Владимир Каганский - Как устроена Россия? Портрет культурного ландшафта Страница 5

Непроницаемая страна непознаваема

Страна, которая хочет себя знать, должна позволять себя видеть, позволять перемещаться по ней вдоль и поперек на транспорте и пешком. Культурный ландшафт – пространство свободы перемещения; в сильной идеализации каждое место ландшафта должно быть доступно для передвижения и/или пребывания хотя бы некоторой группе людей. Осмелюсь даже утверждать, что невозможность двигаться в ландшафте по произвольно выбранной траектории означает небытие ландшафта, т. е. несуществование такого пространства, где царят соседские связи мест и соседство осмысленно и непременно к чему-то обязывает.

В начале уже упоминалось, что вследствие структурных особенностей нашего ландшафта по пространству бывшего СССР очень трудно передвигаться, особенно в нестандартном направлении и не в массовом потоке пассажиров. Но дело не только в этих «объективных условиях».

Общее впечатление таково, что люди либо передвигаются по крайней надобности стандартными маршрутами, для чего кое-как сделали дороги, пробили тропы и загатили болота, либо не передвигаются вовсе. Если передвижения в ландшафте ограничиваются сетью утилитарных маршрутов, это может означать только одно: сама по себе местность лишена интереса для осмысленного неутилитарного передвижения, прогулки, путешествия.

Тем не менее существуют еще некоторые индивиды и небольшие группы, для которых свободное передвижение в культурном ландшафте имеет как культурную, так и рекреационную ценность. Тем не менее, они в нем явно посторонние. А трудности для перемещения «посторонних» неуклонно возрастали уже с конца советской эпохи, когда к государственным препонам стали добавляться групповые и фактически частные, и теперь они почти непреодолимы. Постсоветское пространство стало еще менее проницаемым, нежели было плохо проницаемое советское.

Приватизация пространства у нас означает нарушение всех сложившихся норм перемещения, а не только отграничение отдельных непересекаемых участков. Еще не так давно в большой деревне (любом поселении] с несколькими улицами было несколько сквозных проходов, тропинок и даже проездов между дворами; это было общим неукоснительным правилом. Новые же дачно-коттеджные поселки – независимо от уровня благосостояния владельцев – невозможно пройти насквозь, поскольку они целиком огорожены. Их проектировщики, владельцы и собственники вообще не предполагают существование в данном месте кого-либо кроме них самих. Получается, что отдельные социальные группы не просто изолированы – они не ведают о существовании друг друга. Налицо новая социальная и пространственная сегрегация.

В последнее десятилетие нормой стало нарушение тысячелетнего правила бечевника – свободного прохода по берегу реки, озера и любого водоема. Бечевник никогда не застраивался и не перекрывался, и если его земли и относились к конкретному землевладению (например, приречной луг, пляж базы отдыха), то право и физическая возможность прохода всегда сохранялись и охранялись обычным правом. Поэтому немало туристических маршрутов строилось на движении по берегам рек. Теперь же все чаще новое «поместье» захватывает не только берег до уреза воды, но и вводит забор далеко в воду.

Итак, если вы все же преодолели КПП на границе регионов, где на вас не обратили внимания в силу незначительности возможного побора или ограничились небольшой мздой, если вас спозаранку не разбудили в местной гостинице проверить документы (причем без всяких на то оснований), если вы сумели обойти агломерацию дачных поселений или – с определенным риском или малыми жертвами разорванных штанов и легких покусов – пройти ее насквозь, перелезши несколько заборов, залезши в воду, пройдя часть пути бечевником, то значит ли это, что больше трудностей движения по родному ландшафту вас уже не ожидает? Увы. Ваши трудности только начались.

Ведь вы намерены – раз вы путешествуете – двинуться не туда, не так и не тогда, когда и куда движется основная перемещающаяся масса пассажиров. И вот тут вы узнаете, что наше пространство проницаемо только в одних определенных направлениях и совершенно непроницаемо в других. Пространство наше анизотропно, т. е. разные направления имеют разный смысл. Фактически в каждом месте существует очень немного разрешенных направлений движения, а подавляющее большинство направлений движения запрещено. Свобода передвижения всегда и в любой стране ограничена транспортной сетью, но дело в том, что в нашей стране эта сеть очень редкая и притом носит центростремительный характер: легко двигаться только к центру или от центра страны, региона, района, города. Труднее всего двигаться именно туда, куда нужно, а не выстраивать маршрут из фрагментов центростремительных радиальных магистралей.

Познанию страны путешествиями серьезно препятствует отсутствие в современной российской жизни фигуры путешественника как культурного персонажа. Обыватель не понимает, кто такой путешественник, что и зачем он делает, какова польза или вред от его деятельности и т. д., а потому на всякий случай опасается и отгораживается; нередко путешественник – объект ксенофобии и агрессии. Путешественник – чужак еще и тем, что движется по нетривиальным направлениям, неожиданным для местных жителей и совершенно непонятным для них. Однако без сложной совокупности многих маршрутов путешествий картина культурного ландшафта заведомо лишена и полноты, и истинности. Не знаю, как и кто должен внедрить в культуру страны эту фигуру, но без этого страна останется непознанной; без путешествий же России не узнать и не понять. Непознанная же страна неподлинна, поскольку страна – это не просто большое место, а вменяемое пространство.

Постсоветская культура: небытие общества и культурного ландшафта

Подведу итог: реальный культурный ландшафт для большинства жителей страны в лучшем случае неинтересен, т. е. не существует, в худшем – существует умозрительно, да и то в неадекватной, предельно мифологизированной форме, что есть, в сущности, лишь другой вариант небытия. Пожалуй, единственная характеристика воспринимается всеми четко, но не однозначно – моноцентричность и примитивная одноходовая иерархичность нашего ландшафта. И в нем живет человек, который стремится максимально отгородиться от большинства прочих людей, для которого большинство сограждан – посторонние.

Сделаю, наверное, спекулятивный вывод: все то, что известно о нашем культурном ландшафте и что (не)известно о нем жителям, лишний раз подтверждает уже не раз высказанное мнение об отсутствии полноценного общества в России. Можно сколько угодно рассуждать об информационном обществе и пространстве, но даже в более развитых странах оно не отменяет и не заменяет личных контактов, а только дополняет их. Общество – это в том числе и обязательная возможность движения по разным направлениям, даже чисто пространственным. Полноценное общество, как и полноценный культурный ландшафт, предполагает сложность, множественность направлений, измерений и иерархий.

Пространственная невменяемость отдельных лиц из самых разных слоев, социальных и культурных групп и населения в целом в нашей ситуации, наверное, неизбежна, гораздо хуже – пространственная невменяемость элит и «общественного мнения», какое бы неполноценное, почти призрачное существование ни вело бы оно в наше время в нашей стране. Поскольку не хочется поддерживать фантомную жизнь, предпочту говорить здесь о публичном, открытом, «общественном» дискурсе. Фрагментировано и загнано на периферию не только физическое пространство культурного ландшафта России, фрагментировано и загнано на периферию само семантическое пространство образа страны; ландшафт и в культуре не существует ни в каком смысле.

Обыденная жизнь, протекающая в культурном ландшафте как минимум на 95 % пространства страны, остается незапечатленной, безвестной и семиотически не существует. Но странным образом в общественном дискурсе никак не ощущается пустота, неполнота жизненного материала. Такое впечатление, что этот дискурс отражает жизнь одной страны, а мы живем в другой. И дело, по-видимому, отнюдь не в том, что «за пределами Садового кольца» не происходит ничего интересного, а происходящее внутри него очень интересно всем без исключения. И не в том, что «верхи» живут в своих теориях, а «низы» в реальности, и вместе им не сойтись: и наверху есть будни, равно как внизу есть самобытные народные теории происходящего. Какие интереснейшие суждения касательно логики приватизации доводилось слышать в середине 1990-х годов! Удивительно это или нет, но население – особенно городков размером порядка в 100 тысяч жителей и меньше – отчетливо представляло, что «на самом деле» кому принадлежит и как это следует разделить, как именно приватизировать (разумеется, никаких суждений про деление поровну я и не слыхивал).