Яков Лурье - После Льва Толстого Страница 5

(* Эйхенбаум Б. Лев Толстой. Кн. 2. С. 325. Ср.: Sampson R. V. The Discovery of Peace. P. 116; Morson G. S. Hidden in Plain View. P. 85. *)

(** Бокль Г. История цивилизации в Англии. СПб., 1906. С. 9-15. **)

Но отдавая должное Боклю, как историку нового направления, Толстой все же расходился с ним в вопросе, который казался ему особенно важным. Развитие истории определялось, по представлению Бокля, прогрессом научных знаний, и главными двигателями ее в его глазах были ученые и изобретатели. Толстой справедливо усматривал в этом отказ от идеи исторической необходимости, введение субъективного, оценочного подхода к истории: "Бокль противуречит более других, и попытки признания необходимости невозможны, п ч есть идеал и п осуждение, и п признание свободы" (13, 48), писал он в одном из набросков эпилога. "...Видя перед собой кажущиеся неразрешимыми трудности описания масс, следуя старым преданиям истории и не желая отказаться от права оправдывания и осуждения исторических деятелей, историк в ответ на вопросы человечества о законах видоизменения масс, продолжает отвечать описанием исторических деятелей, которыми одни признают царей и министров, а Бокль, стоящий ближе всех к истине, но потому более всех противуречивый - цивилизаторов человечества" (15, 222). В этом случае Бокль оказывался еще более непоследовательным, чем историки, приписывавшие решающую роль власти и ее носителям. При всей его условности, понятие власти, указывал Толстой, "есть единственная ручка, посредством которой можно владеть матерьялом истории при теперешнем ее изложении, и тот, кто отломил бы эту ручку, как то сделал Бокль, не узнав другого приема обращения с матерьялом, тот только лишил бы себя последней возможности обращаться с ним" (12, 305). Толстой вовсе не отрицал значение власти в историческом процессе. Совершенно неправ поэтому Ф. Сили, усматривающий, в рассуждениях Толстого очевидные "логические и фактические ошибки": Толстой, по мнению критика, отрицал роль власти, смешивая понятие "причины" как "достаточного условия" с понятном "причины" как "необходимого условия". В действительности, указывает Ф. Сили, власть и приказ правителя не являются "достаточными условиями" для осуществления историчесского события, ибо нужна еще корреляция с другими факторами, но они являются "необходимым условием", без которых событие не может произойти (*).

(* Seeley F. F. Tolstoy's Philosophy of History. P. 182. *)

Но Толстой, вопреки Ф. Сили, считал власть как раз единственной силой, "заставляющей людей направлять свою деятельность к одной цели" (12, 304-305). Возражая "историкам культуры" (например, Т. Боклю), думавшим, что история управляется "идеей", он писал: "Возможно понять, что Наполеон имел власть, и потому совершилось событие... но каким образом книга "Contrat Social" ("Общественный договор" Руссо. - Я. Л.) сделала то, что французы стали топить друг друга, - не может быть понято без объяснения причинной связи - этой новой силы с событием" (12, 203). Власть, по Толстому, - необходимое условие совершения событий, "самая сильная, неразрываемая, тяжелая и постоянная связь с другими людьми", но она же "в своем истинном значении есть только наибольшая зависимость от них" (16, 16). Почему в одних случаях носитель власти достигает успеха, а в других - терпит неудачу? Почему происходят войны, революции, движения масс, почему иногда они побеждают, а иногда нет? Именно такие проблемы стремился решить Толстой, обращаясь к истории. Но Ф. Сили явно не понял стремления писателя ответить на эти "проклятые вопросы".

Не принял взгляда Толстого на роль и значение власти и автор, гораздо более сочувственно отнесшийся к его философии истории, - Г. Сэмпсон. Р. Сэмпсон одобряет отказ Толстого от культа "великих людей", его утверждение, что они - лишь "ярлыки, дающие наименование событию", он видит в этом "Коперниканскую революцию" в понимании истории. Но почему происходят войны и другие исторические события? Ответ Сэмпсона на этот вопрос однозначен. Причина их - "любовь к власти, существующая в человеческой душе", "воля к власти внутри человека". Объяснение это представляется автору настолько ясным и исчерпывающим, что он усматривает некое противоречие в том, что Толстой видит порочность войны и вместе с тем признает ее историческую обусловленность (*). Аналогичные поправки к толстовской "определенной и конструктивной" теории исторического процесса предлагал еще до Р. Сэмпсона Ч. Морган. Он считал, что Толстой впал в ошибку, не сумев "уяснить разницу между группами, которые несут зло, и группами, которые несут благо" (**). Вопрос, поставленный Толстым, - почему побеждают то одни, то другие группы, почему власть в одних случаях оказывается всемогущей, а в других бессильной, - у обоих авторов остался без ответа.

(* Sampson R. V. The Discovery of Peace. P. 125, 157, 166-167. *)

(** Morgan Ch. Reflection in a Mirror. N. Y., 1945. P. 202-209. **)

Необходимость доведения анализа до конца - главное условие объяснения исторических процессов. Толстой пояснил эту мысль на таком примере. "Идет паровоз. Спрашивается, отчего он движется? Мужик говорит: черт движет его. Другой говорит, что паровоз идет оттого, что в нем движутся колеса. Третий утверждает, что причина заключается в дыме, относимом ветром. Мужик неопровержим: он придумал полное объяснение. Для того чтобы его опровергнуть, надо, чтобы кто-нибудь доказал ему, что нет черта, или чтобы другой мужик объяснил, что не черт, а немец движет паровоз... Но тот, который говорит, что причина есть движение колес, сам себя опровергает, ибо если он вступил на почву анализа, он должен идти дальше и дальше: он должен объяснить причину движения колес. И до тех пор, пока он не придет к последней причине движения паровоза, к сжатому в паровике пару, он не будет иметь права остановиться в отыскании причины... Единственное понятие, которое может объяснить движение паровоза, ость понятие силы, равной видимому движению. Единственное понятие, посредством которого может быть объяснено движение народов, есть понятие силы, равной всему движению народов" (12, 304-305). Что же это за "сила", "последняя причина", "пар" историческою движения? Ответ на этот вопрос несколько раз дается в романе. Ход мировых событий "зависит от совпадения многих произволов людей, участвующих в этих событиях" - читаем мы в третьем томе (11, 219). Как отметила Е. Н. Купреянова, в "Войне и мире" историческое событие (например, сражение под Аустерлицем) "есть равнодействующая разнонаправленных воль, образующая, по Толстому, историческую необходимость, слагающуюся из бесконечно малых элементов свободы, отпущенных каждому из участников описанных исторических событий. И поэтому никакая индивидуальная воля - Наполеона, Александра и любого другого лица, стоящего у кормила власти, - не может быть действительной и единственной причиной того или иного исторического события, необходимость которого обуславливается действием всех стихийно творящих его "человеческих масс". Но стихийно не в смысле бессознательно, как это обычно трактуется, а в смысле стихийно складывающегося исторического результата вполне сознательных, но различных, противоречивых личных устремлений и именно поэтому не совпадающего ни с одним из них" (*).

(* Купреянова Е. Н. Эстетика Льва Толстого. С. 199; ср. С. 194. *)

Замечания эти верно, на наш взгляд, характеризуют взгляды Толстого на причинность в истории. Но и Е. Купреянова, как и другие авторы, не уделила достаточного внимания одному очень важному понятию в системе рассуждений писателя.

"Дифференциал истории"

Третью часть третьего тома романа Толстой начал с pacсуждения о понятии бесконечно малых, позволяющих математике решить известный "софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то что Ахиллес идет в десять раз быстрее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности... Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда по догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершались непрерывно... Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми". Такое же обращение к "бесконечно малым величинам" позволяет, по мнению Толстого, понять "законы исторического движения". "Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения - дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории" (11, 264-266).

Понятию "дифференциала истории", которому Толстой придавал столь важное значение, не посчастливилось в последующей литературе. Б. М. Эйхенбаум нашел аналогичный термин в "Исторических афоризмах" М. П. Погодина и без дополнительной аргументации заявил, что "толстовский термин "дифференциал истории" взят, оказывается, у Погодина" (*). С мнением Эйхенбаума согласился и Р. Сэмпсон (**). Однако оно весьма сомнительно. Погодин употребил однажды термин "дифференциал истории", не придавая ему никакого конкретного значения, - для того чтобы предостеречь "непосвященных", которые могли бы критиковать его "Исторические афоризмы", не зная истории: "История, скажу здесь кстати, имеет свои логарифмы, дифференциалы и таинства, доступные только для посвященных", - разъяснял таким профанам Погодин (***). Слова о "логарифмах" и "дифференциалах" - здесь просто набор первых пришедших на память математических терминов, не имеющих никакого значения в системе рассуждений Погодина. Совершенно иное значение имело это понятие для Толстого.