Николай Костомаров - Гетманство Выговского Страница 5

«Як ти нам прирадишь, так ми й будемо!»

Гетман не добивался от них совета о шведском предложении, а должен был, потакая им, сказать:

«Я вам свою мысль объявляю, что нам быть надежно при милости царского величества, по присяге своей, неотступно, а к иным ни к кому не приложиться».

Но правобережные полковники – Зеленский, Богун и третий полковник («имени его не упомню», – говорит свидетель) отозвались не в таком духе.

«Нам, пане гетмане и все паны-рада, не ладно быть у царского величества: он, государь, к нам милостив, да начальные его люди к нам не добры, наговаривают государю, чтоб навести нас в большую неволю и достояние наше отнять!»

Выговский, выслушав эти речи, принял суровый вид и сказал:

«Вы, панове, не дело гов орите, и в Войске смуту чините; а нам от царского величества отступать за его государеву милость не следует и помышлять!»

Наконец, порешили послать к царю посольство и просить о ненарушении данных вольностей.

«И все тогда, – пишет Бутурлин в своем донесении к царю: – меж собою душами укрепились, что им всем за гетмана и за свои права и старые вольности стоять заодно. И много других непристойных речей у них было».

С этих пор, вероятно, Выговский выбросил из своей подписи выражение: на тот час, которое, – по сказанию украинского летописца, – наложил на себя как условие, когда казаки на первой раде вручили ему булаву.

По приговору корсунской рады, отправили в Москву посланцами: корсунского полка есаула Юрия Миневского и сотника Ефима Коробку – просить царского подтверждения Выговского на гетманское достоинство и казацких прав, сообразно прежней царской грамоте, данной после переяславского присоединения. Гетман отпустил Беневского с дружелюбными уверениями. Но Польша не хотела оставлять Украины без наблюдения, и тотчас же за Беневским приехал другой гонец и агент, Воронич. Как искренно было это сближение с застарелыми врагами, видно из того, что в то же время, как Беневский от имени Речи Поспалитой сулил казакам права, свободу и дружбу, у Выговского в руках было перехваченное письмо польского полковника Маховского к одному из крымских мурз. Польский пан уговаривался, как бы сделать на казаков, своих душманов, вместе с крымцами нападение. А Выговский, принимая радушно польских посланцев, отправил перехваченное письмо в Москву с Миневским, и вместе с тем извещал, что после Беневского приехал в Украину Воронич – по-прежнему склонять козакав к подданству Польше; но казаки не дозволят себя провести и останутся верны его царскому величеству. Крым быль очень опасен Украине. В последнее время союз хана с Польшею более всего не дозволял Украине брать верх в борьбе с поляками. Услышали в Крыму, что в Украине недолюбливают московского владычества, и хан первый подал желание примириться, а Выговский отправил в Бахчисарай посланца своего, Бута, с товарищами.

После избрания, в раде, гетмана казацкие обычаи требовали еще освящения от Церкви. Гетман, полковники и старшины отправились в Киев. 13 октября встретили Выговского с почестью у земляного вала. В то время умерла сестра Выговского, жена Павла Тетери; вся семья и родные Выговского были в сборе: отправляли похороны; потом уже обратились к делам. 17 октября в Братском монастыре, в присутствии царских воевод, принесли в церковь жалованную от царя гетману Хмельницкому булаву, саблю и бунчук. По совершении обедни, епископ черниговский Лазарь Бараиович окропил святою водою эти знаки достоинства и отдал их гетману. «Принимая гетманство, – говорил ему архипастырь, – ты должен служить верою и правдою великому государю, как служил до сих пор: управляй и укрепляй Войско Запорожское, чтоб оно было неотступно под высокою рукою его царского величества». Сказав это, епископ осенил крестом новоизбранного вождя.

Из церкви епископ позвал гетмана и старшин на обед. Туда же были приглашены и воеводы с товарищами. Когда вино развязало язык гетману, он стал уверять в своей преданности царю, доказывал пред воеводами, что еще как был писарем, то и покойного гетмана Хмельницкого привел к подданству. «Но я теперь опасаюсь, – прибавил он, – государева гнева, что без его указа выбран гетманом: мы получили грамоту от государя, а в ней я назван не гетманом, а писарем».

Тогда Богданович, генеральный судья, проговорил такую речь:

«Когда мы, козаки, поддались под высокую руку его царского величества, то государева милость была к нам такова, чтоб вольностей наших у нас не отнимать; а теперь присланы к нам пункты, по которым приходится потерять нам вольности; а мы как были под королевским владением, то у нас вольностей король не отнимал; мы же отступили от короля и поддались под государеву высокую защиту только ради обороны христианской веры от ляшского гонения, чтоб нам не быть в папежекой вере, либо в унии».

Бутурлин, обратясь к Выговскому, сказал:

«На тебя, гетман, нет никакого гнева государева; а от, – тебя перед великим государем так есть неисправление: выбирают тебя на Богданово место, а ты великому государю о том и не написал и не учинил никакой ведомости Великому государю неведомо, что ты гетманом учинился; потому-то в государевых грамотах к тебе и назван ты писарем; как ты был прежде писарем, так писарем и назван. Ты, гетман, о том не оскорбляйся и служи по-прежнему великому государю, а государево жалованье и милость будет тебе свыше прежнего».

«Когда только меня стали выбирать в гетманы, – сказал Выговский, – я не хотел брать на себя этого регимента без государева указа; я долго отговаривался; но полковники и чернь мне дали булаву и знамя с большим упросом; пусть государь нас пожалует: не велит у нас отнимать прежних вольностей; а мы, ему, великому государю, готовы служить и стоять против всякого неприятеля и никогда не отступим от высокой руки его величества!»

Скоро после того брошена была новая тень опасения в нарушении вольностей. Наступал выбор митрополита. Съехались в Софийский монастырь духовные и старшины казацкие. Гетман пригласил киевских воевод. Бутурлин отвечал, что не поедет без царского указа. Уже прежде он передавал, и духовным, и светским, желание московского правительства, чтоб киевский митрополит подчинился московскому патриарху и был бы от него назначен. Теперешний отказ приехать на выбор указывал, что московское правительство намеревается нарушить одно из важнейших прав присоединенного края. Выбор тогда не состоялся. Отложили выбор до Николина дня; между тем возросло и неудовольствие к московскому правительству, и страх за свои права.

Из Киева гетман поехал в Переяслав и 24-го октября свиделся с Ромоданавеким в присутствии своих старшин: обозного Носача, Тетери, Богдановича, Ковалевского и своего брата Данила. Ромоданавский уже два месяца стоял под Переяславом с ратными людьми и не получал никаких запасов. Он жаловался, что его прислали сюда по просьбе казаков, чтоб оборонять край от неприятеля, а продовольствия не дают, и грозил уйти назад.

Несмотря на подозрение, которое рождалось от прихода великороссийских войск, гетман старался удержать всеми способами Ромодановского, и совсем не в том духе с ним говорил, как на раде в Корсуне. Он извинялся в недаче запасов тем, что в Украине, после смерти. Богдана, он, Выговский, еще не был настоящим гетманом; не было еще начальства, которого бы все слушали; он представлял, что неприятели сделают нападение на Украину, как только великороссийское войско отступит прочь, и, наконец, описывал внутреннее беспокойство края. «После Богдана Хмельницкого, – говорил он, – в черкасских городах учинился мятеж и шатости, и бунт; а как скоро ты, окольничий его царского величества и воевода князь Григорий Григорьевич, пришел в черкасские города с ратными людьми, то, милостию Божиею и государевым счастием, все утишилось; теперь в Запорожье большой мятеж: хотят побить своих старшин и поддаться крымскому хану! Я, помня свое крестное целование, за такие заводы, бунты и измену царскому величеству, поеду их усмирять с войском, а ты, окольничий и воевода, с ратными людьми перейди за Днепр; с тобой будут полковники: белоцерковский, уманский, брацлавский и другие; а я управлюсь с бунтовщиками и предателями. Они наговаривают на нас, бунтовщики, будто бы мы царскому величеству неверны; а мы живым Богом обещаемся и клянемся небом и землею: чтоб нам Бог своей милости не показал, если мы мыслим или вперед будем мыслить какое-нибудь дурно и неправду! Как за Бога, так и за него, великого государя, держимся».

Но Ромоданавский отвечал, что не пойдет за Днепр без воли государя. Напрасно Выговский, через три дня после того, снова. просил его и извещал, что пойманы татары, которые объявляют, что хан собирается с поляками нападать на Украину, – Ромодановский не пошел за Днепр. Советуя таким образом и стараясь перевести Ромоданавского за Днепр, Выговский в самом деле, кажется, руководился страхом. Ему хотелось отрезать Ромоданавского от Трубецкого и поставить его в таком крае, где всякое покушение, если бы оно в самом деле могло быть, как ходили слухи, было бы встречено с негодованием и с противодействием, и где Ромоданавский не в силах был бы противостать туземной массе.