского, - отнюдь не лирический. Это едкие нападки на петербургское общество, и главный персонаж - Струй, всячески высмеивающий петербургский свет.

Одоевский, знаток немецкой культуры, конечно, знал повесть Фуке и раньше, но перевод "Ундины" Жуковским, возможно, напомнил ому о водяных духах, когда он стал замышлять повести "Сильфида" и "Саламандра". Одоевский не только читал перевод Жуковского, но и принял его замечательную переводческую находку - имя "Дядя Струй" для Кюлеборна.

К "Ундине" - этой "старинной повести" в полной мере приложимо замечание Белинского, что "произведения Жуковского не могут восхищать всех и каждого во всякий возраст: они внятно говорят душе и сердцу в известный возраст жизни или в известном расположении духа" {Белинский В. Г. Указ. соч. Т. VII. С. 221.}. Для современников она соответствовала их "расположению духа", и оно вновь стало благоприятным для "Ундины" на грани XIXXX вв. вплоть до первой мировой войны; в остальные же десятилетия "старинная повесть" больше соответствовала "юной душе".

Судьба стихотворного перевода Жуковского прозаической повести де ла Мотт Фуке "Ундина" уникальна для истории русской переводной литературы: за 150 лет, прошедших с появления этой повести на русском языке, ни один переводчик не пытался заново перевести "Ундину" Фуке, хотя, как правило, всякое иноязычное произведение, заинтересовавшее читателей, переводилось неоднократно спустя какое-то время, получая в какой-то мере новую переводческую интерпретацию в соответствии с новым прочтением оригинала и новыми требованиями к искусству перевода. Но, естественно, не появлялось потребности в переводе "своего", "оригинального произведения".

Не считая того, что в каждом собрании сочинений Жуковского и, как правило, во всех сборниках избранных его произведений читатель мог познакомиться с "Ундиной", повесть вышла отдельной книгой 13 раз, причем пик изданий пришелся на 1900-1910-е годы, когда утверждался символизм.

На грани 1830-1840-х годов образ Ундины появляется в стихах столь разных поэтов, как В. Г. Бенедиктов и В. К. Кюхельбекер. В 1839 г. Бенедиктов создает цикл стихов "Путевые заметки и впечатления. (В Крыму)", где в 7-м отрывке "Потоки" поэт пишет о жажде, терзающей путника от зноя крымского солнца: